— Да, скажи ребятам, чтобы они запаслись едой, возможно, придется работать до утра. Расскажи им о Тихоне, если они его увидят, пусть разделятся, Котов топает за ним, Валентин проводит девчонок до дома. Я уехал на Головинское кладбище, попытаюсь разговорить Елену Петровну.
* * *
Август, и листва на деревьях еще едва начала желтеть, но по дорожке кладбища ветер гонял сбитые листья, было прохладно и одиноко. Гуров радовался, что надел плащ и не забыл положить в карман фляжку коньяка. Могилку Алены сыщик нашел сразу, на скамеечке за скромной оградой сидела, ссутулившись, женская фигура. Шагов за десять Гуров умышленно сильно закашлялся, боясь напугать молящуюся женщину, которая, услышав кашель, выпрямилась и перестала креститься.
— Здравствуйте, Елена Петровна, — сказал Гуров, присаживаясь рядом. — Рад вас видеть, хорошо, что вы пришли.
— Здравствуйте, — ответила женщина, не повернувшись к Гурову. — Что я пришла, так бог велел, а вот что вы явились, удивлена. Как я понимаю, для вас смерть — рядовой случай.
— К великому сожалению, — ответил Гуров. — Но смерть Алены и Антона для меня — смерть особая, можно сказать, дело личное.
Женщина не ответила, они долго сидели молча, наконец Гуров спросил:
— Извините, вы веруете с детства или пришли к богу позже?
— А вам-то что? Муж нас с дочкой оставил, я в храм пришла. Задавайте свои вопросы, хватит подлаживаться, — в голосе Елены Петровны слышалось раздражение. — Мертвых не воскресить.
— Но виновные должны быть наказаны, — уверенно сказал Гуров. — А конкретных вопросов я не имею. В несчастный случай не верю, чужую злую волю не вижу. А просто так молодые здоровые люди с крыши не бросаются.
— Аленка в какую-то секту ходила, вот ее Сатана и попутал. Она сильно изменилась за последние месяцы. Я Антона не виню, мальчик сам в последнее время чернее тучи стал. Да и несчастье с ним случилось... — Она замолчала.
— Елена Петровна, греха не будет, если мы с вами по глотку коньяка за их упокой выпьем? — спросил Гуров.
— На могилах пьют, — безлично ответила она. Гуров достал из кармана фляжку и бумажный стаканчик, налил, протянул женщине.
Она все так же, не глядя на Гурова, взяла стаканчик, перекрестилась и выпила. Он допил из фляжки, убрал все в карман и закурил.
— Вы деликатный, не спрашиваете, а о несчастье знать хотите, — сказала она.
— Верно, — ответил Гуров.
— Недели две назад они к нам в дом ночью явились. Раньше такого не было. Я вышла к ним на кухню, смотрю, они странные какие-то, но не пьяные. Да Аленка и не пила совсем. Он порой выпивал, она — никогда. А тут стоят, как остолбенели, молча, покачиваются. Я в лица их заглянула, лица у них белые, а глаза закрыты. А Антон весь в крови, пиджак, брюки, на лице кровавые полосы. Позже я поняла, он руками лицо испачкал. Я хотела “Скорую” вызывать. А он рассмеялся так нехорошо и говорит: “Мне врачи не помогут”. Он все снял с себя, вымылся в душе, я его в трусах видела, у него на теле и царапины не было. Я спросила, чья кровь на нем, он не ответил. Кое-как вещи застирал, так в мокром и ушел, больше я его не видела. Сколько допытывалась у дочки, она слова не ответила, мы совсем чужие стали.
Гуров смотрел на бледный сухой профиль женщины и думал, чему ж бог человека учит, если он так легко от своего ребенка отказался, сейчас у его могилы сидит, Сатану проклинает, а себя самого виновным не считает.
— Дочь замуж за него собиралась, я сказала, прокляну, на порог не пущу. А что я еще могла?
— Действительно, — проговорил Гуров и ушел, не прощаясь. Всю дорогу думал, что в нем самом злобы больше, чем доброты, и правильно, что он в церковь не ходит. Таким, как он, в божьем храме делать нечего.
* * *
Раньше, когда Стас Крячко приходил в картотеку на Петровке, его появление даже у строгой заведующей вызывало улыбку, молодые девушки с ним перешучивались, некоторые даже обижались, что сам выдвигал ящики и быстро перебирал карточки: молодой опер предпочитал работать самостоятельно, не пользовался их услугами.
Сегодня в картотеку полковника вообще не пустили, заставили заполнять новые формы, сказали, ответ он получит завтра. Но и когда он зашел к начальнику МУРа, объяснил, что это просьба Льва Ивановича Гурова, то и тогда получил ответ, прождав около часа: в картотеке МУРа под названными кличками и с именем Тихон никто не проходит.
