– Потрясающе! – искренне ответила она. – Это лучше, чем то, что ты писал раньше. Ты не боишься, что это вызовет подозрения?
– Это естественный процесс, – улыбнулся Леонид. – Автор совершенствуется, мастерство растет.
– Но не так же резко…
– Не забывай, ты только что пережила трагедию, потеряла любимого мужа. Эмоциональная встряска не прошла бесследно и для творчества. Не бойся, Светик, было бы, наоборот, странно, если бы после всего случившегося ты писала бы так же, как и раньше. Ты у меня будешь величайшей писательницей России, вот увидишь. И я буду тобой гордиться.
– Леня, мне кажется, не надо… Зря мы это все затеяли. Я не смогу. Все время придется притворяться, лгать. Я думала, это легко. А теперь…
– Что теперь? – холодно переспросил Леонид. – Ты хочешь сказать, что я – отъявленный лжец и мне все это легко и просто, а ты святая? Только что ты обвиняла меня во всех смертных грехах за Людмилу и мать, говорила, что я жестокий и безжалостный, а теперь, выходит, я еще и лжец? Прекрасно. Что будет дальше? Может быть, вину за смерть Андрея ты тоже переложишь целиком на меня?
– Ленечка, милый, я так тебя люблю, – жалобно произнесла Светлана. – Но теперь все стало как-то настолько по-другому, что я никак не могу адаптироваться.
– И я тебя люблю, Светик, – сказал он уже гораздо мягче. – Я очень тебя люблю. Очень. Именно поэтому я не могу простить тех, кто обижал тебя. Я же все понимаю, милая, я понимаю, как тебе было трудно со мной. Я – ничтожный мямля, не умеющий разговаривать с издателями, отдающий им свои работы за бесценок, слабый и жалостливый. А ты терпела это столько лет и ни разу меня не упрекнула, только вздыхала. Я же помню, как каждый раз обещал тебе, что этого больше не повторится, что я больше не позволю им сидеть на моей шее и потребую приличный гонорар, что я не дам больше себя разжалобить и уговорить. Но я писал новую вещь, и они снова приходили и клялись, что им опять нужна моя помощь, но это уж точно в последний раз, и я опять им верил и сдавался. И вырваться из этого порочного круга можно было только одним способом – перестать быть. И я перестал. Я вырвался из-под гнета собственного прошлого поведения, которым загнал себя в угол. Я вырвался из-под гнета матери, которая тянула из меня жилы, заставляя быть таким, каким ей хотелось меня видеть. А я не такой, и ты это прекрасно знаешь. Думаешь, это легко – постоянно испытывать злобу и раздражение, общаясь с ней, и не сметь произнести ни звука? Видеть, как она тебя терзает, и молчать? Зато теперь я свободен, Светка. Я по-настоящему свободен. А мировая слава мне не нужна. Я свое получил, а остальное пусть будет у тебя.
Она поддавалась магическому очарованию его слов, как поддавалась всегда. Она всегда верила ему, он, Леонид, был для нее самым лучшим, самым талантливым, самым любимым. Единственным. Она готова была прощать ему все.
Но в то же время она чувствовала, что эта ее готовность к всепрощению дала трещину. Одно дело – все прощать мягкому, слабому, добросердечному и такому одаренному писателю, и совсем другое – прощать человеку, из которого при каждом движении выплескиваются наружу злоба, мстительность, жестокость. Все это было раньше под гнетом, тут он прав, под гнетом материнского авторитета, требующего, чтобы сын был самым-самым-самым. А теперь, когда Галина Ивановна больше не властна над ним, все это стало вылезать, как тесто на дрожжах. Никогда больше Галина Ивановна не потребует у него отчета в поступках, не будет поучать, критиковать, заставлять быть милым, приветливым, добрым и заботливым. Понимает ли он, каким сильным и суровым контролером была для него мать? Наверное, понимает, иначе не стал бы рваться к свободе, чтобы уйти от этого навязшего в зубах контроля. Но понимает ли Леонид, что свобода не может и не должна быть безграничной, что она не означает вседозволенности и свободы мстить всем и каждому?
Ответ на этот вопрос у Светланы, похоже, был. Но ей очень не хотелось его слышать. И она не слышала. Пока.
* * *
Ирине нравилось ходить в супермаркеты. Еще девчонкой, видя в западных фильмах, как женщины прохаживаются с продуктовыми колясочками вдоль огромных прилавков, уставленных разнообразными продуктами в ярких упаковках, она мечтала о том, чтобы точно так же ходить по магазинам и закупать продукты для своей семьи. Именно для семьи, а не для себя одной. И вот детская мечта начала сбываться.
