Зато в районы новостроек Светлана всегда переезжала охотно. В новостройках все равны и приятно щекочет чувство, будто начинаешь жизнь с чистой страницы – в новой квартире, где до тебя никто не жил, с новыми соседями, с которыми можно выстроить наконец правильные отношения и которые не знают про тебя того, что тебе хотелось бы от них скрыть.
Поэтому новая квартира, в которую они переехали с Леонидом чуть больше месяца назад, ей очень нравилась, и она с сожалением думала о том, что ей придется снова переезжать. Но остаться здесь она не могла.
Сегодня она снова ездила смотреть квартиру, в которую ей предстояло вскоре переехать: нужно было замерить рулеткой кухню, чтобы не ошибиться при покупке мебельного гарнитура. Район тоже был новым, таким же отдаленным и неблагоустроенным, без телефонной станции и отделения милиции, даже без уличного освещения, но Светлану он устраивал. Ведь она собиралась жить здесь с человеком, которого любила, и ей совсем не нужно, чтобы ей ежедневно звонили и приезжали знакомые или родственники. Она – вдова, и перспектива ловить осуждающие взгляды и выслушивать высоконравственные сентенции ей вовсе не улыбалась.
Она вышла из подъезда дома и не спеша двинулась к месту, где оставила машину. Свет в салоне не был включен, но Светлана знала, что он не спит и наблюдает за ней, хотя обычно он засыпал мгновенно, стоило ему остановить машину и расслабиться. Она открыла переднюю дверь, но садиться не стала.
– Давай пройдемся, – предложила Светлана. – Подышим воздухом, погуляем. Мы с тобой за три недели ни разу вместе не гуляли.
Опираясь на руку идущего рядом мужчины, Светлана Параскевич в который раз за последнее время подумала о том, какая же она счастливая, потому что у нее есть человек, которого она так сильно, так остро и так беззаветно любит. И перед этой любовью совершенно меркнет расчетливая мыслишка о том, а любит ли он ее. Это было совершенно не важно, это не имело никакого значения. Значение имело только то, что этот мужчина был для нее лучше всех на свете.
– Мне не дает покоя то, что рассказал следователь, – сказала она, прижимаясь щекой к рукаву его дубленки. – Все-таки это ужасно.
– Не вижу ничего ужасного.
– Но ведь Людмила умерла!
– И что? Она была сумасшедшей и покончила с собой. Это было ее собственное решение. Повторяю, я не вижу в этом ничего ужасного.
– Ну как же ты можешь так говорить, – произнесла она с упреком. – Да, пусть она сумасшедшая, но она же живой человек. Живой, ты понимаешь? И она должна была жить до тех пор, пока не умрет естественной смертью.
– Для сумасшедшего естественная смерть – это смерть, которую он сам себе приносит. Прекрати ее жалеть, она этого не стоит.
– Что ты говоришь! – возмутилась Светлана. – Каждый человек достоин того, чтобы его пожалели. Нельзя так.
– Она убийца. Ты что, забыла об этом? Она убила любимого мужчину только лишь потому, что не хотела, чтобы он принадлежал другой женщине, то есть тебе.
– Она убила человека не по собственной инициативе, а потому, что он ее об этом попросил. Не делай вид, что ты этого не помнишь.
– Все равно. Света, не впадай в сентиментальность. Вспомни, что она сделала с тобой, вспомни, как ты лежала в этой чертовой больнице и как тебе шесть раз в день делали эти чертовы уколы, и твои ягодицы и бедра превратились в один сплошной синяк, и ты не могла ни сидеть, ни лежать. Быстро же ты ей все простила. Ты даже готова забыть, что до сих пор просыпаешься по ночам, когда тебе снится, что на тебя бросается женщина с огромным ножом. Людмила получила то, что заслужила, и не смей ее жалеть.
– Но она же больной человек! – почти в отчаянии воскликнула Светлана. – Как же можно обвинять ее во всем этом! Да, она сделала это, она бросалась с ножом, она стреляла из пистолета, но она же не в себе, она не руководит своими поступками, она не отдает себе отчета в них. Разве можно мстить душевнобольному? Разве можно радоваться самоубийству?
– Можно, Светочка. Можно. А в данном случае – нужно.
Светлана выдернула свою руку из-под согнутой руки мужчины и слегка отстранилась.
– У тебя есть сигареты? Я свои в машине оставила.
Он молча достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Ветер дул прямо в лицо, и Светлане пришлось повернуться, чтобы прикурить. Она несколько раз глубоко затянулась, потом медленно пошла назад к машине.