Окончательно обидел полковника Крячко постовой, который вместо того, чтобы лихо козырнуть, взял в руки служебное удостоверение полковника, стал внимательно разглядывать, сверял фотографию с оригиналом и вернул как-то неохотно, как бы говоря: ходят тут всякие. Станислав сел в свой “Мерседес”, чуть не наехал на постового, который ударил жезлом по крыше и указал на надпись: “Только для служебных машин”.
Выруливая на Бульварное кольцо, он поклялся, что ноги его больше не будет в этом чертовом доме, где он, Станислав Крячко, родился, вырос, подчинялся и командовал, не спал ночей и прочее и прочее...
А Котову и Нестеренко, можно сказать, повезло. Нужный дом они нашли быстро, отделение милиции оказалось неподалеку, и участковый находился в отделении, а не на территории, где его отыскать практически невозможно. Капитан, примерно ровесник оперативников, сидел в кабинете заместителя начальника отделения по службе и, тихо матерясь, писал какую-то бумагу, а вслух рассуждал:
— Шагнул — пиши рапорт, зашел в сортир — рапорт... Когда работать?
Увидев оперативников, капитан сразу не признал в них своих сородичей и сказал:
— Слушаю вас, господа хорошие, только помочь вряд ли смогу. Потому как кабинет не мой и я тут человек сторонний.
— Капитан Рябов? — спросил Нестеренко. — Полковник в отставке Нестеренко, сейчас опер и прислуга за все. А это, — Валентин указал на Котова, — Григорий Котов, мой болезный друг.
— Ксиву покажи. — Капитан поправил очки, небрежно глянул на удостоверение Нестеренко. — Слушаю вас, господин бывший полковник.
— Василий Петрович, дом шесть по Тихому переулку ваш? — вступил Котов.
— Как есть мой, — ответил капитан. — Тихий домишко, по праздникам драки, боле ничего.
— А Конюхова Татьяна Яковлевна вам известна, по кличке Тимоша? — спросил Котов.
— Тимоша? Роды у ее покойной ныне мамаши принимал, — ответил капитан. — А знаешь, почему ее Тимошей кличут? В детстве с пацанами дралась, отчаянная была, страсть.
— А сегодня? — поинтересовался Котов.
— Сегодня или вчера? — Капитан прищурился. — Жизнь-то, она в полосочку. Тимоша разная была. — Он отодвинул ненавистную бумагу, явно обрадовался разговору. — В детстве нормальная пацанка, драчунья, подворовывала по мелочи. Отца никто не знал, мать в обед уже опохмелялась, так как начинала пить еще в понедельник вечером. В каком году Тимоша начала трахаться и выпивать, в книгах не записано. Полагаю... — Он прищурился.
— Василий Петрович, у меня тоже с датами путаница, — вставил Нестеренко.
— А мне самому вспомнить интересно, — ответил капитан. — Значит, сейчас Тимоше двадцать, — он начал загибать пальцы. — Полагаю, в пятнадцать она уже зрелая барышня была, летчик ее в тот год на “Жигулях” возил. Через год ее мамашу схоронили, еще через год Тимоша с разгульной жизнью завязала и стала серьезной путаной. Два года ее ни слышно, ни видно не было. Примерно в десять вечера исчезает, когда ночью возвращается, неизвестно. В четыре-пять сходит в магазин, вся иностранная, строгая, со мной по имени-отчеству, и днем никаких мужиков. А с год назад, может, чуть поменьше, кажется, ушла в монашки. Но через два месяца вернулась.
— А сейчас? — спросил Котов.
— Не пойму я ее. Не гуляет, не ворует, водку не пьет, наркотой не балуется. Мужчины у нее не бывают. На какие деньги девчонка живет? — удивился капитан.
— А женщины у нее живут? — спросил Котов.
— Случается. Вот сейчас поселилась деваха, я проверял, москвичка. — Капитан достал из своей сумки большой блокнот, открыл последнюю страницу. — Нонна Сергеевна Семенова, семьдесят седьмого года, прописана в Москве, имеет “Жигули”, одета модно, похожа на проститутку, но мужиков не водит. Странно, к вечеру уезжают, утром возвращаются. И она не первая, соседи говорят, раньше другие были.
— Лесбиянки? — предположил Нестеренко. — Тимоша нормальная девка, я точно знаю, — ответил участковый. — Может, ерунда, но однажды я зашел, на стене крест висит. Тимоша в жизни в церкви не была.
Крест большой, богатый, только странный какой-то. Вроде как перевернутый.
Котов знал, что крест переворачивают поклонники Сатаны, но ничего не сказал.
— Пьют? — спросил Нестеренко.
— Балуются. Шампанское, ликеры. Я пустые бутылки видел. — Капитан пожал плечами. — Чего в душу лезть, нормальные девки. — Он помолчал, сказал задумчиво: — Недели две назад я Тимошу с незнакомым мужиком видел. Мужик и мужик, нормально, я на Них обратил внимание потому, что было жарко, а мужик весь в черном, и шляпа черная на глаза надвинута, вроде не хочет лицо показать. Собрался я у него документы проверить, а он Тимошу вроде как перекрестил ив такси сел.
