– Восемьдесят седьмой участок, детектив Карелла слушает.
– Ты заплатил налог на доходы, детектив Карелла? Было утро, пятница, шестнадцатое апреля. Карелла заплатил налоги еще девятого, за целых шесть дней до конца срока выплат. Именно поэтому он решил, что звонит ему Сэм Гроссман из лаборатории или Ролли Шабрье из районной прокуратуры (оба славились своими телефонными шуточками), но все равно почувствовал обычный для американского гражданина испуг, который испытывают все, услыхав голос чиновника Налогового управления.
– Да, заплатил, – сказал он и подумал, что справился с ответом в целом неплохо. – Простите, а с кем я говорю?
– Никто меня уже не помнит, – сказал голос скорбно. – Я начинаю подозревать, что мною пренебрегают.
– Ох, – вздохнул Карелла, – это ты.
– Ах, да, это я.
– Детектив Мейер говорил, что ты звонил. Как дела?
Карелла помахал Холу Уиллису, сидевшему в противоположном углу комнаты. Уиллис взглянул на него удивленно. Карелла покрутил пальцем, как бы набирая номер. Уиллис кивнул и тут же позвонил в отдел безопасности телефонной компании, попросив определить, откуда вызывают номер Кареллы.
Голос продолжал:
– Сейчас я в порядке. А вообще не так давно меня подстрелили. Ты ведь знаешь это, детектив Карелла?
– Конечно, я это знаю.
– В ателье мод, на Калвер-авеню.
– Ну да.
– Кстати, если я верно припоминаю, именно ты стрелял в меня, детектив Карелла.
– Да, мне тоже это припоминается.
Карелла посмотрел на Уиллиса и вопросительно поднял брови. Уиллис кивнул и поощрительно махнул рукой, мол, держи его подольше.
– Это довольно болезненно, – сказал Глухой.
– Да уж, пулевое ранение должно быть очень болезненным.
– Но потом ведь и в тебя попали.
– Действительно, я тоже получил.
– Кстати, если я верно помню, именно я подстрелил тебя.
– Из охотничьего ружья, так ведь?
– А поэтому мы квиты, я думаю.
– Ну, не совсем. Получить пулю из охотничьего ружья гораздо больнее, чем из пистолета.
– Ты пытаешься определить, откуда звонят, детектив Карелла?
– А как бы я это мог? Я тут один.
– Я думаю, ты врешь, – сказал Глухой и повесил трубку.
Карелла спросил Уиллиса:
– Что-нибудь есть?
– Мисс Сэлливан? – сказал Уиллис в трубку.
Послушал, кивнул и сказал:
– Спасибо за попытку, мисс.
Повесив трубку, он вопросительно посмотрел на Кареллу:
– А когда у нас последний раз получалось?
Уиллис был невысок ростом (он был вообще самым маленьким в отделении, с трудом натянув требуемые в управлении пять футов восемь дюймов), с небольшими руками и беспокойными глазами резвого терьера. Он подошел к столу Кареллы пружинящей походкой, как будто был в теннисках.
– Он еще позвонит, – сказал Карелла.
– Со стороны казалось, будто ты болтаешь с приятелем, – заметил Уиллис.
– В некотором смысле мы и есть приятели, старые приятели.
– Что мне делать, если он позвонит опять? Еще раз заниматься этой ерундой?
– Да нет, он знает, как с этим справиться. Никогда не говорит больше нескольких минут.
Уиллис спросил:
– Какого черта ему нужно?
– А кто его знает? – ответил Карелла и задумался о том, что сказал минуту назад: «В некотором смысле мы и есть старые приятели».
Он вдруг осознал, что перестал считать Глухого смертельным врагом, и теперь думал, что это произошло потому, что его жена Тедди была глухонемая. В их отношениях не было и намека на непонимание, ее глаза были ее ушами, а руки говорили. Пантомимой она могла обрушить крышу и успокоить его раздражение, просто прикрыв глаза. Глаза у нее – карие, почти такие же темные, как ее черные волосы. И она внимательно смотрела на него этими карими глазами, ловила движение его губ, следила за его руками, движущимися в алфавите глухонемых, которому она его научила и на котором он говорил бегло и со свойственной ему ясностью. Она была красива, пылка, отзывчива и умна, как дьявол. Да, она была глухонемая, но Карелла не считал это недостатком, он приравнивал эту ее особенность к черной кружевной бабочке, которую она вытатуировала на левом плече давным-давно, и обе эти странности были внешними признаками женщины, которую он любил.
