— Просим прощения за беспокойство, — вежливо сказал милиционер. — Позвольте представиться: капитан Капустин, — он наклонил голову, — и майор Шубин, — кивок в сторону спутника. — Мы из Отдела безопасности движения. У вас имеется мотоцикл?
— Не у меня, у зятя. Я для мотоцикла устарела.
— Я понимаю. Но он здесь?
— Зять-то?
— Нет, мотоцикл.
— Здесь, в сарае.
— Понимаете, Прасковья Дмитриевна, на днях на Дмитровском шоссе, за мостом через канал, мотоциклист сбил человека и, по показаниям свидетелей, скрылся, повернув в сторону Шереметьева. Вот мы и ищем их обоих — мотоцикл и мотоциклиста.
— Да ить мотоцикл-то с сентября стоит. Как Алексей его поставил, так и ни разу больше не выезжал.
— Я понимаю, Прасковья Дмитриевна, — сказал майор в штатском. — Мы вам верим, но порядок есть порядок. Все равно придется осмотреть мотоцикл.
— Ладно, — вздохнула Прасковья Дмитриевна, — сейчас возьму ключи.
«И то правда, — подумала она, — хорошо, что ищут. А то развелось этих трещоток, житья нет, того и гляди, налетят. А то еще девку посадят сзади и мчатся, как на шабаш…»
Она отперла висячий тяжелый замок, и все трое вошли в сарай.
— Вот он, — сказала Прасковья Дмитриевна, показывая на прикрытый брезентом мотоцикл. — Смотрите…
Майор снял брезент и принялся осматривать темно-красную «Яву».
— Давно, говорите, стоит?
— Да в сентябре зять поставил.
— А ведь похоже, что недавно занимались мотоциклом…
— А я рази говорю, что нет? На той неделе Алексей с ним копался.
— Смотрите, — сказал капитан, — заднее крыло покрыто пылью, а на переднем следы пальцев. И баллон задний накачан, а передний спущен.
— Вижу, — сказал майор.
— Говорю вам, не выводил он его с сентября…
— Порядок есть порядок, Прасковья Дмитриевна, — развел руками майор и улыбнулся. — Ударил ведь он пешехода передним колесом? — спросил он капитана. — Давайте осмотрим переднее колесо получше.
— А ничего вы не напортите? — подозрительно спросила Прасковья Дмитриевна. — А то мне Алексей, зять-то…
— Все будет в наилучшем виде, — улыбнулся майор и склонился над передним колесом, что-то делая с шиной.
«Скоро они там?» — подумала Прасковья Дмитриевна и начала поправлять дрова, припасенные на зиму.
— Гм, — сказал майор и с трудом вытащил из наполовину снятой с обода шины пачку, — интересно… — Он развернул газету. — Деньги… Ваши, Прасковья Дмитриевна?
— Что? Какие деньги? — испуганно уронила полено Прасковья Дмитриевна и обернулась. Майор в штатском держал в руках толстенную пачку двадцатипятирублевок.
Прасковья Дмитриевна почувствовала, как спина ее покрылась враз потом. Деньги… Чьи деньги? Алексея? Почему? Откуда?
— Значит, не ваши? — переспросил майор, пристально глядя на нее. — Может быть, зятя вашего? Видите, как бывает: искали одно — нашли другое. Ну ладно, давайте оформлять находку…
Алексей получил путевой лист, сел за руль, устроился поудобнее. «Сегодня нужно быть поосторожнее: гололед», — подумал он.
Когда Алексей ехал в парк, у Белорусского вокзала он увидел «Москвич» со смятой облицовкой и разбитыми фарами, упершийся носом в «ЗИЛ». «Первая скользь самая опасная. Еще не привыкли».
Он повернул ключ зажигания, стрелка указателя горючего заплясала посредине шкалы. Все в порядке, на полдня работы хватит. Он включил двигатель, дал ему прогреться на малых оборотах и медленно двинулся к выходу. Он только притормозил у ворот, чтобы показать путевой и чтобы вахтер опустил цепь, преграждавшую выезд, как к машине подошел человек в форме майора и сказал:
— Не возьмете первых пассажиров?
Лицо человека показалось Алексею знакомым. Где-то он его видел. Ну конечно же, в ОРУДе. Майор, что вызывал его. Вечно они в парке торчат.
— Садитесь, товарищ майор.
Майор взглянул на водителя, прищурился, словно вспоминая:
— А… Знакомые всё лица. Вы, кажется, были у нас в отделе ОРУДа? Как фамилия?
— Ворскунов. Точно был. Ошибка вышла.
— Бывает, бывает, — охотно согласился майор. — Со всеми случается. Так как, берете, товарищ Ворскунов?
«Шутник, — неприязненно подумал Алексей. — На его месте я бы тоже шутки шутил».
— Как не взять, товарищ майор? С вашим братом нам ссориться опасно. Чуть что — ваши права, товарищ водитель. Садитесь.
Алексей открыл переднюю дверцу. Майор сел рядом, а его спутник сзади.
— Куда вас? В отдел?
