Отношения у Ивана и Федора были странными. На службе они терпеть друг друга не могли, а когда оказывались за стенами спецзоны, то по негласной договоренности забывали взаимную неприязнь.
Иван встретил Федора белозубой улыбкой.
«Интересно, чем он чистит зубы, ведь курит», — подумал Федор и, не найдя ответа на вопрос, уселся за круглым столом, покрытым малиновой скатертью с бахромой.
Стол у Кошкина стоял посреди огромной немецкой кухни, а на столе чего только не было: и «Сливянка», и «Смирновская», и импортные маринованные огурчики размером с мизинец, и в золотистой упаковке «Сервелат», и «Российский» сыр, и сыр «Голландский»… В центре стола в глиняной тарелке дымилось мясо: это мясо прапорщики и медсестры брали в столовой после обеда, но тут среди прочих закусок оно показалось Федору деликатесом из ряда омаров и крабов.
— Ну, с чего начнем? — потирая руки, спросил Кошкин и потянулся к бутылке с водкой. Он знал, что полетаевские вкусы совпадали с его собственными.
Они сначала приняли по маленькой, закусили сыром. Потом приняли по половине, заев дозу куском горячего мяса. Оставалось подождать пять минут, пока тепло не разольется по всем жилочкам и клеточкам и не придаст радужные цвета уже потускневшим граням этого скучного мира.
Иван Кошкин вдруг громко икнул, потом еще раз, еще и еще. Он стал бить себя кулаком по шее.
— Вспоминает, наверное, кто-то, — пытаясь унять икоту, сказал Кошкин. — Вот некстати.
— Наверняка Федор Устимович, — пояснил Полетаев. — Ты, может, ему сказал, что отдал мне новенького, этого беспамятного Иванова?
Кошкин вдруг перестал икать и бросил на собутыльника удивленный, но вполне трезвый взгляд.
— Федя, ты сказал Кузьмину, что я тебе разрешил наблюдать беспамятного? — с некоторым подобием испуга спросил Кошкин.
— Да ничего я не говорил, не узнает он. Я повожусь с Сергеем Сергеевичем недельку, никто не узнает. Ты не волнуйся, Кошкин. А что ты всполошился?
— Да Кузя строго-настрого наказал глаз не спускать с этого ташкентского…
Федя достал «Беломор». Он курил вполне довольный, выпуская дым в потолок, беспокойство Кошкина его ничуть не заботило.
Ничего страшного не будет, если Полетаев повозится с вновь прибывшим, попробует применить некоторые сочетания лекарств, авось ему повезет, кто знает? Однако Полетаев не раз задавался вопросом: почему это Кузьмин всех беспамятных непременно Кошкину отдает, в его второе отделение? Если быть объективным, то Полетаев куда больше заботится о своих больных в своем третьем отделении…
— Что ж, давай выпьем за этого нового придурка, — предложил Кошкин, разливая по новой.
Полетаев не увидел в тосте ничего дурного, и они с радостью выпили за здоровье «амнезийного» Сергея Сергеевича.
— А как твой другой, интеллигент? — спросил Полетаев, засовывая в рот маленький маринованный огурчик.
— Да ничего… Беспамятный — он хлопот не доставляет, — махнул вилкой Кошкин. — Эх, баб бы сюда с десяточек, — мечтательно продолжил он. — Помню, когда в Питере учился, пойдешь, бывало, вместе с двоечницами на ночное дежурство, а им всем лет по шестнадцать — восемнадцать. Так с другими санитарами славненько оттянешься в групповухе. Даже домой к жене не хочется. А здесь… Эх, тоска одна… А ты почему развелся, что ты скрытничаешь? — вдруг насупился Кошкин. — И вообще, что ты такой несвойский на службе, перед кем выслуживаешься? Перед Кузей, что ли? Дурак ты, братец, как я погляжу.
— Да ни перед кем не выслуживаюсь, — вяло ответил Полетаев. — Просто… Жалко мне их всех, понимаешь, жалко, — вздохнул Федор.
Кошкин рассмеялся:
— Нашел кого жалеть. Ты бы лучше… Лучше бы бизнесом занялся, как я, например.
— А что — ты? — не понял Полетаев.
— Я, например… — Кошкин вдруг прикусил язык и совершенно другим тоном добавил: — Например, я после Ильинского — а я отсюда когда-нибудь да выберусь — хочу открыть свою маленькую больничку, кабинет свой.
Полетаев ничего не ответил. Оба сдержанно помолчали, потом также молча навалились на закуску.
— Давай еще по сто грамм, а потом пободаемся, — вдруг с улыбкой сказал Кошкин, разливая по стаканам водку.
— Пободаемся, да у меня рогов нет, — усмехнулся Федор.
— Ты хочешь сказать, у меня есть? — Кошкин рывком поднялся на ноги. — Думаешь, раз я был женат, развелся, значит, с рогами?
