– Почему? Ему не нравился ваш жених?
– Да нет, просто он сильно привязан к отцу и все надеется, что мы снова сойдемся.
– Но вы у сына спрашивали?
– Нет. Я не стала выяснять отношения с ним, мужества не хватило. Сделала вид, что ничего не случилось. А сейчас думаю, может, не надо было мне замуж выходить. Сын совсем замкнулся, со мной почти не разговаривает, а в присутствии мужа вообще молчит. Не любит он его. Да и я к нему строже стала, была уверена, что письмо он написал… В общем, мужа приобрела, а сына, кажется, потеряла.
Она тихонько заплакала.
– Пятнадцать лет, возраст трудный, сами знаете. Не надо мне было…
– Теперь все разъяснилось, – сказала Настя. – Теперь вы знаете, что это не он написал письмо. Может быть, вы сумеете восстановить отношения, если постараетесь. Ведь мальчик оказался лучше, чем вы думали.
– Нет, – женщина вытерла слезы. – Уже ничего не поправить. Он так отдалился от меня, стал совсем чужой. Все из-за этого письма проклятого.
Настя долго не могла успокоиться после этого разговора. Уже поздно вечером, возвращаясь домой, она снова вспомнила несчастную женщину, у которой испортились отношения с пятнадцатилетним сыном.
– Все-таки до чего же мерзкий нрав должен быть у человека, который это делает, – сказала она Антону. – Ведь судьбы людям калечит. Неужели ему их не жалко?
– А вы обратили внимание, что у каждого есть свой скелет в шкафу? – заметил Антон, не отрывая взгляд от дороги. – Ведь ни одна из девятнадцати не заявила в милицию, ни одна не удивилась. У каждой было что-то в прошлом или в настоящем, что позволяло ей думать, будто она знает автора письма. Прелестный социологический эксперимент получился, правда? Девятнадцать случайных попаданий – и ни одной без греха.
– Да что вы, Антон, как же можно так рассуждать, – удивилась Настя. – А эта женщина с сыном? У нее-то какой грех? Она в чем виновата?
– В чем виновата? В том, что наплевала на сына. Она же видела, что он против ее замужества, что он не любит ее будущего мужа. И даже когда она получила письмо и подумала, что это мальчик решился на отчаянный шаг, и то не остановилась. Сделала по-своему. А теперь локти кусает, что сына потеряла. Раньше надо было думать, кто для нее важнее – сын или муж.
– Не знаю, Антон, – задумчиво проговорила Настя. – Мне их всех жалко. Ужасно жалко. А эту женщину – особенно.
– Да бросьте вы, Настя, что вы их жалеете! Живы, здоровы, потолок не обвалился, имущество в пожаре не сгорело. А что отношения после письма испортились – так они сами виноваты. Не грешили бы, не обманывали, не изменяли, дорожили детьми и родителями – так пошли бы в милицию и заявили. И проблем бы не было.
– Вы думаете? – с сомнением переспросила она.
– Уверен. Знаете, из-за чего у людей все неприятности? Из-за того, что они скрывают свои тайны. А тайны появляются от греха, от неправильных поступков.
– Ну, в общем, логично, – засмеялась Настя. – А у вас у самого нет тайн?
– Ни одной, я весь как на ладони. А у вас?
Настя расхохоталась.
– Вы знаете, я только сейчас сообразила, что оказалась единственной, кто отнес письмо следователю. Правда, по другим мотивам, но все-таки… Так что будем считать, что и у меня тайн нет.
* * *
Лариса вытянула затекшую ногу и тихо застонала от боли: теперь центр тяжести пришелся на то место, где расплывался огромный синяк. Она старалась вести себя как можно тише, чтобы ее мучитель подольше не вспоминал о ней, но стон сдержать не могла. Он повернул голову, оторвавшись от телевизора.
– Ну, надумала, сучка похотливая? – злобно спросил он.
– Отпустите меня, пожалуйста, отпустите, – взмолилась Лариса. – Мне очень больно. Я правда не знаю, где Сережа.
– Потерпишь. Пока твой Сережа здесь не появится, будешь сидеть.
– Пожалуйста…
Он снова отвернулся и уткнулся в телевизор, где показывали баскетбольный матч.
Лариса попробовала пошевелить пальцами той руки, за которую наручником была прикована к батарее. Пальцы онемели и не слушались. Другая рука была накрепко привязана веревкой к туловищу. Она лежала на полу почти совсем раздетая, мучитель оставил на ней только маленькие прозрачные трусики.
– Послушайте, – снова начала она, – от того, что я буду здесь лежать, Сережа не появится. Ну подумайте сами.
– Мне не о чем думать. Думать должна ты. Думай, соображай, кто может знать, где Артюхин, и звони.
– И что я скажу?