Ей было неприятно оттого, что он проявил такую жестокость. И еще более неприятно ей было оттого, что такой жестокости и бездушия она в нем и не подозревала.
Подойдя к машине, она села на место водителя.
– Я отвезу тебя домой, – сдержанно сказала она.
– Разве ты не зайдешь? Ты же хотела.
– Я не рассчитала времени. Думала, мы с квартирой раньше управимся. А сейчас уже поздно, мне нужно возвращаться, – уклончиво ответила Светлана.
– Тогда я поеду с тобой.
– Нет. Ты со мной не поедешь. Я отвезу тебя домой.
– Светка, я не могу так больше. Я умираю, когда тебя нет рядом. Я хочу быть с тобой все время, двадцать четыре часа в сутки.
– Нужно подождать. Сейчас еще рано. Вот перееду сюда – и будем вместе.
Она постаралась улыбнуться как можно теплее и ласковее, надеясь этой вымученной улыбкой отогнать от себя охватившую ее внезапную неприязнь к человеку, которого она любила и который только что проявил такой невероятный цинизм.
– Галина Ивановна вчера звонила, – сказала она, только чтобы что-нибудь сказать. – По-моему, она совсем плоха. Всерьез собралась со мной судиться.
– Крыша у нее дырявая, – презрительно фыркнул он. – Ты же ей сказала, что книги написала ты. Она что, не поверила?
– Конечно, нет. А кто бы поверил? Любая вера во что бы то ни было основана в первую очередь на совпадении того, что тебе хочется услышать, с тем, что ты слышишь. Вот моя мама, если бы ей сказали, что гениальный писатель – это ее дочь, а вовсе не зять, сразу бы поверила, потому что любая мать, сознательно или подсознательно, но всегда хочет, чтобы ее ребенок оказался выдающимся, талантливым, известным. Поэтому скажи любой матери, что ее ребенок безумно талантлив, и она охотно тебе поверит. А если матери известного писателя сказать, что он – бездарность и двух слов связать не может, а все его гениальные книги написаны ненавистной невесткой, то надо быть большим оптимистом, чтобы ожидать, что она с первого раза поверит.
– И что эта кретинка собирается делать?
– Будет подавать иск о разделе наследства. А я ей в ответ иск об установлении авторства произведений, подписанных Леонидом Параскевичем. Она будет доказывать свое право на наследство сына, а я – что спорные денежные суммы не входят в наследственную массу, так как принадлежат лично мне как автору.
– Дура безмозглая. Кто бы мог подумать, что она так люто тебя ненавидит!
– Перестань, – поморщилась Светлана. – Да, Галина Ивановна совершает не самые умные и не самые этичные поступки, но это пожилая женщина, и нужно быть к ней терпимыми хотя бы в силу ее возраста. И потом, напомню тебе, если ты забыл, дорогой, что три недели назад она похоронила единственного сына. Когда человек умирает после тяжелой болезни, то у близких есть хоть какое-то время, чтобы морально подготовиться к утрате. А когда молодой человек погибает от руки убийцы, то от такого шока не скоро оправляются. Вполне возможно, когда Галина Ивановна придет в себя, через год или два, ей самой станет стыдно за то, как она ведет себя сейчас.
– Стыдно? – рассмеялся он. – Светка, я тебя обожаю за твою неизбывную веру в хорошее. Тебе покажи маньяка, на руках которого кровь сотни невинных младенцев, ты и про него скажешь, что его, наверное, в детстве обделили любовью и заботой, что мать больше любила младшего братика, чем его, поэтому он через всю жизнь пронес ненависть к маленьким мальчикам. Твоя любимая свекровь никогда не будет стыдиться того, что делает сегодня, и не надейся. Но она, наверное, сильно удивилась бы, узнав, что ты пытаешься ее как-то оправдать. Она ведь уверена, что ни в каких оправданиях не нуждается.
Светлана помолчала, потом тихо сказала:
– Откуда в тебе столько злости? Раньше ты не был таким безжалостным.
– Я изменился? – спросил он надменно, и Светлана с болью отметила, что раньше никогда не замечала у него этого надменного, холодного тона.
– Да. Ты изменился. Очень изменился. Я даже не подозревала, что ты такой.
– Какой же?
– Холодный. Безжалостный. Циничный.
– Глупости, Светик. Тебе показалось. Просто ты чрезмерно сентиментальна и жалостлива, а я разумно расчетлив и справедлив, но тебе моя рассудительность кажется жестокостью и холодностью в силу того, что ты сама слишком эмоциональна. Еще раз повторяю, сумасшедшая Людмила заслужила свою смерть, потому что осмелилась поднять руку на тебя, на женщину, которую я люблю больше жизни.
