— Нет. Его закрыли при мне немного позднее. Люди, которых я встретила в коридоре, оказывается, были служащими похоронного бюро.
— Так, значит, вы узнали вашу тетю? Вы в этом абсолютно уверены?
— Конечно! А почему вы спрашиваете?
— Вас ничего не поразило в ее внешности?
— Да нет, я плакала… Я была очень взволнована… Мне хотелось побыть одной возле гроба хоть минутку, чтобы прийти в себя, но это было невозможно…
— Последний вопрос. В особняк я заходил с парадного хода, с улицы Реколе. Но там, вероятно, есть и другой выход?
— Да, с противоположной стороны дома есть небольшая дверца, которая выходит на улицу Эшоде. Это даже не улица, а проулочек, потому что там видны только одни садовые ограды.
— Если войти в эту дверь, можно ли попасть наверх так, чтобы не заметили ни кухарка, ни камердинер?
— Да! Надо только подняться по «лесенке», как мы ее называем. Она ведет на третий этаж.
— Сколько с меня, гарсон? Очень вам признателен, мадемуазель. И вам также, господин Мерсье.
Мегрэ заплатил по счету и поднялся. Он явно повеселел, хоть причины для такой веселости, казалось, не было. Через несколько минут Мегрэ с неизменной трубкой в зубах уже появился в клубе, который посещал Филипп Делижар. Мегрэ провели в кабинет секретаря, которому он задал несколько вопросов. Со все возраставшим удовлетворением выслушивал он ответы и тщательно заносил их в свою записную книжку.
— Итак, вы утверждаете, что видели, как Филипп Делижар пришел сюда позавчера в четверть шестого… Я вас правильно понял, да? Три его партнера, с которыми он обычно садился за бридж ровно в пять, уже ждали его. Он занял место за столом… Но когда начали сдавать карты, его позвали к телефону… Из телефонной кабинки он вышел очень бледный и объявил, что дома несколько минут назад умерла его тетя… Больше вы ничего не хотите добавить? Благодарю вас… До свиданья…
И проходя через залы, где, утонув в глубоких креслах, дремали за развернутыми газетами печальные старички, Мегрэ пожал плечами.
Доктор Льевен, которого вызвали к Жозефине Круазье, когда с ней случился сердечный приступ, оказался совсем молодым человеком с огненно-рыжей шевелюрой. Мегрэ застал его в кабинете, где доктор, облаченный в белый халат, поджаривал на газовой плите котлету.
— Простите, доктор, я, кажется, помешал вам? Видите ли, мне необходимо уточнить некоторые подробности, касающиеся смерти госпожи Круазье.
Льевену было около двадцати семи лет, в Кане он обосновался совсем недавно и, судя по обстановке, не мог похвалиться обширной клиентурой.
— Прежде всего мне хотелось бы выяснить, действительно ли с улицы Реколе до вас ближе, чем до других врачей?
— В общем, да… Правда, на улице Миним, кажется, практикует один мой коллега, но я с ним не знаком.
— Раньше вы бывали у Делижаров?
— Никогда! Вы, наверное, сразу, как вошли, поняли, что я врач начинающий и клиенты мои — люди далеко не богатые. Я очень удивился, когда меня вызвали в один из красивейших особняков города!
— В котором часу это было? Могли бы вы точно назвать время вызова?
— Да, могу сказать совершенно точно. Мне тут в часы приема помогает молоденькая сестра, она приходит каждый день после полудня, а уходит в пять. И вот она уже надела шляпку, и я как раз целовал ее, когда зазвонил телефон.
— Значит, было ровно пять часов. За сколько минут вы добрались до улицы Реколе?
— Да минут за семь, за восемь.
— Вас встретил камердинер и проводил на третий этаж?
— Нет! Не совсем так. Камердинер открыл мне дверь, но буквально в следующую секунду через перила лестницы перевесилась женщина и крикнула: «Скорее, доктор…» Это была госпожа Делижар. Она-то меня и проводила в комнату справа…
— Минутку! Вы говорите — в комнату справа? Значит, в комнату с бледно-голубыми обоями?
— Вы что-то путаете, комиссар. В комнате справа обои желтые…
— И мебель в стиле Людовика Четырнадцатого?
— Нет уж, позвольте! В этих вещах я разбираюсь неплохо и могу вас уверить, мебель там была в стиле Регентства…
К удивлению доктора, не понимавшего всей важности этого вопроса, Мегрэ подробно записал его слова в книжечку.
— Хорошо, допустим! Значит, в десять минут шестого или около того вы уже были наверху. Где лежала покойница?
— На кровати, конечно.
— Раздетая?
— Ну да! А как же иначе?
— Минутку! Итак, в десять минут шестого Жозефина Круазье была в постели. Что на ней было?
