Куперсчейзе разгорелся спор насчет эвтаназии. Спорили страстно, аргументированно, вдумчиво, но трогательно и по-доброму с обеих сторон. Я не помню, говорила ли что-нибудь Элизабет. Я сказала немного — лишь о своем опыте оказания помощи умирающим в больницах. И о тех случаях, когда мы увеличивали дозу лекарств в самом конце — просто чтобы сократить страдания и остановить жестокую боль.
Но Стефан не подошел к концу, ведь так? Хотя, может, люди по-разному понимают, что такое конец…
Наверное, они приняли взвешенное решение. Приняли вдвоем. Вы только представьте эти разговоры. Обычно люди уезжают в Швейцарию, чтобы обратиться в Dignitas [19], — у нас было здесь таких двое или трое. Но решать часто нужно куда раньше, чем хотелось бы. Во-первых, вы должны быть дееспособны умом и телом, чтобы дать согласие. Во-вторых, требуются силы на долгое путешествие. Таким образом, невозможно ждать до последней минуты, и в этом заключена жестокая несправедливость. Я изучила все это, конечно, изучила. Любой человек моего возраста, который рассказывает, что не взглянул хотя бы глазком, лжет.
Элизабет и Стефан, разумеется, не нуждались в Dignitas. У Элизабет есть доступ ко всему, что ей может понадобиться. Когда приехала скорая помощь, врач общей практики уже уходил, и этого врача я никогда не видала здесь раньше.
Я часто шучу о бесчувственности Элизабет, и порой она этого заслуживает — что правда, то правда. Но не сегодня. Я знаю, она расскажет когда-нибудь — когда будет готова, — но решение наверняка осталось за Стефаном, верно? Он ведь всегда был очень сильным мужчиной, абсолютно уверенным в себе. Я думаю, он просто не вынес того, что с ним происходило, — ведь это жизнь, которую он терял. И он решился, пока еще мог с этим что-то поделать, пока окончательно не потерял волю.
Я должна была предвидеть.
Когда Элизабет пропала на несколько дней. Когда в гости приехал Энтони. Я должна была догадаться, что Элизабет не собиралась расставаться со Стефаном, а Стефан не мог позволить Элизабет ухаживать за ним, когда подступающая деменция волна за волной разрушает его мозг. Он не хотел, чтобы она видела, как он проходит через все это. Есть люди, живущие по иным правилам. А я всегда была слишком труслива, чтобы поступить так же.
Я все понимаю, правда. Если бы Джерри стал умолять меня, я бы, наверное, тоже согласилась. Мне не хочется признаваться в этом самой себе, но я должна. Любовь означает так много разного, правда? И ценность любви не отменяет ее сложности.
Когда я увидела Элизабет в машине скорой помощи и взяла ее за руку, это была любовь. Когда Рон пытался добежать до нее, это тоже была любовь. И то, что Ибрагим повел Алана прогуляться на полчасика вместо меня, может означать только любовь.
Я готовлю пастуший пирог с намерением оставить в холодильнике Элизабет, когда пойду к ней. Я знаю Элизабет достаточно, чтобы понимать, что в квартире будет безупречно чисто, однако пропылесосить и, возможно, зажечь свечу совершенно не повредит.
Я буду скучать по Стефану, но я и так по нему уже скучала. Может, Элизабет чувствовала то же самое? И, что главное, именно так, должно быть, чувствовал себя Стефан. Наверное, он скучал по себе прежнему каждый день.
Пожелала бы я такого кому-нибудь? Нет.
Хотела бы я, чтобы кто-то сделал для меня то же самое? Нет.
Я буду цепляться, брыкаясь и крича, за каждую секунду жизни, которую уготовила мне судьба. К добру это или к худу, но я хочу увидеть все до конца.
Я знаю, что Рон и Ибрагим встретятся вечером, и знаю, что если приду, то они будут очень рады, но сегодня мне нужно время подумать. О Джерри и Стефане, о Элизабет и любви.
Я буду вспоминать, как на днях прощался с нами Стефан. Гордый мужчина — настолько красивый, что его улыбка творила обычное волшебство. Стефан хотел, чтобы его запомнили именно таким, и, конечно же, он это заслужил.
Именно таким я его и запомню. Я буду помнить и его последние слова: «Привет, шеф», «Привет, старина». Я буду помнить зимнее солнце, птиц в небе и вездесущую любовь.
С высокого холма доносится шум строительства, внизу, в деревне, кипит обычная жизнь. Собаки гоняются за собаками, разгружаются фургоны доставки. Доставляются письма.
Однако холодное солнце не развеивает печаль. Куперсчейз облачен в смерть, как в кольчугу.
Сегодня четверг, одиннадцать утра, однако в Мозаичной комнате никого нет.
«История искусств», как всегда, убрала стулья, и они так и останутся собранными, пока в полдень не начнется «Разговорный французский». В подсвеченном солнцем воздухе медленно парят пылинки. Членов Клуба убийств по четвергам нигде не видно. Их отсутствие отзывается эхом.
Рон пишет сообщение Полин, отчаянно надеясь, что она наконец ответит. Джойс накупила для Элизабет всякого-разного, оставив у ее дверей. Она пыталась дозвониться, но тщетно. Ибрагим сидит у себя дома, уставившись на картину с лодкой на стене.
А что же Элизабет? На данный момент она будто выпала из времени и пространства. Она нигде и ни в чем не присутствует. Однако Богдан не оставит ее без присмотра.
Джойс выключает телевизор — там нет ничего интересного. Алан лежит у ее ног, наблюдая, как она плачет. Ибрагима посещает мысль, что, возможно, стоит прогуляться, но вместо этого он продолжает смотреть на картину. Рону приходит сообщение — но не от Полин, а от поставщика электроэнергии.
Остается убийство, нуждающееся в раскрытии, но сегодня никто заниматься им не будет. Графики, фотографии, гипотезы и планы придется отложить. А может, его не раскроют никогда? Вдруг смерть победила их всех своим последним хитроумным трюком? У кого теперь хватит духу вступить с ней в противоборство?
Они по-прежнему есть друг у друга, но только не сегодня. Когда-нибудь снова вернется смех, поддразнивания, споры и любовь, но не сегодня. Только не в этот четверг.
Пусть все волны мира разобьются о них, но этот четверг будет посвящен Стефану.
Джойс
Кремация состоялась в Танбридж-Уэллсе. Мы все поехали туда небольшим кортежем: впереди катафалк, за ним мы с Элизабет и Богданом в похоронном автомобиле; потом Рон в отремонтированном «Дайхацу» вместе с Полин и Ибрагимом. Увидеть Полин было приятным сюрпризом. Наконец, Крис, Донна и Патрис в новой машине Криса. Я не знаю, какой марки машина, но она серебристая и вместительная.
Я думала, что в крематории соберется небольшая толпа, но, когда мы туда прибыли, там
