— Как тебе моя маленькая речь? — спросил он, пока они танцевали.
— Таким желчным ты еще никогда не был, — ответила она.
— Пусть ненавидят, — сказал Карлман. — Мне-то что до этого? Нас с тобой это не должно волновать. У меня впереди еще много несделанного.
Незадолго до полуночи Арне Карлман увел молодую художницу из Гетеборга в зеленую беседку, одиноко стоявшую на окраине большого сада. Один из талантливых молодых художников, значившихся у него в списке, посоветовал ему пригласить ее на праздник. Он видел некоторые из ее картин, написанных маслом, и тотчас понял, что в ее работах есть что-то новое. Новая форма идиллической живописи. Холодные пригороды, каменные пустыни, одинокие люди в окружении цветущих райских лугов. Он уже тогда решил, что будет продвигать эту художницу как ведущего представителя нового направления в искусстве, которое могло бы называться неоиллюзионизмом. «Она совсем юная, — думал он по пути в беседку. — К тому же нельзя сказать, что она хороша собой или загадочна». Арне Карлман усвоил, что имидж художника не менее важен, чем его живопись. Он размышлял о том, что можно будет сделать с этой тощей бледной особой, шагающей рядом.
Трава была по-прежнему влажной. Вечер выдался прекрасный. Танцы продолжались, хотя многие из гостей собрались в саду вокруг телевизоров. Примерно через полчаса должна была начаться трансляция матча между Швецией и Россией. Карлман намеревался покончить с беседой, чтобы тоже посмотреть матч. Контракт у́же лежал у него в кармане.
Ей причиталась бо́льшая сумма наличных, тогда как ему — эксклюзивное право продавать ее работы в течение трех лет. На первый взгляд, контракт был очень выгодным. Текст, который трудно было разобрать при свете бледной летней ночи, давал ему к тому же множество других прав на ее будущие картины. Когда они вошли в беседку, Карлман протер носовым платком два стула и пригласил ее сесть. На то, чтобы убедить ее подписать контракт, ушло не больше получаса. Он протянул ей одну из ручек, изготовленных итальянскими дизайнерами, и девушка расписалась.
Выйдя из беседки, она вернулась в роскошный зал, где раньше помещалась конюшня. Впоследствии она решительно заявляла, что это было ровно в три минуты двенадцатого. По некоторым соображениям, проходя по усыпанным гравием дорожкам к дому, она глянула тогда на свои часы. Так же горячо она клялась в том, что Арне Карлман был совершенно такой же, как всегда, когда она оставила его одного. У нее не сложилось впечатления, что тот был чем-то обеспокоен. Или, тем более, ждал кого-нибудь. Он только сказал, что хочет немного подышать свежим воздухом после дождя.
Она ни разу не обернулась. Но все же была уверена в том, что в саду не было больше ни души. По пути из беседки она никого не встретила.
* * *
Весь этот долгий вечер Хувер скрывался за холмом. От земли тянуло сыростью, и он замерз, хотя дождь уже прекратился. Время от времени он вставал, чтобы размять продрогшие ноги. Около одиннадцати он увидел в бинокль, что ждать осталось недолго. Народа в саду становилось все меньше. Он достал свое оружие и заткнул за пояс. Снял гольфы и кеды и убрал их в рюкзак. Затем, крадучись, осторожно соскользнул с холма и побежал по проселочной дороге, укрываясь за посадками рапса. Он приблизился к задней части сада и присел на сырую землю. Сквозь живую изгородь был виден весь сад.
Ждать пришлось едва ли больше часа. Арне Карлман направлялся прямиком в его сторону. С ним была молодая женщина. Они укрылись в беседке. Хувер не слышал, о чем они говорили. Спустя примерно полчаса женщина ушла, а Карлман остался в беседке. Сад опустел. Из бывшей конюшни музыка больше не доносилась. А звук телевизоров, напротив, усилился. Поднявшись, Хувер достал свой топор и протиснулся сквозь живую изгородь возле решетки. Он в последний раз быстро осмотрелся вокруг, чтобы проверить, нет ли кого поблизости. Сомнения в сторону, видения сестры призывали его выполнить задание. Ворвавшись в беседку, он занес топор прямо над лицом Арне Карлмана. Чудовищный удар расколол череп до основания верхней челюсти. Карлман застыл, сидя на скамейке, две половинки черепа смотрели в разные стороны. Хувер выхватил нож и срезал волосяной покров с той половины головы, что была поближе. Затем исчез так же молниеносно, как появился. Вернувшись к холму, он подхватил рюкзак и побежал к проселочной дороге, где позади бараков дорожных рабочих он оставил мопед.
Два часа спустя он закопал этот скальп рядом с первым под окном своей сестры.
Ветер стих. Небо было совершенно безоблачным.
