Даже Роот оказался не в силах доесть оставшуюся половину бутербродного торта.
Обладая количеством, всегда можно произвести подсчеты, чем они и занялись.
За два с половиной дня шесть полицейских допросили сто восемьдесят девять врачей. Сто двадцать мужчин и шестьдесят девять женщин.
Никто из опрошенных (как мужчин, так и женщин) не признался, что убил медсестру Веру Миллер или хотя бы состоял с ней в интимных отношениях.
Никто не указал на кого-либо другого как на вероятного кандидата (в силу так называемой корпоративной солидарности или нет — неизвестно). Даже в порядке догадки, так что Рейнхарту не потребовалось оценивать этический аспект этой уловки, за что он, в общем-то, был благодарен.
Во время бесед ни у кого из оперов не возникло явных подозрений — во всяком случае, относительно того, что их интересовало. Если бы комиссару Рейнхарту захотелось проверить суждения своих подчиненных, ему достаточно было бы прослушать пленки. При условии, что он удовольствуется однократным прослушиванием каждого допроса, он, вероятно, справится приблизительно за пятьдесят два часа.
Не считая перерывов для смены пленок, посещений туалета и сна. На фоне съеденного бутербродного торта он считал, что без перерывов на еду сможет обойтись.
— Не слишком много, — заметил Роот. — Я имею в виду результаты.
— Никогда еще столь немногим не приходилось благодарить столь многих за такую малость, — суммировал Рейнхарт. — Черт подери! Сколько у нас осталось?
— Двадцать два, — сообщил Юнг, изучая список. — Пятеро в отъезде, шестеро в отпусках, девять в краткосрочных отпусках и отсутствуют… семеро больны, а одна через полчаса родит.
— Не следует ли ее тоже записать в больные? — поинтересовался Роот.
— В любом случае, это не отпуск, — заметила Морено.
Имелось еще одно упражнение в счете с чуть меньшим количеством неизвестных — так называемый след Эдиты Фишер. Морено и Юнг, вместе отвечавшие за новую больницу Румфорд, узнали, в какой именно день Вера Миллер приезжала туда с пациенткой, страдавшей эмфиземой легких. А также какие именно врачи-мужчины находились в тот день на работе и в каких отделениях… К сожалению, Вера Миллер успела еще пообедать в столовой для персонала, где, в принципе, могла встретиться с кем угодно, но в результате всех усилий количество докторов все равно получалось относительно небольшим.
При точном подсчете — тридцать два человека. Юнг собирался исключить всех, пересекших, например, пятидесятипятилетний рубеж, но Морено отвергла столь предвзятое мнение. Седыми висками пренебрегать не стоило. Особенно если они принадлежат врачу. Как бы то ни было, они встретились с двадцатью пятью мужчинами из «группы с высокой потенцией» (термин Юнга), однако никто из них не вызвал ни малейших подозрений и не сообщил ничего существенного.
Оставалось семеро. Один в отпуске. Четверо в отъезде. Двое болеют.
— Это один из них, — сказал Юнг. — Один из семи. Звучит как в кино, хотите пари?
— Тебе придется поискать кого-нибудь другого, — ответила Морено. — Я с тобой согласна.
Когда остальные разошлись, Рейнхарт распил последнюю бутылку с Морено. Роот тоже оставался в кабинете — просто заснул в углу.
— Чересчур хреново, — пожаловался Рейнхарт. — Не знаю, сколько раз я уже произносил эти слова за время этого расследования… этих расследований! Мы топчемся на месте. У меня такое чувство, будто я работаю на какое-то статистическое бюро. Если бы мы еще сообразили спросить их о политических симпатиях и алкогольных предпочтениях, то наверняка смогли бы продать наш материал в воскресное приложение «Газетт»… или в какую-нибудь фирму, занимающуюся опросом общественного мнения.
— Хм… — произнесла Морено. — Комиссар обычно говорил, что надо уметь ждать. Набраться терпения. Вероятно, нам стоит попробовать рассуждать так же.
— Он обычно говорил и кое-что другое.
— Вот как? Что же?
— Что надо раскрывать дело как можно быстрее. Лучше всего в первый день, тогда не приходится лежать и думать о нем ночью. Черт возьми, ведь с момента, когда мы нашли его сына, прошло более пяти недель. Не хочется в этом признаваться, но во время последней встречи с Ван Вейтереном мне было стыдно. Стыдно! Он объяснял мне, что в основе лежит история с шантажом… он, несомненно, прав, а мы все равно не двигаемся с места. Это чересчур хре… нет, надо в дальнейшем ограничиться тем, что проговаривать это мысленно.
