Плохой продолжает, когда это уже не нужно.
Ван Вейтерен опорожнил первую бутылку и взял две оливки.
Что происходит с информацией, когда она продолжает поступать уже за пределами точки насыщения? Про нее можно сказать следующее:
в лучшем случае она бесполезна;
в обычном случае она не приносит большого ущерба;
в худшем случае она очень мешает – затеняет, размывает и создает проблемы.
Ван Вейтерен обгрыз и обсосал косточки. Все это совершенно верно. И данное дело – из разряда худших случаев.
Насколько проще выследить человека, который совершил одно убийство, чем окружить серийного убийцу, где сведения, доносы, следы, подозрения и версии почти неизбежно заставляют простое и ясное потонуть в общем потоке.
Насколько проще за счет перевеса в одну пешку прийти к победе, когда на доске мало фигур.
Остался один вопрос: пройдена ли уже эта точка?
Обладает ли он сейчас, сидя в теплой ванне, достаточной информацией, чтобы вычислить убийцу? Имеет ли смысл продолжать искать следы и улики?
Он пошарил на дне ведра в поисках открывашки. Ответ он уже знал. Во всяком случае, решил, что знает.
Да!
Да. Имя убийцы у них уже есть. Но оно надежно спрятано в нагромождении допросов, протоколов и дискуссий. Скрыто в путанице извилин его собственного мозга. Осталось только найти его.
По крайней мере, открывашку он нашел. Уже что-то.
Pro primo, подумал он.
В Кальбрингене убиты трое мужчин. Хайнц Эггерс – двадцать восьмого июня. Эрнст Симмель – тридцать первого августа. Морис Рюме – восьмого сентября. То же оружие, тот же метод. Тот же злоумышленник. Вне всяких сомнений.
Pro secundo.
Несмотря на упорную и обширную работу, не удалось найти ни малейшей связи между тремя жертвами (помимо того, что все они переехали в Кальбринген в течение года), пока в руки следователей не попал рапорт о жизни третьей жертвы в Арлахе. Все сразу же замечают, что некий Эуген Подворский фигурирует на заднем плане (но только на заднем плане, nota bene) в двух из трех случаев. Инспектор Мёрк читает рапорт, и у нее возникает «дикая идея». Она сообщает, что намерена проверить свою догадку, осуществляет эту проверку, и…
Pro tertio.
…в момент выполнения этой проверки ее наблюдает или застает убийца (возможно, она попадается ему на глаза случайно). Убийца следует за ней и нападает на нее, когда Мёрк очень кстати находится в лесу, в непроглядной глуши…
Примерно так все и обстояло, да. Собственно, это все. Может ли существовать альтернативный сценарий? Разумеется, может. Просто он не желает в это верить. Дело происходило именно так – и точка. Ван Вейтерен отпил еще глоток и начал размышлять над тем, не сходить ли ему за сигаретами.
Курить в ванной? Какой разврат! Хотя… почему бы и нет?
Мокрый, поеживаясь от холода, он босиком прошлепал в комнату. Взял пепельницу, зажигалку и помятую пачку сигарет, полученную от Баусена, и снова погрузился в тепло. Закурил и сделал пару глубоких затяжек.
Pro… как же будет по латыни «четыре»? Плевать!
В-четвертых – что обнаружила Мёрк? Что?
Что такое, черт возьми, нашла она в этом рапорте, чего не заметил никто другой, даже он сам? Если, конечно, речь идет не о Подворском, но чем больше он над этим размышлял, тем яснее понимал, что это все-таки не то. Сам он еще раз скрупулезнейшим образом прочел рапорт и ничегошеньки в нем не нашел… ни он, ни Баусен, ни Мюнстер, ни Кропке. Совершенно необъяснимо. Дикая мысль.
Дикая?
И куда она поехала?
Проверить?
Проверить – что?
Он ударил кулаком по воде и на мгновение удивился, что кулак почти не встретил сопротивления. Неужели она оказалась такой набитой дурой, что поперлась прямо в логово убийцы? Прямо ему в лапы, как пустоголовая героиня триллера?
Он не мог представить этого. Если уж и есть кто-то в этой полицейской компании, к кому он проникся уважением, так это инспектор Мёрк… ну, и Баусен, конечно, приходится признать. Но чтобы Беата Мёрк могла…
Нет, в это он не мог поверить.
Что остается?
Что убийце очень повезло?
Вполне вероятно.
Что она села ему на хвост раньше и он это почувствовал? Следил за ней?
Да, и это вполне возможно. Мюнстер что-то говорил о ее амбициях и собственном расследовании…
Ван Вейтерен бросил окурок в ведро. «Зря принес пепельницу», – промелькнуло в голове.
И куда же она направилась?
