скорый результат. Но может и не дать. Фактов у нас пока очень мало. Дай Бог, чтобы за пару месяцев мы смогли бы наверняка раскопать всю их цепочку вывоза и сбыта. Разве что сами расскажут…
…Монотонно поет рожок. Но у него есть и другие песни. Он их бережет для праздника в честь благополучного возвращения. Все ближе и ближе оливковые рощи родной Эллады. Сокращая путь, корабль ушел далеко от пустынных киммерийских берегов; звезды и светило указывают ему прямой путь к скалам пролива, стоящим как памятник подвигу аргонавтов.
Остро пахнет сыромятная кожа, выделанная сильными руками бородатых скифов. Под шкурами стоят амфоры с херсонесским вином, золотой пшеницей Ольвии, пифосы со сладкими ягодами Калос-Лимена, и на самом дне, рядом с округлыми камнями балласта, лежат ноздреватые слитки пантикапейского железа.
Будет чем торговать в гостеприимном Архипелаге, будет с чем вернуться в свою гавань, будет обильным пир и богатой жертва богам-олимпийцам. Надувай же парус, попутный ветер! Отмеряйте путь домой, длинные весла!..
— Могут и сами рассказать. Особенно если возьмем «в работу» Дэ Ка. Но все это уже другая часть дела. Важно сейчас убедиться, что парня подставили сознательно. Чтобы сами проявились — и те, кто в деле, и кто заранее все знал. А зачем, почему и как — будем выяснять. Во всяком случае, будет повод к новым следственным действиям.
— Да, пока они чистые и гордые…
— …Остров, — сказал кормчий, налегая могучей грудью на кедровый комель весла. Резче и выше взвизгнул рожок, ниже склонились курчавые головы гребцов, громче зашипела вода под острым носом корабля.
Медленно всплывал неведомый берег. Острый глаз мореплавателей различал уже зеленые пятна пастбищ меж скалами, белые стены невысоких домов, дымок костров.
Спокойны золотосмуглые лица. Если же не мирные козопасы обитают на острове — тяжелы мечи, остры копья, обильно смазаны волчьим жиром луки: привычны не только к веслам руки мореплавателей.
Ближе и ближе остров. Видна уже удобная гавань, защищенная от свирепого Нота скалой, похожей на парус. Вот и люди видны на берегу у бухты. Головы их не сверкают бронзой шлемов, нет в их руках изукрашенных щитов и длинноострых копий. Не бой, а пир ждет мореплавателей. Так скорее же в гавань, в глубину бухты!
Выше, громче, громче рожок —
быстрей, быстрей, быстрей лети, корабль, —
ну, громче —
там впереди прекрасный остров —
там (что это?) вино, сочные луга —
громче (что с нами?), еще
танец, танец, женщины, сильные крылья, волосы —
громче (о Боги!), помогите —
сердце вырывается птицей —
мы погибли…
Нет, не погибли. Хотя однажды кормчий — быть может, его звали Эврилох? — сорвал голос и кожу с ладоней, но отвел корабль в сторону от каменного паруса, от сирен, повторяющих странными скрипучими голосами великую песнь моря.
Хотя однажды корабль ушел от Острова. Ушел и унес в Архипелаг, в Элладу, тревожную весть о непонятной, неумолимой, смертельной опасности, таящейся на маленьком каменистом островке в огромном море.
О тайне, грозной и манящей, как гордая богиня. О женщине, прекрасной женщине, чей голос губит мореплавателей. О крылатой сладкоголосой хищнице Сирене.
— Сознайся, Петрович: а еще ведь и любопытство заедает?
— Конечно, хочу проверить — вызывает ли этот дьявольский котел, бухта — в которой бьются чудовищным пульсом стоячие волны морского инфразвука, — галлюцинации, устойчивые, ужасающие видения. Уцелевшие перед штормом в воде могли бы называть их сиренами…
— Убей, не помню, у кого, но читал, что наука — лучший способ удовлетворить любопытство за государственный счет. Но ты же не ученый. Смотри, нарвешься…
— Ладно тебе. Может, мне уже никогда не придумать такую красивую сказку.
…Проходили корабли мимо Острова, но не часто их приход совпадал со штормом на северо-востоке. Сирены молчали. Корабли заходили в гавань, будто созданную провидением для корабельной стоянки, моряки пополняли запасы и уходили в море, принося к далеким берегам память о гостеприимном береге. А те, кто знал тайну Острова, были мертвы или же сумели навсегда ее сохранить…
— Если бы ты еще первым придумал. А так — другие; и мало что придумали — использовали. Неглупо использовали.
— Надеюсь. Надеюсь, докажем.
…Но однажды заворочался в недрах земли чудовищный Тифон, всколыхнулось море и заколебалась, как плот на волне, суша. Вновь напряг бессмертные мышцы Тифон — но не смог вырваться из-под каменной громады, только потряс до основания море и землю. Поднялась огромная волна, с ревом прокатилась над низкими скалами острова — и отхлынула, оставив на нем оголенные скалы и развалины.
В третий раз потряс землю Тифон — и с грохотом опустился остров в море, и только несколько скал осталось, возвышаясь своими мертвыми гранями над мертвой водой…
Бессмертные сирены не умерли. Но пели они теперь глубоко под водой, и все твари морские избегали бухты, где звучали, предвещая штормы, смертельные голоса.
Как и прежде, проходили по морю корабли, приходили к Острову — теперь мертвому — и благополучно уходили дальше.
Сирены пели под водой; лишь иногда снились тяжелые сны мореплавателям, и тяжкий скрип, будто доносящийся из глубины воды и камней, смущал их души. Да внезапно казалось тем, кто купался в бухте, что берега, ровные, как точеные, сближаются и готовы раздавить их.
И они в страхе выбирались на сушу и приносили жертвы: богам-олимпийцам, если они еще верили в силу своих богов, и властителям морским и земным, более живучим в суеверных душах. Разные жертвы приносили мореплаватели: внутренности белых птиц и кровь черных козлов, пшеничные зерна и сладкое вино, воск и мед. И фигурки из бронзы.
Сиренам спокойно жилось и пелось под водой. Никто не опускался в их недоступный холодный мир, никто не тревожил хищниц. А им, бессмертным, не нужна пища.
Но однажды пришел этот самолюбивый человек, Георгий Мистаки — наперекор страху и сомнению. Только прикоснулся к древней тайне, провел ладонью по поверхности… А сирены не прощают праздного вмешательства в их древние дела…
Вот только сам ли он пришел?
24 августа. В. Рябко
Холодный атмосферный фронт шел по расписанию. Сейчас он поливал дождем усатых пастухов на острогах Родоп, свистел и выл шквалами в фермах мостов и нефтевышек Плоешти, гнал короткую волну по Дунаю и Днестру. Над молдавскими селами гудели провода и дружно раскачивались высоченные сизые тополя; прокуренные до желтизны деды где-то на окраине Калареша хором твердили, что климат нынче совсем не тот, а потом,
