Мысль о том, что хорошо бы отсидеть только за бидон, уже казалась невыразимо прекрасной, притягательной. Вот было бы счастье…
— Сами будете рассказывать или с наводящими вопросами?
Алексей неопределенно пожал плечами. Человек перед ним все улыбался. Теперь он улыбался кротко, терпеливо, и Алексею подумалось, что человек этот, наверное, не зол, и если уж суждено ему было попасться, то хорошо, что к этому майору. Он промолчал.
— Чья была идея подкинуть куклу? Ваша или Польских? — спросил майор.
Тон у него теперь был деловой, спокойный, и Алексей почувствовал, что и он тоже понемножку начинает успокаиваться. Вернее, даже не успокаиваться — слово это было неподходящим к оцепенению страха, — он просто обрел способность говорить.
«Скажу, Павла Антоновича. Да так оно почти и было. Здесь запираться не буду, не буду озлоблять его, а про Аникина ни за что не признаюсь. А может быть, и с куклой не признаваться? Может быть, и нет у него ничего на меня?»
— Какая кукла? — хрипло спросил Алексей и откашлялся, чтобы вытолкнуть или проглотить комок в горле. «Показать, что не знаю даже, что за кукла такая».
— Так прямо и не знаете, Алексей Иванович? — переспросил майор и внимательно посмотрел на Алексея.
— Не знаю.
— Бумажная такая куколка, из газетной бумаги. Одетая в двадцатипятирублевую купюру. А?
«Может быть, улыбнуться надо?..» — подумал Алексей, но понял, что не в силах сделать это.
— Не понимаю я вас… Какая кукла еще…,
— Ну хорошо, Алексей Иванович, — вздохнул майор. — Придется вам напомнить. — Он устроился поудобнее на стуле, не спеша закурил. — Четырнадцатого октября. В этот день с утра шел дождь, может быть, помните? Четырнадцатого октября вы заехали к своему знакомому Павлу Антоновичу Польских в магазин, чтобы окончательно уточнить детали операции. Договорились, что Павел Антонович сообщит вам накануне, когда он встретится с Вяхиревым. Восемнадцатого, загримированные с помощью Игоря Аникина под приезжих рабочих из какой-нибудь среднеазиатской республики, приготовив бидон, куклу, надев на себя рабочие куртки, брюки и старые кепки, вы ждали в Строевом переулке, пока появится «Волга» Вяхирева. Разрабатывая операцию, вы знали, что к этому времени строители уже уходят, а в грязном, почти полностью снесенном переулке людей нет…
Майор продолжал неторопливо рассказывать, не смотря на Алексея, а второй, все время молчавший, вытащил из шкафа знакомый бидон и обгорелые остатки курток. «Зажимают, — подумал тоскливо Алексей, — все знают». Но тут же светлячком вспыхнула другая мысль: «Но это же все еще не доказательства, что я — это я. Не мог ведь Павел Антонович расколоться. А может быть, мог?»
— Вы допустили одну ошибку, Алексей Иванович, — сказал майор, и Алексей почувствовал, что весь напрягается, не зная, откуда ожидать удара, но уже веря внутренне, что удар последует, что не уйти от него в сторону, и эта вера одновременно и заставляла ждать, напрягаться, и приносила с собой странное безразличие. — Вы должны были уничтожить и коробку с гримом, и пузырек с клеем. Но Аникин, для которого эти вещи были памятью о том, что он любил, не выбросил их, и с бутылочки научно-техническому отделу удалось снять отпечатки пальцев. Они оказались вашими и Игоря Аникина.
«Врет, врет, на пушку берет! — чуть было не крикнул Алексей, чувствуя, что в него, словно кровь в занемевшую ногу, вливается желание сопротивляться. — Пусть сняли отпечатки, но сравнивали-то они с чем? Где у них мои отпечатки? То-то. Если б не на пушку брали, сразу бы сняли у меня отпечатки, а потом бы уже и предъявляли. Нет на куртке никаких отпечатков, значит. V, гады!»
И, словно отвечая на его мысли, майор сказал:
— Снятые с пузырька с клеем отпечатки мы сравнили с вашими, полученными во время беседы в ОРУДе. Вы, может быть, помните, Алексей Иванович, что, когда я вас попросил сесть написать объяснение, вам пришлось переставить графин с водой. На нем-то мы и обнаружили следы ваших пальчиков.
Надежда выходила из Алексея, как воздух из продырявленного баллона. Он ссутулился, как-то весь осел, с трудом несколько раз проглотил слюну. Стена, кругом стена, и даже окно перед ним и то в решетке. Выследили все-таки, вынюхали, перехитрили. Алексею стало невыносимо жаль себя. Так не повезло… Нет, чтобы Игорь выкинул эти проклятые краски, клей, проследить за ним, и не было бы этих стен вокруг, и все было бы чин чинарем, и жизнь была бы прекрасна и удивительна.
— Ну-с, Алексей Иванович, вернемся к первому вопросу. Итак, чья была идея всей операции? Ваша или Павла Антоновича Польских?
