— Один из убийц вон там, во дворе, — бросил Кеттунен.
Пистолет был у него уже в одной руке, другой он пытался открыть дверцу.
Харьюнпяа схватил его за рукав.
— Где, черт побери?
— За той зеленой оградой целая компания, я еще издали их заметил… Позади всех — черноволосый парень, цыган. Когда «лада» подошла, он опустился на корточки и спрятался за другими… При виде «сааба» — тоже, потом опять встал… а когда мы подъехали, он снова спрятался…
Кеттунен говорил быстро, рывками, время от времени касаясь дула пистолета.
— Погоди-ка…
— Нет! Пошли! — крикнул Кеттунен и вырвал руку, за которую его удерживал Харьюнпяа. — Сейчас же захватим убийц. Не позволим им потешаться, что ищейки проехали мимо…
— По-моему, умнее…
Кеттунен не стал слушать. Он распахнул дверцу и выскочил из машины. Харьюнпяа схватил микрофон:
— Управление! Управление! Слышите Калле-Юсси-единичку?
Его голос утонул в других голосах, не дошел по назначению: ему не ответили.
Кеттунен, пригнувшись, уже крался по улице. Харьюнпяа бросил микрофон, схватил свое оружие и распахнул дверцу — он не мог позволить Кеттунену идти одному. В голове у него мелькнуло, что на заднем сиденье лежат бронежилеты — но теперь их поздно доставать и напяливать, Кеттунен уже притаился у живой изгороди. Харьюнпяа направился следом за ним. В голове его вертелась мысль, что они поступают так, как ни в коем случае не следует поступать: у беглецов есть оружие, они опасны — и они с Кеттуненом выбрали самый верный путь, чтобы увековечить свои имена на белой мраморной доске полицейского училища.
— Кеттунен!
— Они там, вон как гогочут… Не дадим им опомниться, самое лучшее — захватить врасплох… Я заскочу вон в те открытые ворота, а ты подстрахуешь…
Из-за кустов виднелся свет и доносились голоса, слов было не разобрать. Кто-то смеялся. Что-то с досадой сказал мужской голос. Любопытные на улице уставились на полицейских, но, чуя опасность, держались поодаль. Сирен «лады» и «сааба» больше не было слышно.
— Там и женщины есть, — шепнул Харьюнпяа; сердце у него дробно стучало, он чуял, недоброе, подозревал какую-то ошибку.
— Как не быть женщинам, если убийца тут и живет. У цыган всегда хорошие дома. Тимо, пошли!
Кеттунен шагнул вперед, повернулся и оказался в воротах. Вот он уже стоит, расставив ноги, чуть согнув колени и вытянув вперед руку, крепко сжимает оружие.
— Не двигаться! — крикнул он. — Всем — ни с места!
Харьюнпяа вышел из-за его спины, шагнул мимо него, оказался на лужайке и увидел: наружная дверь дома открыта, дверь из прихожей в комнату — тоже, там в одиночестве работает телевизор. Во дворе стоят: мужчина средних лет, женщина без чулок, в домашнем халате и девушка лет двадцати с парнем — эти влюбленно обнялись. Кроме них — мальчик с круглыми от испуга глазами. Все — светлокожие. Они как раз собирались подойти поближе к живой изгороди, чтобы разглядеть микроавтобус, который стоял с раскрытыми дверцами, бросая синие лучи на столбы и стены.
— Господи помилуй!
— Что?.. Кто?
— Не волнуйтесь! — крикнул Харьюнпяа. — Криминальная полиция.
— Кто прятался от полицейских машин? — строго спросил Кеттунен, все еще не догадываясь опустить пистолет. — Кто это был?
— Что я тебе говорила, Яни…
Мальчик вышел вперед, вернее, его вытолкнули. Волосы у него были темные, при свете уличных фонарей почти черные. С трудом сдерживаясь, чтобы не разреветься, он едва выговорил:
— Я играл…
— Верно. Яни просто валял дурака. Мы сидели у телевизора, когда услышали сирены. Из любопытства вышли поглядеть — столько машин, одна за другой… Честное слово, Яни ничего не сделал.
— О’кей! — сказал Харьюнпяа и повернулся. Его ожгла досада, словно оса ужалила. Он побежал к машине, услышав еще, как Кеттунен читает наставления:
— …чтоб это было в последний раз… нашел время играть… рядом целую кучу людей пристрелили…
Вокруг микроавтобуса стояли люди, кое-кто из молодежи протиснулся вперед.
— Кого-нибудь пристрелили?
— А что вы там делали? Остальные уже уехали. В кустики приспичило?
