Так, именно так все и было. Поразмыслив, он тут же осознал несостоятельность прежнего объяснения. Кто, черт возьми, успеет заметить и запомнить номер, проезжая мимо машины? В темноте и при дожде? Невозможно. Исключено.
Значит, кто-то, кто узнал его. Знал, кто он.
Он заметил, что улыбается.
Сидит с бледно-голубым конвертом, способным еще до истечения суток уничтожить его жизнь. Убил в течение месяца трех человек. И все-таки улыбается.
Ну и кто же?
Потребовалось совсем немного времени, чтобы перебрать свой скромный круг общения и отвергнуть его.
Или их: каждого из тех, кого он, возможно, по доброй воле пригласил бы к себе на свадьбу или на пятидесятилетие. Или на похороны. Нет, никто из них, в это он поверить не мог. Имелось, правда, несколько имен, которые он не исключил с той же легкостью, как остальных, но ни на одном из них он интуитивно не остановился. Никого не заподозрил.
Дело могло обстоять иначе. Он, конечно, не был в Маардаме особенно известной личностью, какой-нибудь знаменитостью, но все-таки были люди, знавшие, кто он такой, узнававшие его в лицо. Этого, разумеется, достаточно. Он ежедневно контактировал с людьми, которых потом не мог припомнить, встречая в городе, но которые, естественно, представляли себе, кто он. Иногда даже здоровались… часто немного смущаясь, когда он их не узнавал.
Такой человек. Вероятно, кто-то из них и есть противник. Он заметил, что снова улыбнулся.
Потом громко выругался, поняв, что такой отбор и выводы едва ли способны помочь, раз он так ограничен во времени.
Никакого толку. Допусти он, что шантажист проживает где-то в Маардаме, круг кандидатов сузился бы, возможно, от 300000 до 300.
Если отбросить стариков и детей, то от 200000 до 200.
Сокращение, конечно, существенное, но бесполезное. Все равно остается слишком много.
Двести предполагаемых шантажистов? Семнадцать часов времени. Шестнадцать с половиной, чтобы быть точным. Он вздохнул и встал с кресла. Пошел, проверил запас лекарств и убедился, что его хватит, чтобы продержаться наплаву по крайней мере дней десять — двенадцать.
Через десять — двенадцать дней ситуация будет иной. В любом случае.
Партия завершится. Ничья исключена.
Затем он позвонил в банк. Ходатайство о займе, которое он оставил в четверг, еще не удовлетворили. Потребуется еще пара дней, но оснований беспокоиться нет, заверили его. Это формальность. Он является солидным клиентом, а солидными клиентами дорожат. Хоть нынче и не восьмидесятые годы.
Он поблагодарил и положил трубку. Немного постоял у окна и посмотрел на мрачную пригородную улицу и дождь. Двести тысяч гульденов мелкими купюрами у него до вечера не появятся. Ни при каких условиях.
Значит, требуется нечто иное.
Требуется стратегия.
Он прочел письмо еще раз и попытался ее найти.
22
За понедельник им удалось больше узнать о Вере Миллер.
Она родилась в 1963 году в Гелленкирке, но выросла в Грюнштадте. У нее были два брата и сестра, по-прежнему проживавшие в этой южной провинции. Отец умер в 1982 году, мать снова вышла замуж и работала учительницей домоводства в Карпатце; ей через школу сообщили о смерти дочери, и ожидалось, что она приедет с нынешним мужем в Маардам во вторник.
Вера Миллер выучилась на медсестру в Грюнштадте и работала там до 1991 года, когда в связи с разводом с неким Хенриком Верамтеном переехала в Маардам. Своих детей в браке с Верамтеном у них не было, но в 1989 году они удочерили девочку из Кореи, которая годом позже трагически погибла в автокатастрофе. По словам матери и брата с сестрой, развод с Верамтеном стал непосредственным следствием смерти девочки. Прямо не говорилось, но между строк читалось, что в несчастье вполне мог быть виноват муж. Прямо или косвенно. Никакого настоящего расследования, однако, не проводилось.
В Маардаме Вера Миллер начала работать в больнице Хемейнте весной 1992 года и двумя с половиной годами позже вышла замуж за Андреаса Волльгера. О втором браке ни мать, ни сестра и братья ничего не знали. На свадьбе они не присутствовали — если она вообще праздновалась — и в последние годы общались с Верой крайне редко.
Состояние Андреаса Волльгера оставалось прежним. К семи часам вечера понедельника его так и не удалось более подробно расспросить об отношениях с женой, поскольку он все еще был в шоке от случившегося. Однако Морено с Рейнхартом оба пришли к выводу, что их супружеская жизнь была не из лучших.
По всей видимости, даже хуже того.