Она подошла к стойке с соками и стала выбирать томатный сок. На полке стояли картонные упаковки с томатным соком четырех разных сортов, и Ирина задумчиво изучала названия фирм и цены, чтобы не ошибиться в выборе, когда у нее за спиной раздался радостный возглас:
– Ирина! Какая встреча!
Она почувствовала, как мгновенно заледенела спина. Медленно повернувшись, она увидела молодого мужчину, типичного «нового русского», в распахнутой кожаной куртке на меху, умеренно небритого и с нахальными глазами.
– Простите? – сказала она, постаравшись вложить в голос как можно больше естественного недоумения.
– Ира, ты что, не узнала меня?
– Нет, простите. Вы, вероятно, ошиблись.
– Да брось ты!
Он фривольным жестом притянул ее к себе и даже сделал попытку поцеловать в щеку. Ирина резко вырвалась и отпрянула от него, чуть не налетев на стойку. Черт возьми, что же делать? Кто должен узнать этого типа? Она сама, бывшая профессиональная проститутка Ира Новикова, или та, другая Ирина, шлюха-любительница?
– Ты чего, Ир? – неподдельно изумился мужчина. – Правда, что ли, не узнаешь? Забыла?
– Я вам повторяю, вы обознались, – медленно сказала она, едва шевеля губами.
– Но ты же обернулась, когда я тебя позвал. Ты – Ирина?
– Да, меня зовут Ирина. Но вас я вижу в первый раз.
Она схватилась за свою коляску и быстро пошла к кассе. Парень отстал, но она спиной чувствовала, что он смотрит на нее. Пальцы дрожали так, что Ирина не могла открыть кошелек и найти нужные купюры.
– Женщина, давайте быстрее, шевелитесь, – стала орать тетка, стоявшая следующей в очереди к кассе. – Спят на ходу, прямо не знаю…
– Простите, – пробормотала Ирина, судорожно вытаскивая деньги и плохо понимая, какую сумму она должна заплатить.
От страха она никак не могла сосредоточиться, перед глазами все поплыло, и ей хотелось только одного – унести отсюда ноги, и побыстрее.
Переложив купленные продукты в сумку, она на негнущихся ногах вышла из супермаркета на улицу, но не успела пройти и ста метров, как мужчина снова появился. На этот раз он был настроен более решительно и сразу схватил ее за руку.
– Давай помогу донести сумку по старой памяти.
– Оставьте меня в покое, – нервно ответила Ирина, судорожно вцепляясь в ручку сумки.
– Ирка, да ты что, совсем рехнулась? Я – Гера, Герман. Неужели я так изменился всего за год с небольшим?
В ней вспыхнула злость, круто замешенная на страхе и отчаянии. Она никак не могла понять, кто он такой и какую Ирину узнал. Она совершенно не помнила ни лиц своих партнеров, ни их имен, за исключением нескольких постоянных клиентов, которые неоднократно пользовались услугами девушек Рината. Но, может быть, он вообще не из их числа, а из числа многочисленных знакомых и любовников той Ирины?
– Я вам ясно сказала: я вас не знаю! – громко отчеканила она, пытаясь сделать шаг в сторону и обойти мужчину. – Дайте мне пройти.
Но он только крепче сжал ее руку. Ей стало больно.
– Ладно, Ира, не дури. Сменила масть – так и скажи, я же не в претензии. Зачем из меня дурака делаешь?
Она попыталась вырваться и тут краем глаза заметила милицейскую патрульную машину.
– Отстаньте от меня! – закричала она в полный голос, отталкивая мужчину и стараясь привлечь к себе внимание.
Машина остановилась за спиной у опасного приставалы, из нее лениво вышли два милиционера.
– Что происходит? – небрежно спросили они, подходя к мужчине сзади.
Он выпустил руку Ирины, но ничуть не испугался.
– Вот знакомую встретил, – спокойно ответил он. – А она меня не узнает.
– Да не знаю я его! В первый раз вижу. Дайте мне пройти!
– Нехорошо, гражданин, – все так же лениво протянул один из милиционеров. – Зачем гражданочку обижаете? Почему пристаете, если она с вами разговаривать не хочет?
– Но я действительно ее знаю, мы хорошо знакомы. Можете проверить. Ее зовут Ириной.
– Вас как зовут, гражданочка?
– Ирина, – пролепетала она, уже понимая, что ошиблась, что не нужно было надеяться на милицию. Она-то рассчитывала, что, увидев милиционеров, настырный Герман ретируется по-тихому, но он, судя по всему, не собирался сдавать позиции и твердо намеревался отстаивать свое право на приватную беседу с ней. А милиция, похоже, будет вникать. Это совсем ни к чему.
– Вы знаете этого человека?
– Я же сказала, я его в первый раз вижу.