Харьюнпяа влез в машину и захлопнул дверцу. Потом подошел Кеттунен, потный и задыхающийся, сел, ни слова не говоря, за баранку и дал газ. Сирену он больше не включал. Прошло некоторое время, прежде чем он нашел в себе силы выругаться:
— Идиоты! Будто у нас других дел нет, еще и за этими щенками следить…
— Н-да…
— Что «н-да»? Нечего зубы скалить, подозревать — наш служебный долг… И, между прочим, я читал в одной газете, что страх высоты — вовсе не страх. Это болезнь честолюбцев, которые стремятся к тому, на что не способны… За славой гонятся.
— Оставь.
— Иди ты на фиг!
Они проехали мимо полицейского мотоцикла, стоящего на Малопорожском шоссе, поднялись на вершину холма и помчались вниз — асфальт кончился, и в дно машины застучал гравий. Справа мелькнули пляж и река. Потом они очутились в лесу, за городом. По обе стороны песчаной дороги, почти запрудив ее, стояли машины. Какие-то люди бежали в ту сторону, куда ехали полицейские, другие — им навстречу, кто-то махал рукой, чтобы они проезжали; на камне сидела девушка в белом платье, мужчина пил из бутылки; наконец за деревьями показалось светлое строение. Вокруг него стояли полицейские машины и машины «Скорой помощи», слышался рев сирен, и казалось, что весь лес охвачен голубым пламенем.
Состязаясь со смертью, оставалось только бежать: чумп-чумп-чумп… И прерывающееся дыхание, и улица, качающаяся под ногами. И сердце, которое колотится, и разъедающий глаза пот. И страх, что вот они сейчас выскочат, схватят его и закричат:
— Сашка!
Он был еще жив. Он не умрет… Не должен…
Сашка ускорил бег, хотя ему было уже совсем плохо. Он добежал до улицы Наместника — большой, яркой, с мчащимися по ней машинами. Здесь он осмелился оглянуться — никто его не преследовал, полицейских машин не было видно. И все-таки все висело на волоске. Вдруг появилась машина с синей мигалкой, Сашка бросился в заросли живой изгороди, машина проехала мимо — но чуть дальше остановилась, погасила огни и стала караулить. Плоскостопые ждали Вяйнё и Онни. Хотя откуда им знать, что стреляли именно эти — за здорово живешь они могут схватить и его, Сашку, хотя Фейя — его родной брат.
Выбиваясь из сил, Сашка добежал до перекрестка и свернул направо по главной магистрали. На минуту мелькнула мысль, что здесь он лучше защищен, но тут же пришла другая: это не так — слишком много белобрысых его видело. Им хватит того, что цыган бежал — Сашка шкурой чувствовал, как они всегда готовы свалить на него любую вину, а уж теперь, в темноте, почти ночью, тем более. Они заранее уверены: он что-то натворил, — и тут же позвонят плоскостопым. Надо добраться до дому. Как можно скорее. Хорошо бы поймать такси.
Только теперь Сашка вспомнил. Дрожащими пальцами он расстегнул ворот и вытащил цепочку. На ней висел маленький золотой крестик, полученный от матери — Хулды; он зажал его в кулаке и торопливо продолжал путь, держа руку на шее.
— Господь всемилостивый, пошли мне такси…
Хулда много раз говорила, что Бог помогает человеку. Но никогда ничего такого с Сашкой не случалось. После смерти Манне, три с лишним года назад, Хулда стала немножечко того, он хорошо помнил отца, ему было тогда тринадцать. Бог поможет и дозволит свершиться только тому, что человеку положено, — так говорила теперь Хулда.
Но Фейю все-таки застрелили.
Когда раздался выстрел, Сашка был на другом конце двора и сразу все понял — ведь им столько раз угрожали. Стрелявших он не видел. Только Фейю — он попытался метнуться куда-нибудь в безопасное место, но не смог, упал. Сашка хотел подбежать к Фейе. Но все бросились навстречу ему, толкались, орали и давили, словно обезумевшие животные.
— Сашка, иди домой, расскажи, — еле выдохнул Фейя, задыхаясь от боли и пытаясь вытащить из заднего кармана пистолет, чтобы отдать брату. Но не смог — сил не хватило. И Сашка тоже не смог взять, потому что подошли белобрысые.
— Это были Вяйнё и Онни, — совсем тихо сказал Фейя. — Из семейства Кюести, Вяйнё — его сын… знай это, Сашка… — Больше он ничего не сказал, только смотрел на него черными, мягкими, точно бархатными, глазами, на его шерстяном свитере появилось вдруг у груди красное пятно, которое все расплывалось и расплывалось, а Фейя уже неподвижно лежал на спине.
— Фейя!..
На глаза у Сашки навернулись слезы. Фейя лежал такой одинокий и такой израненный. Он был замечательным братом, ведь именно он объединял их всех, хотя Хулда и считает, что это их с Калле заслуга. Но они уже старые, пусть себе так и думают. Фейя им и Злючку купил — как с ней теперь быть? Кто ее отремонтирует? А когда у него хорошо шла торговля, он, бывало, плеснет Старине Калле вина в кружку с кофе, и потом они поют какую-нибудь цыганскую песню.
