Олег спросил, не желает ли Теодор сейчас допросить людей, проходивших психотерапию. Шацкий раздумывал над тем, как все разыграть, и хотя его первым порывом было переговорить с ними как можно скорее, даже прямо здесь, то теперь ему показалось, что будет лучше чуточку потянуть, чтобы немного их всех помучить. Старая добрая метода лейтенанта Коломбо. Он задумался над тем, о чем те размышляют в своих — nomen omen — кельях, если не камерах. Наверняка все прокручивали в памяти каждое словечко и жест за последние два дня, разыскивая указание, кто же из них может быть убийцей. Кроме самого убийцы — тот, в свою очередь, размышляя, а не выдал ли он себя за эти два дня каким-то словом или действием. И все это при сенсационном предположении, что кто-то из них и вправду убил. Можно ли исключить то, что убийца пришел снаружи? Нельзя. Как обычно, на этом этапе ничего исключить нельзя. Да, дело может быть любопытным, приятной переменой после всех тех банальных городских убийств. Вонь, пустые бутылки, кровища на стенках, выглядящая лет на тридцать старше данных в собственном свидетельств о рождении женщина, что сейчас хнычет на полу, изумленные, находящиеся в полусознании дружки, которые никак не могут поверить в то, что кто-то из них в пьяном состоянии зарезал приятеля — сколько раз он видел подобное?
— Нет, — ответил он Олегу. — Давай сделаем вот как. Допроси сейчас их ты, в конце концов, так оно обычно и выглядит. Только сделай это именно ты, а не какой-то там постовой, который еще пару недель назад проживал с мамой и папой в окрестностях Седлец. Допрашивай спокойно и поверхностно, относясь к каждому как к свидетелю. Когда они видели Теляка в последний раз, когда с ним познакомились, что делали ночью. Не выпытывай, что их связывает, про психотерапию, пускай почувствуют себя безопасно, а у меня будет причина вызвать их еще несколько раз.
— Ну у тебя и идейки, — отшатнулся Олег. — Заставляешь мне с ними играться, чтобы приготовить тебе почву. Заполнять протоколы, писать четко, давать прочесть…
— Примани себе под крылышко какую-нибудь девочку-постовую, пускай пишет тебе округлыми буквочками. Встретимся завтра на Вильчей, обменяемся расписками, переговорим, определимся, чего дальше. Правда, мне следовало идти на объявление приговора по делу Пещоха, но я попрошу Еву, чтобы отправилась вместо меня.
— Тогда выставляй кофе.
— Помилуй. Я же государственный служащий, а не полицейский из дорожной службы. И жена у меня тоже госслужащая. На работе мы делаем себе растворимый кофе, и никому его не выставляем.
Олег вытащил сигарету. Шацкий едва сдержался, чтобы не сделать того же самого. Ему не хотелось, чтобы до самого конца дня у него оставалась лишь одна сигаретка.
— Ставишь, ставишь, и не надо никаких объяснений.
— Ты паршивый русак.[16]
— Знаю, мне постоянно об этом талдычат. В «Горячке», в девять.
— Терпеть не могу эту мусорскую малину.
— В «Браме»?
Шацкий кивнул. Олег провел его до автомобиля.
— Боюсь, что может быть тяжеловато, — заметил полицейский. — Если убийца не совершил ошибок, а остальные ничего не видели — тогда это висяк.
Шацкий не мог отказать себе в улыбке.
— Они всегда совершают ошибки, — заявил он.
Он не мог припомнить, когда еще погода в Татрах его так баловала. С вершины Копы Кондрацкей[17] у него был превосходный вид во все стороны, только лишь где-то далеко, над словацкой частью гор были видны малюсенькие тучки. С тех пор, как утром поставил машину в Кирах и после коротенькой прогулки по Кошчелиской долине он начал восхождение на Красные Верхи, все время его сопровождало солнце. Где-то со средины пути, когда тропка начала забирать все круче, низкая кедровая сосна не давала ни малейшего шанса на тень, а поблизости не было ни единого ручья, горная прогулка превратилась в марш по раскаленной сковороде. Ему вспомнились рассказы об американских солдатах во Вьетнаме, у которых, якобы, мозговая жидкость закипала под раскаленными солнцем шлемами. Он сам всегда считал такие россказни чушью, но вот сейчас чувствовал себя точно так же, хотя голову его защищала не каска, а бежевого цвета шляпа, памятка от поездки в Австралию.
Когда он уже был совсем близко от ребра горы, когда перед глазами затанцевали световые пятна, а ноги сделались совершенно ватными, он проклял собственную глупость семидесятилетнего старика, которому все еще кажется, будто бы все можно делать, как раньше. Точно так же выпивать, так же заниматься любовью, и так же ходить по горам.