Праздник середины лета обещал быть теплым и прекрасным.
Лето настало. Быстрее, чем можно было ожидать.
Тревожное сообщение поступило в полицию Истада около двух часов ночи.
В тот самый момент, когда в матче с Россией Томас Брулин забил гол в пользу Швеции. Он забил пенальти. Летняя шведская ночь озарилась ликованием. Полицейский, принимавший звонок, разговаривал стоя, поскольку вскочил со стула и заорал, когда Брулин забил гол. Несмотря на такую радость, он тотчас понял, что это звонок серьезный. Женщина, кричавшая ему в ухо, похоже, была трезва. Её истерика объяснялась сильным и неподдельным потрясением. Полицейский позвонил Хансону, который был временным заместителем шефа, а это значило, что он и в мыслях не мог оставить полицейское управление в Праздник середины лета. Ему приходилось решать, где его небольшой личный состав более всего необходим. В одиннадцать приключились одновременно две страшных неприятности на двух разных приватных вечеринках. В первом случае дело касалось ревности. А во втором причиной драки стал футбольный вратарь шведов Томас Равелли. В протоколе, позднее составленном Сведбергом, значилось, что второй гол, забитый в ворота Равелли во время предыдущего матча с Камеруном, вызвал дикую ссору, которая привела к тому, что троих пришлось увезти в больницу залечивать раны. Но теперь, когда Хансон получил известие о происшествии в Бьярешё, одна из патрульных бригад уже вернулась в участок. При нормальном раскладе плохая погода обычно являлась лучшей гарантией спокойной вечеринки в Праздник середины лета. Но в этом году дело приняло иной оборот.
Хансон пошел в дежурную часть переговорить с полицейским, принимавшим звонок.
— Она действительно сказала, что у убитого голова расколота надвое?
Полицейский кивнул. Хансон задумался.
— Попросим Сведберга, чтобы он туда съездил, — сказал он.
— Он ведь до сих пор возится с этой зверской историей в Сварте.
— Ах да, я забыл, — ответил Хансон. — Тогда позвони Валландеру.
Впервые за всю неделю Валландеру удалось проспать дольше полуночи. В какое-то мгновение он решил, что надо бы присоединиться ко всему шведскому народу и посмотреть трансляцию футбольного матча Швеции и России. Но заснул в ожидании выхода игроков на площадку. Телефонным звонком его выбросило на поверхность, и поначалу он не понял, где находится. Он нащупал телефон, стоявший у края кровати. Долгие годы приходилось заставлять себя подниматься с постели, чтобы подойти к телефону, и лишь несколько месяцев назад он сподобился вмонтировать дополнительное гнездо, так что теперь можно было отвечать, лежа в кровати.
— Я тебя разбудил? — спросил Хансон.
— Да, — ответил Валландер. — В чем дело?
Он сам удивился, что сказал правду. Раньше, когда кто-то звонил в поздний час, он всегда заявлял, что не спит.
Хансон кратко доложил о происшествии. Впоследствии Валландер не однажды задумывался над тем, почему он тогда не сразу осознал, что случившееся в Бьярешё напоминает убийство Густава Веттерстедта. Может, не хотелось думать о том, что это дело рук серийного убийцы? Или он просто-напросто не мог себе представить, что такое убийство, как в случае с Веттерстедтом, может из единичного случая перерасти во что-то более крупное? В двадцать минут третьего он только попросил Хансона выслать на место полицейский наряд, сказав, что скоро приедет. Без пяти три он остановился перед усадьбой в Бьярешё, о которой говорил Хансон. По радио передали, что Мартин Далин забил головой свой второй гол в ворота России. Валландер подумал, что Швеция победит, а он потеряет, по крайней мере, сотню крон. Увидев Нурена, бегущего ему навстречу, он сообразил, что случилось что-то серьезное. Но только войдя в сад, Валландер понял, что́ в действительности произошло. У человека, сидящего на скамейке в беседке, голова была в самом деле расколота надвое. С правой половины убийца срезал большой кусок кожи с волосами. Валландер замер в неподвижности. Нурен что-то произнес, но тот не мог до конца осознать услышанное. Он уставился на мертвое тело, думая о том, что это дело рук того же убийцы, что несколько дней назад зарубил насмерть Веттерстедта. На мгновение Валландер почувствовал едва различимую скорбь. Позднее в разговоре с Байбой он пытался объяснить то неожиданное озарение, которое его потрясло. Словно последняя плотина прорвалась у него внутри. И плотина эта оказалась иллюзией. Теперь он знал, что нет больше в их стране невидимых границ. Жестокость, ранее характерная лишь для крупных городов, раз и навсегда достигла участка, который находился под контролем его родного полицейского управления. Мир истончился и распух в одно и то же время.