Ознакомительная версия.
Это была та «сопроводиловка», с которой Грач прибыл в боровскую «семерку», не считая копии последнего обвинительного заключения и «личного дела» осужденного Грачева, которое стало понемногу распухать уже в «семерке». В основном это были донесения и рапорты по поводу тех или иных проступков Грачева, но более всего Грязнова заинтересовала объективка начальника отряда, которую тот накатал на своего подопечного.
«Дерзок, самостоятелен в решениях и поступках, которые носят ярко выраженный характер непримиримой отрицаловки. Претендует на роль лидера этой части спецконтингента не только в отряде, но и в колонии. Жесток. Обладает прирожденной хитростью и умом. В совершенстве владеет искусством подчинения себе определенной категории осужденных, что особенно распространяется на более слабых как морально, так и физически. Пытается перенести это на категорию спецконтингента, равную ему по рангу, однако это было встречено в штыки, и осужденный Грачев вынужден был отступить. По моему мнению, временно, чтобы набрать дополнительного авторитета в колонии».
И далее как приговор:
«…Исправлению не подлежит. Все поступки Грачева П.П. подчинены единственному, почти маниакальному желанию: как можно скорее быть признанным законниками, показать и уже через влиятельных авторитетов на воле добиться статуса «вора в законе», чтобы стать «смотрящим». Для достижения своей цели готов на любой, самый отрицательный поступок, на любое преступление. Даже самое тяжкое».
М-да, оправдывались худшие предположения Грязнова. «Законник» Павел Грачев уже был не тем Пашей Грачом, каким его знал Грязнов семь лет назад.
И в то же время начальник отряда капитан Попович многое не договаривал, когда катал на Грачева объективку. Видимо, в силу каких-то иных причин.
Перечитывая сопроводиловку, присланную Юнисовым, Вячеслав Иванович видел, в какое дерьмо вляпался Евдоким Чуянов, когда принимал «семерку». Межнациональная резня на зоне – это даже не массовый побег и не захват заложников с требованием выкупа и трапа к борту самолета.
Проблема эта проявилась еще в начале девяностых годов, когда от единого сообщества воров без национальных признаков различия и которые были объединены единым экономическим и политическим пространством, имя которому – СССР, стали откалываться армяне и грузины, азербайджанцы, ингуши и чеченцы, которые тут же стали формировать на пространстве Российской Федерации свои собственные группировки, отделяясь при этом от славянского крыла новой криминальной России. Мало того, «южные воры», и особенно ее молодая поросль, набравшись амбиций и выдвинув свои претензии на самые лакомые и жирные куски России, стали подминать ее под себя, оттесняя и отстреливая тех, кого еще вчера называли «братьями» и кому клялись в верности.
Не обошла эта чума и российские зоны. И в тех СИЗО, где все большее влияние приобретали группировки южан, братья-славяне превращались в «мужиков», которые должны были горбатиться на новоиспеченных паханов, почувствовавших себя едва ли не королями российской зоны. Американская «зелень», подмявшая под себя окончательно обнищавшую Россию, превращала «красные» зоны в «черные», где устанавливались уже свои собственные законы, далекие от десятилетиями сложившегося Закона, которым до этого жила уголовная Россия. И первыми, кто это понял, были криминальные сообщества южан-миллионеров, которые, в отличие от богатеньких, но до предела жадных новорусских, стали активно подпитывать дорогими посылками, деньгами, водкой и наркотой своих собратьев на российской зоне, а те в свою очередь имели возможность прикупить не только какого-нибудь охранника-контролера, но и более весомых прапоров и офицеров из администрации колонии или той же тюрьмы.
В боровской «семерке» довольно сильные позиции держала группировка южных воров, над которой паханил некий Тенгиз. Он же пытался установить свое паханство и над всей зоной, что в общем-то ему почти удалось. Однако когда в «семерку» прибыл новый хозяин, то есть полковник Чуянов, Тенгиз, видимо по совету кого-то из офицеров, возможно, даже того же «кума», решил временно затаиться, чем тут же воспользовался Грач, этапированный незадолго до этого в Боровск.
Тенгизу была объявлена война, которая неизвестно чем могла закончиться, если бы не убийство Чуянова.
Впрочем, попытка не пытка, как говаривал когда-то многоуважаемый Лаврентий Павлович Берия.
Никита Макарович Рогачев уже заканчивал совещание, на котором давал соответствующий «настрой» руководителям хозяйствующих субъектов района, когда кабинет вплыла молоденькая, но вполне сформировавшаяся секретарша, которая не могла не впечатлять своими формами, о чем сама догадывалась, и с капризной ноткой в голосе пропела:
– Никита Макарович, Ихтеев просит принять.
