– Поднимитесь, пожалуйста, сюда, – сказала женщина, стоя в темноте на верхних ступенях лестницы. Беременная, она держала на руках младенца, тому было не больше годика. – Ступеньки не освещаются. Извините, – сказала она.
Щелкнув фонариками, они шагнули по скрипучей и ненадежной ветхой лестнице.
– Прошу вас, вот сюда, – сказала та и прошла в комнату налево от лестничной площадки.
Комната почти не отличалась от той, что внизу: комбинация из гостиной и спальни, рассчитанной как минимум на пару детей. Телевизор, в котором едва теплилась жизнь, стоял на низком столике. Перед ним, взирая на нелепого ковбоя с яйцевидной головой на огромном туловище, точно срисованного с плода авокадо, сидели три девочки и тот малыш, которого посылали наверх.
– Телевизор не мешало б починить, – сказал Мильтон.
– О да, – улыбнулась женщина. – На днях снесу в починку.
– Знаете «Телеателье Джесси», что на Первой улице? – спросил Мильтон.
– Кажется, да, – кивнула она, – близ банка?
– Вот-вот. Снесите туда. Джесси не обманет. Он уж заправляет там лет двадцать – это только на моей памяти.
– Спасибо, я так и сделаю, – сказала она, передавая пухлого младенца старшей девочке лет десяти, сидевшей на краю застеленной одеялом кушетки.
– А что все-таки произошло? – спросил Серж.
– Моего старшого сегодня избили, – сказала женщина. – Он там, в спальне. Стоило мне сказать, что я вызову полицию, он как вошел туда, так и не выходит. Голова в крови, а он не разрешает отвести себя в больницу, ничего не разрешает. Может, хоть вы ему втолкуете, а? Пожалуйста, сделайте что-нибудь.
– Если он не откроет дверь, мы вряд ли сможем ему что-то втолковать, – сказал Серж.
– Он откроет, – сказала женщина. Огромный живот распирал по швам бесформенное черное платье. Босиком она зашлепала в конец неприбранного коридора к запертой двери. – Нахо, – позвала она. – Нахо! Открой! Уж такой упрямец, – сказала она, оборачиваясь к двум полицейским. – Игнасио, немедленно открой!
Видать, давно не лупила своего Нахо по заднице, решил Серж. Пожалуй, что и никогда. Если здесь и жил когда-нибудь настоящий отец, он тоже не слишком утруждал себя подобной работой. Я бы не осмелился вот так же ослушаться матери, подумал Серж. Она вырастила нас практически сама, без отца. А в доме всегда было опрятно и чисто, не то что тут, сплошная грязь.
Мать работала не покладая рук, и очень хорошо, что работала: если б в те дни раздавали подачки так же щедро, как сейчас, скорее всего, они бы тоже привыкли их получать, кто ж откажется от денег!
– Ну хватит, Нахо, открывай, кончай дурачиться, – сказал Мильтон. – Да поторопись! Мы не намерены торчать здесь ночь напролет.
Щеколду откинули, и дверь отворил коренастый, голый по пояс парнишка лет шестнадцати. Поворотившись к ним спиной, он прошел через всю комнату к плетеному стулу, на котором, по-видимому, и сидел все это время. К голове он прикладывал испачканное махровое полотенце, между пальцами на руках засохла кровавая корка и чернели разводы от машинного масла.
– Так что с тобой стряслось? – спросил Мильтон, входя в комнату и поднимая настольную лампу, проверяя, что там у мальчишки с головой.
– Упал, – ответил тот, угрюмо взглянув сперва на Мильтона, а потом на Сержа. От взгляда, брошенного им на мать, Серж пришел в бешенство.
Вытряхнув из пачки сигарету, он закурил.
– Послушай-ка, мы здесь не затем, чтоб выяснять, заболеешь ты столбняком или нет, – сказал Мильтон. – И если ты желаешь оставаться дураком и позволяешь шайке пускать себя на бифштекс – нам плевать, как плевать на то, хочешь ты или нет подыхать на улице, как какой-нибудь болван. Это твое дело. Но советую пораскинуть мозгами. Мы даем тебе на это целых две минуты, решай: или ты дозволишь отвезти себя в больницу, где тебе зашьют башку, и расскажешь, что произошло; или предпочтешь улечься спать, а наутро проснуться с гангреной на извилинах. Чтобы убить человека, этой заразе обычно хватает трех часов. Я и то вижу, что твоя рана уже начала покрываться зелеными хлопьями. Верный признак.
Мгновение парнишка, словно буйвол, глядел на Мильтона без всякого выражения на лице.
– Ладно, вы так и так можете потащить меня в больницу, – сказал он, срывая со спинки кровати измазанную тенниску.
– Так что стряслось? «Рыжие» стали твоими должниками? – спросил Мильтон, поворачиваясь боком, чтобы спуститься по узкой скрипучей лестнице заодно с Нахо.