Когда-то он ненавидел Глухого. Теперь это прошло. Когда-то Глухой держал в страхе его разум и нервы. Теперь и это прошло. Он почему-то был даже рад, что Глухой вернулся, но, в то же время, искренне желал, чтобы Глухой убрался подальше. Правда, все разрушала мысль, что он будет всякий раз убираться, чтобы потом обязательно вернуться. Все это было слишком запутанно. Карелла кивнул своим мыслям и подкатил к себе столик с пишущей машинкой.
От стола Уиллиса донеслось:
– Нам он не нужен вовсе. Особенно в эту пору, когда идет потепление.
Часы на стене участка показывали 10.51.
Со времени последнего звонка Глухого прошло полчаса. Он больше не звонил, и Карелла не чувствовал разочарования. Как бы в подтверждение мнения Уиллиса о том, что Глухой особенно не нужен во время потепления, в участке толпились полицейские, нарушители закона, потерпевшие – и все это в тихое приятное утро пятницы, когда солнце сияет в чистом голубом небе, а температура прочно уселась на отметке двадцать два градуса.
В теплой погоде было что-то, от чего преступления плодились, как тараканы. Полицейским восемьдесят седьмого участка не слишком нравился так называемый «тихий сезон», тем не менее им было ясно, что зимой преступлений совершалось меньше. В зимние месяцы голова болела у пожарных. Домовладельцы в трущобах не слишком славились щедростью и не поддерживали требуемую температуру в своих многоквартирных домах, не взирая на постановления Совета Здравоохранения. Правда, квартиры в некоторых домах боковых улочек, отходящих от Калвер– и Эйнсли-авеню были чуть теплее, но общей картины это не меняло. Жильцы, одолеваемые крысами и паршивой электропроводкой, отваливающейся штукатуркой и текущими трубами, частенько решали внести чуточку тепла в свою жизнь при помощи дешевых керосиновых горелок, которые были весьма огнеопасны. В любую из ночей на территории восемьдесят седьмого участка могло случиться больше пожаров, чем в любом другом районе города. С другой стороны – пробитых голов было меньше. Страстям трудно разгореться, особенно если ты промерз до пятой точки. Но зима ушла из города, уже пришла весна, а с ней все соответствующие обряды, все земные радости и праздничная песнь бытия. Жизненные соки пришли в движение, и нигде они так не перехлестывали через край, как на территории восемьдесят седьмого – здесь жизнь и смерть частенько слишком переплетались и жизненные соки приобретали ярко красный цвет.
У человека, висевшего на руке патрульного полицейского, в груди торчала стрела. Мясников из скорой помощи уже вызвали, но пока полицейские растерянно смотрели на потерпевшего и явно не знали, что с ним делать. До этого у них на участке не было людей с торчащей из груди стрелой, наконечник которой в довершение всего вышел из спины.
– Зачем вы притащили его сюда? – яростным шепотом спрашивал Уиллис у патрульного.
– А что, по-вашему, я должен был сделать? Оставить его, чтобы он болтался по парку?
– Вот именно, это ты и должен был сделать, – шептал Уиллис. – Пусть о нем заботятся врачи. Этот парень может предъявить нам иск, знаешь ты это? За то, что вы притащили его сюда.
Патрульный задумался.
– А что, действительно может? – прошептал он и побледнел.
– Все в порядке, садитесь, – сказал Уиллис мужчине. – Вы меня слышите? Садитесь.
– Я ранен, – сказал мужчина.
– Да-да, мы знаем. А сейчас сядьте. Будьте добры, присядьте! Что же, черт побери, с вами произошло?
– Меня ранили, – сказал мужчина.
– Кто это сделал?
– Не знаю. Неужели в городе появились индейцы?
– Скорая уже едет, – сказал Уиллис. – Садитесь!
– Я лучше постою.
– Почему?
– Когда сидишь, больше болит.
– Крови вы немного потеряли, – успокаивающе сказал Уиллис.
– Знаю. Но здорово болит. Вы вызвали скорую?
– Я только что сказал вам, что вызвали.
– Сколько сейчас времени?
– Почти одиннадцать.
– Я прогуливался по парку, – сказал мужчина. – Потом почувствовал такую острую боль в груди, что решил, что у меня сердечный приступ. Глянул вниз, а во мне торчит стрела.
– Хорошо, садитесь, прошу вас, а то я нервничаю.
– Скорая едет?
– Едет, едет.
В клетке для арестованных на другом конце комнаты нервно ходила высокая блондинка в белой блузке и желто-коричневой юбке. Внезапно она шагнула к металлической решетке.
– Выпустите меня отсюда, я ничего не сделала!
– А патрульный говорит, что ты много чего сделала, – ответил ей Карелла. – Ты бритвой изрезала своему парню все лицо и шею.
– Он это заслужил! – выкрикнула девушка. – Выпустите меня!