— Я не в том смысле. Я тоже развелся…
— Ну так мы — два сапога пара, — мрачно усмехнулся Кошкин. — Я тебя без боя не отпущу. Пошли в спортзал. Проверим, кто сильнее.
Федор, поднявшись, проследовал вслед за Кошкиным в уже знакомую ему комнату без мебели.
Окна этой комнаты были завешены черно-синими шторами, а на полу лежали настоящие борцовские маты, отливающие черной краской.
— Учти, — сказал Кошкин, вставая в боевую стойку, — если я тебя уложу, обязательно вырву печень и съем! — И он дико заржал. — Как самураи поступали… Я самурай! — Кошкин, хмелея, провел несколько приемов карате.
Федор удачно увернулся. Он хоть и занимался в юности самбо, но сейчас его больше выручала смекалка. Федя Полетаев давно знал, что Кошкин дерется высокотехнично. И не имело смысла подражать ему в этом, оставалось надеяться на что-нибудь простенькое, усвоенное наверняка и с детства.
Лучше всего Федя делал подсечки и подножки. Пропустив пару очень больных ударов по корпусу, он дождался, пока пижонистый Иван не окажется на одной ноге, чтобы продемонстрировать атлетическую растяжку. Полетаев прыгнул на мат, сделал переворот и подсек опорную ногу Кошкина.
Ваня плюхнулся на маты словно куль, а головой больно ударился о стенку.
Полетаев даже немного испугался, так как Кошкин лежал беззвучно и, казалось, бездыханно. Наконец Кошкин простонал:
— Я доволен тобой, твоя взяла, — и протянул руку победителю, когда Полетаев подошел к своему поверженному сопернику. — Эх, если бы ты не пил горькую, я бы давно с тобой разделался, — с каким-то мрачным подтекстом сказал Иван, поднимаясь с мата.
— Да я вроде и не больше всех пью, а как бы ты со мной разделался?
— Вырезал бы у тебя не только печень, но и почки, сердце, селезенку, распотрошил бы тебя не хуже, чем в мясном отделе. — Кошкин расхохотался. — Эх, показал бы тебе кое-что, да не друг ты мне, хоть и пьем мы с тобой. Нет, не друг…
— А что бы показал? Ты можешь не беспокоиться, не проболтаюсь.
— Да ничего, потом как-нибудь… — ответил Кошкин.
Они выпили еще, и Федя, поняв, что его начинает развозить, отправился домой.
А Кошкин, выпив крепкого кофе, тоже отправился.
Иван Кошкин спустился в то место, которое являлось тайным для всех и которое он грозился когда-нибудь показать Полетаеву. Иван Кошкин спустился в подвал своего коттеджа.
Здесь был настоящий анатомический театр.
Но главным в этом подвале был конечно же не скелет и не холодильники с операционным столом, а то, что находилось в холодильниках. В них содержались в особых немецких контейнерах (а это были контейнеры — термостаты, заполненные жидким азотом) и ждали своей участи одна совершенно здоровая человеческая почка и два человеческих глаза, ценнейший материал для операций по пересадке органов.
Всего два человека в Ильинском знали, откуда у Кошкина появляются деньги на телевизор «Сони» и холодильник «Бош». И этими двумя людьми были главврач Кузьмин и один из контролеров по кличке Рябой, который помогал Кошкину в его нелегком деле. Кузьмин на увлечения Ивана Кошкина смотрел положительно, так как он получал свою долю прибыли. А контролер Рябой вообще был в восторге оттого, что за то, чтобы перевезти умирающего или спящего психа из одного места в другое, из палаты ночью перетащить доходягу, допустим, в ординаторскую, Иван платил ему чуть ли не месячную его зарплату.
На следующий день Полетаев, закупив в сельмаге коньяк, вновь отправился в гости к Ивану Кошкину.
Вани дома не оказалось. Он или опохмелялся у кого-то из контролеров, или же отправился к своей возлюбленной, санитарке Нине, что жила неподалеку. Но это даже было к лучшему, так как Федор Полетаев знал, что почти все в их поселке, отправляясь друг к другу в гости или за солью, обычно двери не запирают. Но, толкнув входную дверь в квартиру Кошкина, Федя обнаружил, что она заперта.
Немного огорченный, он уже было хотел отправиться к себе, но на всякий случай решил обойти коттедж кругом, в надежде что какое-нибудь окно первого этажа открыто. Ведь вчера, он помнил, они много дымили, и Ваня почти полностью распахнул окно, которое так и оставалось открытым, когда он уходил. На улице было потепление, автономное паровое отопление Кошкин зимой включал чуть ли не на полную катушку, так что в комнатах было страшно жарко.
И действительно, Полетаев обнаружил наполовину приоткрытую створку окна.