Требовалось, разумеется, подтвердить это предположение, опросив людей, так или иначе знавших супругов.
А также самого господина Волльгера.
По поводу общей характеристики Веры Миллер вскоре удалось установить, что Веру очень ценили и любили как друзья, так и коллеги. Особенно убивалась некая Ирена Варгас, знавшая Веру еще в Грюнштадте, а теперь тоже живущая в Маардаме. Веру она, по ее собственному выражению, считала, «черт возьми, одной из самых сердечных и порядочных женщин». Фру Варгас и Вера Миллер явно были очень близки на протяжении многих лет, и Рейнхарт предположил, что если и существует человек, имеющий представление о некоторых темных страницах Beриной жизни — например, о внебрачных связях, — то это, вероятно, она.
Во время первой беседы ничего подобного не вскрылось, но у них, естественно, была причина обратиться к ней вновь.
Веская причина. Судя по всему, Вера Миллер начала обманывать мужа где-то в конце октября — начале ноября. Она сообщила ему, что ей предстоит в течение нескольких уик-эндов — по меньшей мере восьми — посещать курсы повышения квалификации медсестер в Аар-лахе.
Вопрос, где она на самом деле проводила эти субботы и воскресенья — и с кем, — по-прежнему оставался открытым.
— Вот дурак, — сказал Рейнхарт. — Отпускать ее каждые выходные, не проверив, чем она занимается. Разве можно быть таким наивным?
— Ты хочешь сказать, что стал бы контролировать Уиннифред, соберись она на курсы? — поинтересовалась Морено.
— Естественно, нет, — ответил Рейнхарт. — Это совсем другое дело.
— Не вижу логики, — заметила Морено.
— Интуиция, — провозгласил Рейнхарт. — Здоровая мужская интуиция. Ты, во всяком случае, согласна, что это дело рук не Волльгера?
— Пожалуй, — согласилась Морено. — Полностью отметать такую возможность не следует, хотя она кажется довольно маловероятной. Но что касается связи с делом Эриха Ван Вейтерена… тут я просто не знаю, что и думать.
Пока де Брис и Роот беседовали со знакомыми пары Миллер — Волльгер, Эва Морено сосредоточилась на Марлен Фрей и нескольких приятелях Эриха Ван Вейтерена, но ничего полезного не выяснила.
Никто не узнал Веру Миллер на фотографии, которую они одолжили у Ирены Варгас, и никто не мог припомнить, чтобы слышал ее имя раньше.
— Я тоже не знаю, что и думать, — отозвался Рейнхарт, выпуская облако дыма. — Должен признаться. Завтра я встречаюсь с комиссаром и собираюсь все-таки затронуть вопрос о связи… возможной связи. Тогда у нас, по крайней мере, будет конкретная тема для разговора. Очень уж тяжко просто сидеть и философствовать о смерти.
Морено ненадолго задумалась.
— Ты ведь любишь теории, — заметила она. — Нельзя ли… я хочу сказать, нельзя ли найти мотив для убийства Эриха Ван Вейтерена и Веры Миллер, исходя из того, что они друг друга не знали? Ты можешь соорудить из этого связную историю?
— Историю? — переспросил Рейнхарт, почесав лоб мундштуком трубки. — При условии, что они не знакомы? Ну, получится чертовски притянутая за уши история… если мы, конечно, не предположим, что имеем дело с откровенным безумцем, поскольку тогда выйдет каша совсем другого рода. Да, естественно, я могу придумать связное развитие событий, могу выдать хоть десять историй, если пожелаешь. Но что нам это даст?
Морено усмехнулась.
— Давай, — сказала она. — Посвяти ночь придумыванию десяти нитей, связывающих смерти Эриха Ван Вейтерена и Веры Миллер. Завтра ты мне расскажешь, и я обещаю выбрать из них правильную.
— Господи, для ночных занятий у меня есть прелестная жена. И дочка с отитом, когда ей становится совсем невмоготу. Неужели ты действительно по-прежнему замужем за работой?
— В точку.
— В точку? Что за дурацкое выражение? — Он наклонился над столом и внимательно посмотрел на нее, сдвинув брови: — У тебя ведь что-то было с Мюнстером, так?
Инспектор Морено на три секунды уперлась в него взглядом.
— Пошел к черту, — сказала она затем и покинула кабинет.
— Знаешь, кто я такой? — спросил Роот. — Самый паршивый охотник в Европе.
— У меня нет причин не верить, — ответил Юнг. — Правда, я не знал, что ты вообще охотишься.
— За женщинами, — вздохнул Роот. — Я говорю о женщинах. Гоняюсь за ними двадцать лет… даже двадцать пять… и все без толку. Что, черт возьми, я делаю не так?
