Лазарь, пожав плечами, заговорил примирительным тоном:
— Ну, раз вы так настаиваете… Ваш портсигар потянет тысяч на сто, но Картье может и обождать… Пять тысяч франков в день улетает за номер в отеле «Швеция», пока я не снял квартиру… Мне нужны два или три костюма, максимум четыре, белье, туфли, карманные деньги. Бывшей госпоже Лазарь я должен алименты в размере двадцати тысяч в месяц, и она уже требует недоимку… Короче, чтобы вас не слишком обременять, пятьсот тысяч наличными.
Лежанвье сознательно дал Лазарю возможность выговориться до крица. Вспыхнувшая однажды ненависть должна чем-то питаться. А еще ему непременно нужно найти способ, как отразить удар.
— Предположим, вы их получите. Что я приобрету взамен?
— Гробовое молчание, дорогой мэтр, гарантированное соблюдение тайны. Верное средство против моих угрызений совести.
— Ну а если я вам их не дам?
— Тогда мы вместе пойдем ко дну, и уж тогда кусайте себе локти…
— Понятно.
Лежанвье протянул руку к телефонному аппарату, снял трубку, набрал номер.
— Куда вы звоните? — встревожился Лазарь.
— В полицию.
— Зачем?
— Чтобы попросить ее избавить меня от вашего опостылевшего мне присутствия и ознакомить ее с вашими запоздалыми признаниями. «Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие!» Ведь вы сами предложили мне этот девиз, не так ли?
— Да, но…
— Поймите же, — терпеливо объяснял Лежанвье. — Я представлял ваши интересы на процессе, исходя из вашей невиновности, но ваше несправедливое оправдание полностью развязало мне руки. Теперь мне в качестве простого свидетеля позволено вас изобличить.
Проворным движением руки Лазарь прервал соединение.
— Momento, дорогой мэтр! На досуге и я полистывал кодекс… Я признался вам в убийстве не своей консьержки, а этой паршивки Габи. Другими словами, я всего-навсего беседовал с вами о деле — неважно, прекращено оно или нет, — в котором вы защищали мои интересы, и, что бы я нам сегодня ни доверил, вы остаетесь связанным профессиональной тайной. Всякое иное ваше поведение было бы строго осуждено коллегией адвокатов и вашей совестью честного человека.
Вернер Лежанвье утер лоб — не столько по необходимости, сколько для того, чтобы скрыть замешательство. Парируя его ответный удар, Лазарь в очередной раз попал в яблочко. Что и говорить, в адвокаты себе он сумел выбрать именно такого олуха, какой требовался!
— Ну так как, дорогой мэтр? Будем дружить? Вы даете мне шанс?
Лежанвье успел овладеть собой. Он пожал широкими плечами:
— Если я бессилен против вас, то и вы бессильны против меня. Я хочу лишь одного, — вдруг рассвирепев, добавил он (впрочем, разве не Лазарь задал тон?), — а именно: в один из предстоящих дней вновь увидеть вас на скамье подсудимых, но самому на этот раз представлять интересы гражданского истца. Заберите этот портсигар, я освобождаю вас от уплаты гонорара.
Вместо ответа Лазарь в свою очередь снял трубку телефона, набрал номер.
— Куда вы звоните? — встревожился Лежанвье.
— На набережную Орфевр. А потом, с вашего разрешения, — на радио и на телевидение.
— И что же вы им скажете?
— Правду, дорогой мэтр. Что я на самом деле зарезал Габриэллу Конти, что угрызения совести не дают мне уснуть, что я решил отплатить свой долг перед обществом. Одним словом, все, что вам запрещено им говорить… Алло, уголовная полиция?
Теперь уже Лежанвье положил тяжелую ладонь на рычаг телефона.
— Подумайте! — Адвокат брал в нем верх над человеком. — Вас снова будут судить. Вы рискуете головой.
Лазарь повторил набор номера.
— Тсс, дорогой мэтр! Скажите, на протяжении своей долгой карьеры много ли вы знавали таких отчаянных парней, которые бы добивались пересмотра уже выигранного дела, объявляли бы себя преступниками после того, как их признали невиновными? Я всегда мечтал стать знаменитостью, попасть на первые полосы газет. Меня снова будут судить? Пускай. Но на этот раз — перед целым сонмом присяжных, среди которых будут знаменитые писатели, психоаналитики, блестящие репортеры, фотографы, кинооператоры. И не найдется больше преступника, который был бы так блистательно оправдан. «Волнующее признание раскаявшегося убийцы! Лазарь, или Воплощение совести!..» Честно говоря, мэтр, я спрашиваю себя, что побудило меня делиться с вами своими проблемами, тогда как достаточно двух-трех телефонных звонков, чтобы их решить.