Вскинув на «необъезженную кобылицу» взгляд и невольно вздохнув, Рогачев недовольно поморщился. «Глаза и уши» района, прокурор Макар Иванович Ихтеев доводился ему родным племянником, однако он менее всего вписывался в это совещание.
– Он что… здесь, в приемной?
– Да нет, на проводе.
– Но ведь я же тебя просил… пока совещание не закончится, никаких звонков!
– Говорила. Просила, чтобы перезвонил чуток позже, но он… – И Людмила виновато развела полными руками. Будто каялась в том, что не смогла сдержать родственный натиск районного прокурора.
– Ладно, ступай, – махнул рукой Рогачев. – А Ихтееву скажи, что смогу освободиться не раньше пяти. Пускай подходит.
Людмила скрылась за дверью, и Рогачев опустил тяжелую ладонь на полированную поверхность стола, словно невидимую муху прибил.
– Продолжим, товарищи. И… и пора закругляться.
Собравшиеся дружно закивали головами. Районный прокурор просто так, по пустякам, хозяина тревожить не будет…
Ихтеев был явно взволнован.
Поплотнее прикрыв за собой дверь, он кивнул Рогачеву и сразу же оседлал стул, уставившись на хозяина кабинета откровенно встревоженным взглядом.
– Ну, что еще случилось? – недовольно пробурчал Рогачев, в упор рассматривая племянника, который, в отличие от своего дяди, мог запсиховать по самому глупому поводу. – Надеюсь, с матерью все в порядке?
– С матерью-то все в порядке, да вот…
– Так в чем же тогда дело? – Рогачев хмыкнул, и на его широком лице застыла снисходительная ухмылка. – Или, может, очередной переворот в России начался?
В глазах Ихтеева сверкнули неприязненные искорки. С ним разговаривали, как с «шестеркой», и он, уже привыкший к власти в районном масштабе, с трудом выносил этот снисходительно-презрительный тон.
– Переворот в России пока не начался, – с нотками злости в голосе отозвался он. – А вот насчет кипиша в Боровске я поручиться не смогу.
– Даже так? – протянул Рогачев нарочито-удивленным голосом, однако в его глазах уже застыла настороженность. – Ладно, не тяни кота, говори, что случилось.
– Тайгишев был у Рябова.
– Ну и что с того? Они ж ведь, кажется, с детства корешат.
– Оно-то и плохо, что корешат. – Ихтеева раздражал снисходительный тон хозяина, говорившего с прокурором района, как с мальчишкой. – Если бы не корешили, все проще бы было.
– Говори толком! – Рогачев повысил голос.
– Ну, а если толком, – огрызнулся Ихтеев, – то Тайгишев рассказал Рябову о телефонном звонке с угрозами.
– Так в чем криминал-то? – Рогачев пожал плечами. – Решил пожалиться своему дружку, ну и пусть. Чего психовать-то из-за этого?
Голос хозяина кабинета был нарочито-спокойным, даже немного ленивым.
– Криминала, пожалуй, действительно нет, но только до того момента, пока Рябов не начнет землю рыть, чтобы выйти на телефонного «доброжелателя», который пожелал спокойной жизни его дружку, а это уже чревато многими последствиями.
– А если точнее?
– Он завяжет в единый узелок этот телефонный звонок с прошлогодним покушением на Тайгишева…
– Не ведь ты же прикрыл то дело!
– Я-то прикрыл, – согласился с Рогачевым Ихтеев, – но и Рябов не пальцем деланный. Он вправе поднять прошлогоднее уголовное дело в связи с новым фактом угрозы.
– Вот же тварь! – Рогачев хрустнул сжатыми в кулак пальцами, на его скулах заиграли желваки. Поднял на племянника тяжелый взгляд, в котором уже не было и тени недавней презрительной снисходительности. – Значит, ему же будет хуже!
– Кому хуже?
– Менту твоему, Рябову! – голос Рогачева зазвенел металлическими нотками. – А заодно и козлу этому, Тайгишеву!
Замолчал было, уставившись глазами в телефонный аппарат, и только желваки на скулах выдавали его состояние. Наконец поднял глаза на Ихтеева и все так же жестко произнес:
– Надо срочно нейтрализовать его! Причем нейтрализовать серьезно и надолго, лучше всего, конечно, навсегда.
– Это как еще? – вскинулся Ихтеев.
– Успокойся! – громыхнул баском Рогачев, и на его широком лице застыла жесткая усмешка. – Мочить твоего мента никто пока не собирается, надо вывести его из дела, чтобы под ногами не мельтешил… – И снова его тяжелый кулак опустился на полированную поверхность стола. – А сделаешь это ты! Да, и не вздумай затягивать!
Ознакомительная версия.