– А обратно его привезете? – спросила женщина.
– Мы доставим его в приемное отделение линкольн-хайтской больницы, – ответил Серж. – А вот забирать его оттуда придется вам самой.
– Но у меня нет машины, – сказала женщина. – И полон дом детей. Может, удастся уговорить Ральфа, соседа. Обождите минутку.
– Мы вернем вам его, как только его подлатают, – сказал Мильтон.
Такие вот штучки и выводили Сержа из себя в каждое его ночное дежурство с Мильтоном. Они вовсе не обязаны подвозить кого-либо домой из больницы, тюрьмы или откуда бы ни было еще, мало ли куда они кого отвозят!
Полицейские машины совершают рейсы только в одну сторону. Неужто в эту субботнюю ночь нет дел повеселей, чем быть нянькой у этого малолетки!
Мильтону и в голову не придет спросить, чем предпочитаю заняться я, подумал Серж. Да проходи я и десять лет в полицейской форме, я останусь для него лишь безликим синим пятном. И потом, с такого рода людьми всегда одно и то же: кто-то должен за них выполнять их дурацкие прихоти.
– Не пройдет и часа, как он снова будет здесь, – сказал Мильтон запыхавшейся женщине, громадный живот которой покоился теперь на шатких перилах. Преодолевать вниз всю лестницу она явно не собиралась.
Повернувшись к выходу, Серж увидел над дверным проемом в нижней гостиной две – восемь дюймов на четыре – карточки с изображением святых:
Богоматери из Гваделупы и Блаженного Мартина де Порреса. По центру висела еще одна – покрупнее. На ней была изображена золотисто-зеленая подкова, покрытая блестками и окаймленная клеверными четырехлистниками.
Как оно и полагалось члену мексиканской шайки, Нахо решительно шагнул вперед. Пока они шли через двор, Серж не спускал с него глаз, а потому поначалу не заметил машины, медленно курсировавшей по улице с погашенными фарами. Когда же она приблизилась, он принял ее сперва за вышедший на утреннюю смену автомобиль полицейского патруля и лишь затем разглядел в нем зеленый перламутровый «шевроле». На едва высовывавшиеся из-за подрамников головы – было их четыре или пять – мозг отреагировал мгновенно, как автомат: сиденья сняты, похоже на бандову тачку.
– Что это еще за лилипуты? – спросил Серж, обращаясь к Нахо. При виде машины тот в ужасе застыл с открытым ртом. У ведущей к его дому аллеи машина остановилась; казалось, «лилипуты» тут только и заметили полицейскую дежурку, скрытую от них стоящим впереди груженным мусором грузовиком.
Не успел Серж осознать, что перед ним те самые «Лос Рохос», что напали сегодня на парня, как Нахо стрелой уже мчался к дому.
Его меньший брат извлек из полицейского свистка счастливую трель.
– La jura! <Полиция! (исп.)> – послышался голос из машины, когда полицейские ступили под свет из дверного проема. Водитель зажег фары, и машину швырнуло вперед, но она тут же остановилась, а Серж уже бежал ей навстречу, не обращая внимания на окрик Мильтона:
– Дуран, черт бы тебя побрал, назад!
Изрыгая ругательства, водитель отчаянно давил ногой на стартер, у Сержа мелькнула смутная мысль выдернуть того из машины, но, когда до цели оставалось не больше трех шагов, он услыхал хлопок, и на мгновение оранжевый пучок огня осветил салон. Повинуясь инстинкту, Серж замер еще раньше, чем разум осознал случившееся. «Шевроле» завелся, дрогнул и с ревом ринулся к востоку от Бруклин-авеню.
– Ключи! – орал Мильтон, стоя у распахнутой дверцы дежурной машины. – Кидай ключи!
Серж немедленно подчинился, хоть еще и не пришел в себя от оглушающей мысли: они стреляли в меня в упор. Едва запрыгнул на сиденье, как Мильтон рванул от обочины, и только мигающий красный свет да сирена вернули Сержа к действительности.
– Четыре-А-Одиннадцать, начинаем преследование! – завопил он в микрофон и стал выкрикивать названия мелькавших мимо улиц, пока оператор устранял помехи с их частоты, дабы о преследовании «шевроле» 1948 года, несущегося к востоку от Маренго, могла услышать каждая бригада.
– Четыре-А-Одиннадцать, сообщите ваши координаты! – кричал оператор из Центральной.
Серж повернул ручку гром кости до максимума и поднял оконное стекло, но за шумом сирены и ревущего мотора едва разбирал голоса оператора да и самого Мильтона, нагонявшего накренившийся автомобиль «лилипутов», чудом не столкнувшийся лоб в лоб с вынырнувшей слева машиной.
– Четыре-А-Одиннадцать, приближаемся к Сото-стрит, движемся по-прежнему в направлении Маренго, – прокричал Серж, и тут только до него дошло, что он не пристегнулся.