— Ты думаешь, она и была шантажисткой? — спросила Морено. — Вера Миллер.
Рейнхарт покачал головой:
— Нет. Мне почему-то так не кажется. Хотя история с врачом и похожа на правду. Зачем женщине, о которой никто не сказал дурного слова, опускаться до такого?
— Шантаж говорит о червоточине в характере, — заметила Морено.
— Именно, — подтвердил Рейнхарт. — В тюрьмах преступники, зарубившие жертву топором или издевавшиеся над женами, имеют более высокий статус. Шантаж, пожалуй, является одним из самых… аморальных преступлений. Не самым худшим, но самым низким. Недостойным, если это слово еще существует.
— Да, — согласилась Морено. — Пожалуй, так и есть. Значит, Веру Миллер мы можем исключить. Можем также исключить Эриха Ван Вейтерена. Есть ли у тебя соображения относительно того, что у нас остается?
— Да, я тоже об этом думал. У нас остается шантажист. И его жертва. Жертва и убийца — одно и то же лицо. Вопрос в том, получил шантажист деньги или еще нет.
Морено немного посидела молча, вертя в руках стакан.
— Я не понимаю, как в это угодила Вера Миллер, — сказала она. — Но если мы твердо решаем, что она связана с Эрихом, то у нас имеется… да, у нас имеется человек, дважды убивший, чтобы избежать расплаты. Если шантажист не полный дурак, он, вероятно, немного повысил цену… думаю, он подвергает свою жизнь некоторой опасности.
— Пожалуй, — согласился Рейнхарт.
Он допил вино и в десятый раз за час раскурил трубку.
— Это-то и есть самое мерзкое, — продолжил он, — нам неизвестна причина. Мотив шантажа. У нас есть цепочка событий, но нам не хватает первого звена…
— И последнего, — заметила Морено. — Не забывай, что мы, вероятно, еще не видели последнего раунда между шантажистом и его жертвой.
Рейнхарт смотрел на нее, подперев голову руками.
— Я устал, — признался он. — И немного пьян. Только поэтому я скажу, что слегка впечатлен твоими рассуждениями. Чуть-чуть.
— In vino veritas,[21] — сказала Морено. — Хотя все может оказаться неверным. Совсем не обязательно речь идет о шантаже, и тут не обязательно замешан какой-нибудь врач… и, возможно, Вера Миллер и Эрих Ван Вейтерен вообще никак не связаны.
— Не говори так, — простонал Рейнхарт. — Мне казалось, что мы как раз начали до чего-то докапываться.
Морено улыбнулась.
— Уже двенадцать часов, — сообщила она.
Рейнхарт выпрямился на стуле.
— Вызови такси, — распорядился он. — Я разбужу Роота.
Когда он пришел домой, Уиннифред и Джоанна спокойно спали вместе в двуспальной кровати. Он немного постоял в дверях и посмотрел на них, размышляя, чем же он заслужил то, что они у него есть.
И чем ему предстоит расплачиваться.
Он подумал про сына комиссара. Про Сейку. Про Веру Миллер. О том, каково придется Джоанне лет в пятнадцать — двадцать, когда к ней начнут проявлять интерес мужчины… самые разные мужчины.
Он заметил, что стоило ему попробовать представить себе это, как у него начали приподниматься волосы на предплечьях. Осторожно закрыл дверь. Достал из холодильника бутылку темного пива и опустился на диван, чтобы подумать.
Подумать о том, в чем же он, в конечном счете, может быть совершенно уверен в делах Ван Вейтерена и Миллер.
В чем может быть уверен с большой долей вероятности.
А что существует лишь на уровне предположений.
Не успев продвинуться особенно далеко, он заснул. Джоанна обнаружила его на диване в шесть часов утра.
Потянула его за нос, утверждая, что от него плохо пахнет. Его собственная дочь.
30
В понедельник Уиннифред проводила только утренний семинар и должна была вернуться домой около двенадцати. Немного поразмыслив, Рейнхарт позвонил няне и предоставил ей выходной. А потом полностью посвятил время Джоанне. Чистил с ней зубы, причесывал ее, рисовал с ней, рассматривал книжки, а также прикорнул между девятью и десятью. Ел с ней йогурт с бананами, танцевал и снова рассматривал книжки между десятью и одиннадцатью. В половине двенадцатого пристегнул ее ремнем к детскому сиденью в машине, и двадцатью минутами позже они вместе забрали свою маму и жену перед университетом.
— Мы отправляемся на прогулку, — заявил он. — Это пойдет на пользу.
— Чудесно, — согласилась Уиннифред.