— Ночная рубашка и халат.
— В комнате валялась какая-нибудь одежда?
— Не думаю… Нет! Все было убрано…
— И там находилась одна только госпожа Делижар?
— Да… Она очень нервничала… Описала мне, как проходил приступ у ее тети… Я сразу понял, что смерть наступила почти мгновенно… Все-таки я осмотрел покойницу и убедился, что организм ее крайне изнурен… Наверно, у нее это был по меньшей мере десятый приступ…
— Вы могли бы приблизительно определить, в котором часу наступила смерть?
— Ну, это дело нетрудное… Может быть, я ошибусь на несколько минут, но, в общем, смерть наступила приблизительно в четверть пятого…
Тут доктор испуганно вздрогнул, так как Мегрэ подскочил и вцепился ему в плечо.
— Как? Что? В четверть пятого?
— Ну да! Ведь госпожа Делижар и не скрывала, что до меня пыталась вызвать двух других врачей, значит, какое-то время уже прошло…
— Четверть пятого! — повторял Мегрэ, потирая лоб рукой. — Простите, доктор, я не хочу вас обидеть… Но вы ведь начали практиковать совсем недавно… Вы абсолютно уверены в том, что говорите? Подтвердили бы вы свои слова, если бы это решало судьбу человека?
— Я повторил бы то же самое…
— Хорошо!.. Я вам верю… Но все-таки должен вас предупредить, что эти показания вам наверняка придется повторить в суде, и тогда адвокаты сделают все возможное, чтобы опровергнуть ваше свидетельство…
— У них ничего не выйдет.
— Вы хотите еще что-нибудь добавить? Что произошло потом?
— Да ничего… Я составил акт о смерти… Госпожа Делижар захотела сразу расплатиться и дала мне двести франков…
— Это ваш обычный гонорар?
— Нет, она сама пожелала заплатить именно столько… Потом спустилась со мной до середины лестницы… а там уж камердинер проводил меня до двери…
— И больше вы никого не встретили!
— Нет, никого.
— Ничего не поделаешь! — пробурчал Мегрэ, позвонив у дверей маленького домика. В окне видна была собравшаяся за обеденным столом семья.
Мегрэ хотел задать несколько вопросов врачу мэрии. Врач, маленький полуглухой старичок, встретил Мегрэ с салфеткой в руках и, извинившись, провел его в свой кабинет. В кабинете сильно пахло супом из капусты, и слышно было, как рядом, в столовой, стучат ложки.
— Вы знали Делижаров до того, как вас вызвали официально засвидетельствовать смерть их родственницы?
— Я слышал, что есть такой Делижар у нас в городе… Он человек известный, не так ли? Но мы с ним не одного круга…
— Когда вас вызвали для освидетельствования?
— Из мэрии мне сообщили в половине седьмого. На улице Реколе я был около семи…
— Вы знали о госпоже Круазье?
— Нет. Мне пришлось подождать, пока камердинер предупредит господина Делижара, а тот уже сам поднялся со мной на третий этаж и провел меня в желтую комнату.
— Вы уверены, что в желтую?
— Абсолютно уверен. Это меня поразило, потому что дочь как раз хочет желтую комнату, а жена уверяет, что желтый цвет легкомысленный… Я установил, что госпожа Круазье умерла от сердечного приступа, и выполнил обычные формальности…
— Она была раздета?
— Да, она была в ночной рубашке.
— Вы не заметили в комнате никакого беспорядка?
— Нет, не заметил.
— Вы там никого не встретили?
— Никого… А что такое?
— И последний вопрос. Могли бы вы сказать, в какое время наступила смерть?
— О, над этим я даже не задумывался… Конечно, между четырьмя и пятью…
— Благодарю вас.
От запаха супа у Мегрэ разыгрался аппетит, и он отправился перекусить в ресторан, который славился нормандской рыбой соль и рубцами, приготовленными по местному рецепту. Здесь, как и везде, где побывал сегодня Мегрэ, царила какая-то обветшалая парадность, нарочитая суровость.
«А все-таки и в ваших краях встречаются изрядные скоты! — думал Мегрэ, с аппетитом поглощая обед. — Пожалуй, за всю практику мне не доводилось видеть ничего подобного».
В сущности такие дела он как раз и любил распутывать: внешне все как будто безупречно, люди степенны, не в меру благопристойны — словом, все признаки добродетели, доведенной до того крайнего предела, когда она становится тошнотворной.
А он, Мегрэ, должен соскоблить этот фасад, все разнюхать, докопаться до самых укромных уголков, чтобы за каменными стенами и лепными украшениями особняков, за темными одеждами и надменными, суровыми лицами обнаружить наконец двуногое животное, гнусное животное, которому нет прощения, потому что из-за денег, из-за корысти оно готово пойти на убийство!