На самой вершине свалился без сил на землю, позволяя ветру охлаждать себя, и вслушался в расходившееся сердце. Что поделать, пришла в голову мысль, но лучше дать дуба на Чемняке[18] чем на Маршалковской. Когда сердце чуточку успокоилось, ему подумалось, что, все же, лучше умереть на Малолончнике, поскольку звучит он значительно лучше, чем чертов Чемняк. А то бы после его смерти о нем анекдоты рассказывали. Так что он потащился на Малолочняк, выпил немного кофе из термоса, пытаясь не думать о собственной мышце номер раз, и в силу разгона добрался на Копу. Странная вещь, но похоже было на то, что слабое сердце в соединении со старческой глупостью и на этот раз его не убьют. Он налил себе очередную кружку кофе, вынул завернутый в фольгу бутерброд и глядел на пузатых тридцатилеток, которые забирались на эту несчастную Копу с такими усилиями, словно то был семитысячник. Ему хотелось посоветовать им брать с собой кислород.
«Нет, как можно так себя запускать?» — думал он, презрительно глядя на едва-едва передвигающих ноги людей. В их возрасте он мог утром бегом преодолеть трассу их туристического убежища на Конддратовой на Копу и назад, через Пекло, только лишь затем, чтобы разогреться и заслужить завтрак. Да, вот то было времечко. Все было четким, у всего имелся смысл, все было легко.
Он протянул загорелые и все еще мускулистые, покрытые седыми волосками икры к солнцу и включил мобильный, собираясь отослать SMS жене, которая ждала его в пансионате неподалеку от Стражиской. Только-только телефон вошел в зону приема, раздался звонок. Мужчина выругался и нажал на «прием».
— Да?
— Добрый день, это Игорь говорит. У меня для вас неприятное сообщение.
— Да?
— Генрик умер.
— Как это случилось?
— Боюсь, это был несчастный случай.
Мужчина не размышлял ни мгновения что ответить.
— Действительно, известие печальное. Постараюсь вернуться завтра, но некролог следует заказать пораньше. Понятно?
— Естественно.
Пожилой мужчина отключил телефон. Желание написать жене прошло. Он допил кофе, забросил рюкзак за спину и направился в сторону перевала под копой. Можно еще будет выпить пива на Калятквках[19] и поразмыслить, как так сказать ей, что им необходимо возвращаться в Варшаву. Вот почти что сорок лет вместе, но подобного рода разговоры для него были мукой.
Прокурор Теодор Шацкий запустил мощный, трехлитровый двигатель V6 ситроена с некоторым трудом — газовая установка вновь бастовала — подождал, пока гидравлическая система поднимет его дракона с земли, и направился в сторону Вислострады с намерением переехать на другую сторону Вислы по Лазенковскому мосту. В последний момент он передумал, свернул в сторону Вилянува и остановил машину на автобусной остановке возле Гагарина, включив аварийные огни.
Давно, десять лет назад, то есть, и вправду столетия назад, они жили здесь с Вероникой, когда Хели еще не было на свете. Однокомнатная квартира на третьем этаже, оба окна выходили на Вислостраду. Ужас! Днем один болшегрузник за другим, после заката — ночные автобусы и «малюхи»,[20] дающие копоти со скоростью сто десять в час. Он научился различать марки автомобилей по звуку двигателей. На мебели собирался слой жирной, черной пыли, окно делалось крязным уже через полчаса после того, как его помыли. Хуже всего было летом. Приходилось открывать окна, чтобы не задохнуться, но тогда невозможно было ни разговаривать, ни смотреть телевизор. Другое дело, что тогда они чаще занимались любовью, чем смотрели новости. А сейчас? Шацкий не был уверен, отрабатывают ли они среднее значение по стране, которое когда-то их так веселило. Это как? Что, и вправду есть люди, которые занимаются этим раз в неделю? Ха-ха-ха!
Шацкий весело фыркнул и немного опустил стекло. А дождь припустился, капли попадали вовнутрь, оставляя темные следы на обивке. В их окнах крутилась низенькая блондиночка в блузке на бретельках, волосы падали на плечи.
А вот интересно, как бы оно было, подумал Шацкий, если бы сейчас я припарковался на дворе и вошел в квартиру на третьем этаже, а там меня ожидала бы эта девушка. Если бы у него была совершенно другая жизнь, другие диски с музыкой, другие книги на полках, если бы чувствовал совершенно другой запах лежащего рядом тела. Мы могли бы пойти прогуляться в Лазенки,[21] я бы рассказал ей, почему сегодня мне нужно было сегодня идти на работу — допустим — в архитектурной мастерской, она бы сказала, что я храбрец, и что купит мне мороженое возле театра «На Острове». Все было бы по-другому.