Алексею почудилось, что майор хочет ему как бы подсказать, что он ожидает услышать имя Польских, что он вовсе не считает Алексея таким уж страшным преступником. «И сразу нужно было сказать на Польских», — подумал он.
— Павла Антоновича, — сказал Алексей, и сразу ему стало легче и спокойнее, будто своим ответом проколол какой-то нарыв.
— Ну вот это уже лучше, — сказал майор. — Будем считать, что с первым вопросом пока все. Перейдем, с вашего разрешения, ко второму. Для чего вы ездили двадцать пятого октября к вашей теще?
Стул из-под Алексея начал стремительно уходить куда-то вниз, и он судорожно схватился за край стола, чтобы не упасть. Удар был неожиданным, нанесенным как раз в тот момент, когда он меньше всего ждал его. Он глотнул воздух широко открытым ртом и пробормотал:
— Проведать, давно не был.
— Прекрасно. И, беспокоясь о ее здоровье, вы решили, очевидно, проверить коробочку из-под конфет: как там она, Прасковья Дмитриевна, расходует снотворное, не злоупотребляет ли. Ну и на всякий случай прихватили с собой все содержимое коробки. Еще бы, предстояла серьезная работа: нужно было убить молодого, двадцатитрехлетнего парня, вашего же соучастника. — Теперь уже майор говорил совсем по-другому, и куда только делась его улыбка! В голосе звенел металл. Чужой, чужой, ничего между ними нет общего, ничего их не связывает, будто разные они совсем существа, и нет больше надежды. Раздавят, скомкают. Ах. Леша, Леша, ошибся, попался… Глупо так попался!.. «А на кладбище все спокойненько, все культурненько и пристойненько…»
— Нет! — крикнул Алексей. — Ничего не знаю, никого я не убивал!
— Может быть, вы просто запамятовали, Алексей Иванович, как сыпали порошок в стакан с водкой, как доливали томатный сок… Ничего не скажешь, ловко придумано…
— Не был я там, ничего не знаю, — сказал Алексей. Ему казалось, что он тонет и что единственная его надежда — это отрицать, отрицать и снова все отрицать, и он уцепился за эту надежду, как за спасательный круг. Не видели же они его, никто не видел.
— Ну конечно, вы там не были, Алексей Иванович, не были вы на улице Жданова… А куда, позвольте полюбопытствовать, вы дели снотворное?
— Выкинул, — глухо сказал Алексей. Спасательный круг отсырел, набух и с трудом держал его на поверхности. Промахнулся. В чем-то промахнулся, а ведь все, казалось, было продумано, по сто раз через мозги процежено.
— И для чего? — Майор играл с ним, как кошка с мышью, уверенный в своей силе, зная, что мышке не уйти.
И мышка уже твердо знает, что не уйти ей, а все равно бежит, бежит, подгоняемая жадным инстинктом самосохранения. Надо что-то отвечать, говорить, доказывать. И, уже зная, что ответ будет глуп и неубедителен, что не сбить майора, вцепившегося в него мертвой хваткой, Алексей пробормотал:
— За здоровье ее беспокоились… Все время на снотворном, а у ней давление…
— Экий вы гуманный человек, Алексей Иванович, — вздохнул майор. — Ну-с, оставим пока снотворное. Тогда же, когда вы решили проведать тещу, вы спрятали в переднем баллоне своей «Явы» три с половиной тысячи рублей. Наивненько спрятали, что и говорить. Но прятать, так прятать нужно было и пятьсот рублей, которые вы забрали у Аникина. Пока мы с вами сегодня встречались, у вас на квартире произведен обыск, и эти пятьсот рублей нашли в тахте. Что вы скажете, Алексей Иванович?
Круг уже почти не держал Алексея, и в нем росло щемящее чувство безнадежности, конца. Не хотелось больше барахтаться, бить по воде руками, задыхаться. Неудержимо тянуло отпустить круг, закрыть глаза, перестать думать, выкинуть из головы мучительную карусель царапающих мыслей.
Он так устал, что с трудом понял смысл вопроса. Что они еще от него хотят, мало им, что ли? Он ничего не ответил, лишь глубоко вздохнул. «А на кладбище все спокойненько…» — испорченным патефоном крутилось в мозгу. «И хорошо, что нашли, — вдруг со злорадством подумал он, — по крайней мере ей не достанется».
Почему он ненавидел сейчас жену, он не знал, ибо не умел анализировать своих чувств. Но если бы умел, легко догадался: он, Алексей, сидит здесь, как зверь в капкане, а она на воле. Ей-то что? Квартира двухкомнатная, двадцать восемь метров, все удобства. Разве это справедливо?.. Замуж выскочит, как пить дать. Станет она ждать, как же… «А будет ли кого ждать»? — поправил он себя, и сердце его, и без того, казалось, сжавшееся в комок, сжалось еще больше. Квартира двухкомнатная, двадцать восемь метров… Ей-то что? Ничего.