– Скажешь как есть. Скажешь, что, если он не вернется в самое ближайшее время, я тебя убью.
– Господи, но за что? Меня-то за что? Что я вам сделала? – Лариса расплакалась. Ей было холодно, все тело болело. Ну почему это должно было случиться именно с ней?!
– Будешь реветь – буду бить, – равнодушно сообщил ей мучитель, по-прежнему уткнувшись в телевизор.
Она разрыдалась, громко, отчаянно. Он молча встал, подошел к ней, ловким движением сунул ей в рот скомканную тряпку и быстро наложил сверху широкую ленту лейкопластыря. Потом отстранился, будто любуясь своей работой, и вдруг изо всей силы пнул Ларису ногой сначала по ягодице, потом по спине. Немного подумал, ударил еще два раза, на этот раз по груди.
– Ну как, достаточно? – заботливо спросил он. – Ты дашь мне наконец матч досмотреть?
Она лежала неподвижно, запрокинув голову. Слезы стекали из глаз по вискам и затекали в уши. От боли она почти ничего не видела, в глазах потемнело.
Ей нужно придумать, как найти Сережу. Иначе этот сумасшедший маньяк ее убьет. Она судорожно перебирала в голове его знакомых, пытаясь вспомнить их имена и телефоны. Она должна придумать. Она должна его найти.
– Мы, конечно, можем госпитализировать вашу мать, если вы настаиваете, но ей придется лежать в коридоре, и ухаживать за ней будет некому.
Врач вытерла руки, которые тщательно вымыла после осмотра Вероники Матвеевны. Госпитализировать семидесятилетнюю больную с инсультом? Да главврач ее уволит без выходного пособия. Больница и так переполнена, оборудование ветхое, врачей не хватает, палаты забиты вдвое против допустимой санитарной нормы. Никто не позволит класть парализованного человека, который не выздоровеет, а прожить может еще очень долго.
– Что же мне теперь делать? – растерянно спросил Турбин, подавая ей плащ.
– Наймите сиделку, если сами не можете за ней ухаживать, – равнодушно ответила врач.
– Но я даже не знаю, как ухаживать за парализованными! – в отчаянии произнес он.
Ей стало его жалко. Такой красивый молодой парень – а на тебе, вмиг оказался прикованным к парализованной матери. Но помочь ему она ничем не могла.
– Знаете, на моем участке много таких больных. Хотите, я дам вам их адреса и телефоны, свяжитесь с ними, они поделятся с вами опытом. Сестра будет приходить каждый день делать уколы, а я зайду к вам через два дня. Не забывайте измерять давление дважды в день. И не отчаивайтесь. Это только сначала страшно, а потом все нормализуется. Вы привыкнете, научитесь обращаться с ней, станет полегче. Честное слово, это я вам обещаю. Я за десять лет много раз такое видела.
Он закрыл за ней дверь и вернулся в комнату. Мать лежала с открытыми глазами, совершенно неподвижная, какая-то восковая. Он сел в кресло возле окна и словно окаменел.
Когда он примчался домой после встречи с Маратом в Серебряном бору, мать готовила обед.
– Мама, оторвись, пожалуйста, на пару минут. Мне нужно кое о чем тебя спросить.
Он действительно был уверен, что это вопрос двух минут. Он спросит, она ответит, может быть, покажет какие-нибудь документы, о которых ему и в голову никогда не приходило спрашивать. В его свидетельстве о рождении в графе «отец» было записано: «Николаев Виктор Федорович», и мама как-то объяснила ему, что фамилия Турбин – известная, и ей хотелось, чтобы сын носил ту же фамилию, что и его прадед-дворянин и дед-архитектор. Такое объяснение никогда не вызывало у Валерия ни вопросов, ни недоумения. Действительно, Турбин лучше, чем какой-то там Николаев, которых пруд пруди, в каждом классе по два человека.
– Спрашивай, сынок, – улыбнулась Вероника Матвеевна, вытирая испачканные в муке руки о фартук и присаживаясь на табуретку.
– Скажи мне еще раз, кто был мой отец.
Вероника Матвеевна посерела, и это не укрылось от ее сына.
– Почему вдруг сейчас такой вопрос? Что-нибудь случилось?
– Случилось.
Он помолчал, собираясь с духом.
– Мне сегодня сказали, что мой отец – санитар из морга, которого посадили за то, что он глумился над трупами. Скажи мне, что это неправда, и я больше никогда не вернусь к этому вопросу.
Лицо Турбиной стало землистого цвета.
– Кто тебе сказал? Кто посмел?..
– Неважно, мама. Важно только одно, правда это или нет.
– Он тебя нашел? Говорил с тобой?
– Кто? Кто должен был меня найти и говорить со мной? Ответь же наконец.
– Твой отец. Эта мразь. Это он тебе сказал?