— Нет, нам сегодня к начальству. На Петровку, тридцать восемь. Знаете?
— Известный адрес, — усмехнулся Алексей. «А вообще, — подумал он, — с милицией хоть ехать спокойнее».
Он осторожно съехал по крутому спуску, привычно тронул тормоза — все в порядке, держат, — выехал на путепровод у Савеловского вокзала и направился по Новослободской. «Значит, прямо, — подумал он, привычно составляя в голове маршрут, — с улицы Чехова в переулочек и выехать на Петровку».
Транспорт двигался медленно, гололед заставлял водителей держаться настороже. И мысли Алексея текли в ритме движения, неторопливые, лениво цепляясь одна за другую. Об Аникине он не думал: для чего впустую забивать себе голову? Тем более, что так удачно все получилось. «Сам виноват покойничек». Почему-то он вспомнил строчки из песенки, которую любил напевать один слесарь с «ТО-1»: «А на кладбище все спокойненько, все культурненько и пристойненько…» Придумают тоже… Чудаки… Как говорит Колька Ганушкин? Чудилы. Хорошо бы подъехать к этому Ганушкину… Умеет парень работать. Крутится целыми днями у мебельных, возит по большей части приезжих, знает, где что сегодня в продаже, и делает вид, что устраивает по блату импортную мебель. Силен, жук, ничего не скажешь. Пригласить его надо, напоить. Может, введет в курс дела… Интересно, заплатит майор или нет? Вообще-то милиция платить не обязана, отметку сделают в путевом…»
Он выехал на Петровку, остановился около тротуара и заглушил двигатель.
— Пожалуйста, — сказал он и полез в карман, чтобы достать сигарету, но в это мгновение заметил, что майор спокойно протянул руку, быстро вынул ключ из замка зажигания и сказал:
— Спокойно, Алексей Иванович. Не делайте глупостей, вы арестованы.
Алексей слышал слова, понимал каждое из них, но их общий смысл доходил до него медленно. Он как бы с трудом погружался в свое вдруг загустевшее, как масло на морозе, сознание. Но погрузившись, эта короткая фраза мгновенно разорвалась в его голове гранатой, смешав все мысли, наполнив его голову звоном и грохотом.
Выскочить, бежать… Он уже видел себя, как он рвет дверцу, выскакивает, петляя, мчится по тротуару, стараясь не наткнуться на прохожих, бежит, задыхаясь, куда-нибудь, лишь бы спрятаться, вжаться в какую-нибудь стенку, уйти от них, жаждущих погубить его жизнь, разломать все, скомкать, исковеркать… И уже мышцы его непроизвольно напряглись, чтобы сократиться в прыжке, но майор крепко держал его за руку, странно вывернув ее так, что она стала слабой и он не мог даже выдернуть ее, а человек сзади уперся в его спину чем-то твердым, и Алексей уже почему-то безучастно, как бы со стороны, как бы глядя фильм, подумал: пистолет.
Звон и грохот в его голове утихли, и вместо них по всему телу разливался липкий, холодный, цепенящий страх, который выжал все остальные чувства, обезволил, обессилил его, оставив место лишь для одной мысли, крутившейся в голове нескончаемой каруселью: «Попался, попался, попался, попался, попался…»
Его привели в комнату на третьем этаже. На окне комнаты была решетка, и Алексей отрешенно подумал: «Надо теперь к ним привыкать».
Майор кивнул ему на стул и улыбнулся, не зло, без гримасы:
— Ну вот, Алексей Иванович, наконец-то мы в рабочей обстановке. Мы с вами знакомы, а это капитан Голубев.
«А на кладбище все спокойненько, все культурненько и пристойненько…» — снова запрыгали в голове Алексея слова дурашливой песенки.
Он посмотрел на майора. Тот по-прежнему улыбался. Спокойно так, как улыбаются люди, которые любят улыбаться, умеют это делать со вкусом, чувствуя, что заслужили право на такую улыбку.
— Долго мы с вами встретиться не могли, — продолжал майор. — В ОРУДе, конечно, не в счет. Так вы ловко сработали оба раза, что вроде и все ясно и ухватиться не за что.
Оба раза… Алексею казалось, что, туго накачанный страхом, он уже не сможет испытывать иных чувств. Но, поняв значение числительного «оба», он почувствовал, как сквозь густой его страх ледяной, обжигающей струйкой метнулся ужас. Убийство пришьют. Это что же? Конец? Не будет его, Алексея Ворскунова? Как — не будет? Не может того быть, чтоб его просто не было, молодого, сильного, здорового. Чтоб все были, а он — нет. «А на кладбище все спокойненько…» Нет, нет, нет… А может быть, липа все, на пушку берут его? Ведь не было же следов, никто не видел, не мог видеть. И хотя Алексей не верил надежде, он ухватился за нее яростно и свирепо, вцепился мертвой хваткой, примерз к ней. «Держаться надо, расколоться никогда не поздно. Думать, над каждым ответом думать. Обсоси пять раз каждое слово, а потом уже выплевывай. Господи, только бы от Аникина отвертеться…»