В этом и заключался ключевой вопрос. Ван Вейтерен взял еще пару оливок. Вчера вечером, в промежутке от восемнадцати пятидесяти пяти до девятнадцати десяти, Беата Мёрк проехала на своей красной «мазде» от «Сее Варф» до парковки за коптильней у Эспланады. По дороге она пыталась проверить какую-то дикую догадку и тем самым привлекла к себе внимание убийцы…
«Дай бог, чтобы красная машина привлекла к себе еще чье-нибудь внимание, – подумал Ван Вейтерен. – Этого может оказаться достаточно… Хотя перед тем придется все же пуститься в ад кромешный», – вспомнил он.
Затем в его голове возник Лауридс Рейсин… и госпожа Рейсин в своем потрепанном пальто, и фрёкен Марньер, знакомая Симмеля, которую он допрашивал, как ему теперь казалось, уже сто лет назад, – и он понял, что находится под действием переизбытка информации.
Он включил свет и решил еще раз прочитать рапорт Мельника. Хотя бы в качестве противоядия.
Затем предстоит встреча в баре с Мюнстером.
Он должен убедиться, что интендент действительно стремится домой, к детям и подруге жизни.
– Уже нет, – ответил Мюнстер.
– Что значит – уже нет? И какого черта вы улыбаетесь, господин интендент?
Мюнстер отвернулся и кашлянул в кулак.
– Простите, – проговорил он. – Но Сюнн с детьми завтра приедет сюда. Она звонила мне полчаса назад.
– Приедет сюда? – воскликнул комиссар с изумлением на лице.
– Да, она договорилась с подругой, что поживет у нее на даче в Гельнакте… это не больше мили отсюда. Я переезжаю туда завтра вечером.
Ван Вейтерен задумался.
– Мюнстер, – сказал он. – По-моему, тебе досталась потрясающая женщина.
– Я знаю, – проговорил Мюнстер с несколько смущенным видом.
Они выпили, и комиссар сделал знак бармену, чтобы им налили еще.
– Маленькую кружку, – уточнил он. – Сколько раз ты прочел отчет Мельника?
– Два.
– Что-нибудь нашел?
Мюнстер покачал головой.
– Что вы думаете по поводу этой истории с бомбой, господин комиссар?
Ван Вейтерен заколебался.
– Трудно сказать, – произнес он. – Не совсем понимаю, что такой человек, как Хайнц Эггерс, может иметь общего с баскскими сепаратистами… да и остальные тоже, если честно. Послушаем завтра, что еще удалось узнать Баусену. А что ты сам думаешь об этом?
– Ничего, – признался Мюнстер. – Надеюсь, что мне хотя бы не придется выезжать на побережье Испании – сейчас, когда ко мне приехала семья.
– Этого я не допущу, даю слово, – сказал Ван Вейтерен. – А где Крэйкшанк? Мне казалось, что здесь его основное пристанище в жизни.
– Он пошел к себе минут пятнадцать назад, – сказал Мюнстер. – Немного обиделся из-за того, что вы отменили то обещанное эксклюзивное интервью, господин комиссар.
– Да ведь, черт возьми, – пробормотал Ван Вейтерен. – Ну ладно, если он готов потерпеть до понедельника, то получит еще больше материала.
«Не сомневаюсь», – подумал Мюнстер.
37В воскресенье перед кошмарным понедельником выдалось ясное утро с теплым юго-восточным ветром. Ван Вейтерен и Мюнстер, даже не обсуждая этот вопрос, дружно решили отправиться в полицейский участок пешком.
Просто само утро располагало к этому, и интендент ясно ощущал, что не только у него, но и у комиссара буквально ноги не идут на работу.
В тот момент, когда они вышли из переулка на площадь, зазвонили колокола на Бунгекирке, созывая на первую службу. Ван Вейтерен на мгновение остановился, посмотрел в сторону темных церковных ворот и что-то пробормотал. Мюнстер оглядел открывшуюся перед ними картину. Роскошные ганзейские фасады. Мифологические бронзовые скульптуры, красующиеся на солнце под тихое журчание фонтана. Неправильной формы площадь, пустынная и спокойная, залитая нежным звоном… здесь не было ни души, лишь голуби прогуливались, поклевывая в пространствах между булыжниками мостовой в поисках еды. Да темнокожий дворник стоял возле книжного магазина и насвистывал арию из оперы Верди.
Мюнстер запустил руки в карманы, зажал под мышкой тонкий портфель, и, пока они пересекали наискосок неровную поверхность площади, на него вдруг нахлынуло ощущения абсурдности бытия, свойственной ему, бытию, неоспоримой иррациональности.
Вся их работа, все их действия в этом маленьком спящем прибрежном городке в воскресное утро представлялись какой-то нелепостью. Как сказал кто-то из умных, «при свете дня все убийцы кажутся какими-то бледными». Немыслимым казалось, что они снова идут в полицейский участок, бог знает в который раз, чтобы усесться за овальный стол в зале заседаний с грязно-желтыми стенами, закатать рукава и снова начать обсуждать, кто же этот маньяк.