Вернер Лежанвье со все возрастающей тревогой тоже начал задаваться этим вопросом. Вслух же он сказал:
— Не надейтесь, что вы так легко отделаетесь! Запоздалой откровенностью не загладить прошлого двуличия…
Лазарь прикрыл правый глаз, вопросительно вздернув левую бровь:
— Какое двуличие! Дорогой мэтр, освежите ваши воспоминания. С самого начала я решил держать ответ перед правосудием. Если я в ходе процесса и передумал, так это под дружеским давлением моего советника, великого Лежанвье, который, гарантируя мне оправдание благодаря его искусству и авторитету, убедил меня не признавать себя виновным. И с этой минуты уже не повторный процесс надо мной, а вновь открывшийся процесс над вами привлечет несметные толпы. Согласен, вы будете все отрицать, возражать самым энергичным образом. Но скажите на милость, кто из нас двоих имеет больше шансов быть услышанным? Раскаявшийся, измученный бессонницей человек, который бросил на весы собственную жизнь, или же краснобай адвокат, ремесло которого в том и состоит, чтобы лгать всем и вся?..
«Я люблю вас, дорогой, но я восхищаюсь и мэтром Лежанвье, великим Лежанвье, поборником справедливости, надеждой угнетенных, удачливым победителем в самых безнадежных процессах. Если бы я перестала восхищаться одним, то, вероятно, разлюбила бы и другого…»
— Негодяй! — сказал Лежанвье. — Гнусный негодяй!
На этот раз — громко и отчетливо.
Помимо поблекшей фотокарточки Франсье, красной тетрадки, бутылки шотландского виски, пластмассовых стаканчиков и других необычных предметов, третий ящик в левой тумбе стола содержал заряженный автоматический пистолет.
Адвокат ощупью отыскал его и в полумраке ящика снял с предохранителя, но тут во входную дверь трижды позвонили. Дзинь, дзинь, дзинь.
— Не хватайтесь за топор. Ставлю десять против одного, что это госпожа Лежанвье, — произнес Лазарь.
Лежанвье отпер входную дверь, и тотчас его прохватило холодом. Кромешная тьма.
— Это ты?
— А кто же еще?
Жизнерадостным вихрем Диана ворвалась в кабинет и вмиг застыла.
— Кто здесь?
Лазарь поднялся и изогнулся в изысканном поклоне.
— Вы представите меня, дорогой мэтр? Впрочем, это, может быть, и ни к чему: мадам, наверно, видела меня на суде? — продолжал он на одном дыхании, завладев рукой Дианы и поднося ее к губам. — Я многим обязан мэтру Лежанвье, и в первую очередь — такой встречей… Как вам Жавель?
— Сыро, — ответила Диана.
— И сверх меры расхвалено, не так ли? Я знаю места и получше.
— Следовало бы пригласить его к нам на ужин, — задумчиво сказала Диана, когда Лежанвье выключал светильник в форме тюльпана между их кроватями. — Я нахожу его весьма симпатичным.
Ответа не последовало.
— Вы сердитесь на меня, дорогой, за то, что я поехала с Билли и Дото? Потрясное местечко.
Снова молчание.
— Дорогой! Вы спите?
Вернер Лежанвье не спал. Он думал о Лазаре.
Лазарь тоже оказался в своем роде «потрясным».
Спустя несколько дней, приглашенные неутомимыми Билли и Дото, Вернер и Диана Лежанвье провели вечер в «Астролябии», только что открывшемся кабаре-дансинге, и вернулись часа в три ночи. Водить Лежанвье не любил и оставлял свой «мерседес» в гараже всякий раз, когда можно было воспользоваться чужой машиной. Доставив домой сонную Дото, Билли вызвался их подвезти.
— Как насчет night cap[6]? — предложила ему Диана, когда они прибыли к месту назначения.
— С удовольствием, богиня! Если только мэтр не слишком устал…
И впрямь измотанный, адвокат не раз предпринимал тщетные попытки положить конец сегодняшнему кутежу — даже вознамерился было вернуться домой один.
— Ему тоже не помешает night cap… Не правда ли, дорогой мэтр?
Лежанвье промолчал. Он смотрел на Диану, легко взбегавшую по лестнице — у нее были самые красивые на свете ножки, — и мысленно обрекал Билли на все муки ада.
— Возьмите на себя роль бармена. Билли, и не забудьте настойку ангостуры[7], да побольше. Вы ведь знаете мой вкус. Я только сменю туфли.
Двое мужчин прошли в гостиную с несколько принужденным видом, как и всегда, когда они оставались наедине: Билли побаивался нарваться на грубость, Лежанвье — показать себя ревнивым мужем.
