Андрей Турин жил далековато от школы, и, когда Саша Юлов добрался до его дома, было уже почти семь вечера. На его звонок в дверь долго никто не открывал, потом послышался неуверенный голос:
– Кто там?
– Старший лейтенант Юлов. Мне нужен Турин Андрей Георгиевич.
Дверь распахнулась, и Юлов, в общем-то готовый к неожиданностям, все-таки оторопел. Турин действительно был наголо побрит, и вся голова была покрыта пятнами не то зеленки, не то какой-то лечебной мази. Более того, два месяца назад, когда Юлов с ним встречался, у Андрея Георгиевича была окладистая борода, а сейчас лицо его было гладко выбрито и он действительно здорово смахивал на уголовника.
– Проходите, – смущенно улыбнулся хозяин, неловким жестом прикасаясь к бритой голове. – Я в таком виде, что на глаза людям показываться неудобно. Меня, наверное, узнать трудно?
– Ну что вы, – великодушно сказал Юлов, сам испытывая неловкость.
Он прошел следом за Туриным в комнату и огляделся. На письменном столе стоял включенный компьютер, кругом лежали папки и бумаги.
– Где вы теперь работаете? Завуч в вашей школе сказала, что вы хотели найти какую-нибудь надомную работу.
– Да, к счастью, мне удалось устроиться редактором в издательство, да еще и корректором по совместительству. Грамотностью бог не обидел, а сейчас это большая редкость. Кроме того, мне дают материал не только в отпечатанном виде, но и на дискете, так что я свою правку сам вношу в текст, вычитываю ошибки и сдаю уже готовую работу. За это мне разрешается приходить в издательство раз в две недели, одну работу сдать – другую получить. В моем положении это наилучший выход. Знаете, такая хворь на меня напала – не приведи господь. Лекарства так омерзительно пахнут, что я теперь почти ни с кем не общаюсь. И, что обидно, чувствую себя прекрасно, а вынужден жить затворником.
– Не жалеете, что пришлось уйти из школы?
– Как вам сказать… – Турин улыбнулся. – Врать не хочется, а правды я и сам не знаю. Я к ученикам очень привязан был, и работа учителя мне нравилась. Но в издательстве я зарабатываю намного больше. Просто несравнимо больше. Да что мы все обо мне говорим, вы ведь по делу пришли.
– По делу, – подтвердил Юлов. – Мы нашли Таню. К сожалению, она погибла.
Турин опустил голову.
– Конечно, – тихо сказал он. – Глупо было бы надеяться, прошло столько времени… Где ее нашли?
– В подвале дома, довольно далеко от того района, где она жила. И потому у меня к вам просьба, Андрей Георгиевич. Давайте еще раз вернемся к ученикам, которые посещали ваш факультатив.
– Вы думаете, это кто-то из них?
– Трудно сказать. Больше всего меня интересует Геннадий Варчук.
– Почему именно он?
– Потому что Таню нашли в подвале того дома, где живет дедушка Варчука. А самого дедушки в тот период, когда Таня пропала, в Москве не было, и квартира стояла пустая. Понимаете?
– Да, конечно… В голове не укладывается…
* * *
Виктор Алексеевич Гордеев, по прозвищу Колобок, давно уже знал, что Новый год – самый плохой праздник. На протяжении многих лет ровно за десять дней до Нового года у него начиналась полоса неудач, длившаяся примерно до Крещения. Потом дела как-то сами собой утрясались, жизнь входила в нормальную колею, у неразрешимых, казалось бы, проблем вдруг находились более или менее сносные решения, но сам этот месяц, с 20 декабря до 19 января, всегда бывал трудным и пакостным. Тщательно разработанные и спланированные операции по непонятным причинам проваливались, люди, на которых возлагались большие надежды, в этот период заболевали или уезжали, преступники делались отчего-то особенно наглыми и удачливыми, а потерпевшие и свидетели – упрямыми и недоброжелательными. Наверное, у каждого человека есть такой период в году, когда неприятности и неудачи группируются особенно тесно, сбиваясь в кучу и наступая друг другу на пятки. У полковника Гордеева этот период с завидным постоянством возникал вокруг новогодних праздников.
Сегодня было уже двадцать девятое декабря, неудачи находились в самом разгаре, и настроение у Виктора Алексеевича было далеко не радужным. А впереди предстояло четыре выходных дня, в течение которых будут закрыты все государственные учреждения и организации, что существенно затрудняло работу оперативников, которые, конечно же, не могли позволить себе роскошь не искать преступников целых четыре дня.
Настя знала, что ее начальник увяз в черной полосе, потому и предупредила Стасова, что Гордеев иногда кусается. Но точно так же она знала, что Виктор Алексеевич всегда следует золотому правилу: не портить настроение подчиненным, если им предстоит работать. Какой толк от работника, если с утра пораньше начальник на него собак спустил? Злость и раздражение – плохие помощники и никудышные советчики, и подчиненные после выволочки у руководителя много не наработают. Было у полковника еще одно правило: не устраивать публичных разносов. Все, что он считал нужным сказать нерадивому сотруднику, он говорил обязательно и не откладывая, но только наедине. Гордеев твердо верил в то, что людей нельзя ни обижать, ни унижать, только тогда ими можно нормально руководить.
Когда приехали Каменская и Стасов, Виктор Алексеевич вызвал Юру Короткова, потому что Коротков тоже отвечал за работу по раскрытию убийства писателя Параскевича. Они совещались уже час, пытаясь подтянуть одни концы к другим, но никаких логичных увязок найти не могли. Настя все время чувствовала, что в сознании мелькает какая-то смутная мысль, но не успевала ее ухватить прежде, чем та исчезала.
– Давайте проведем маленький эксперимент, – предложила она. – Надо позвать кого-нибудь из ребят.
Гордеев бросил на нее короткий взгляд, но ничего не спросил, только снял трубку внутреннего телефона. Через минуту в кабинет вошел Миша Доценко, симпатичный черноглазый оперативник, самый молодой в отделе по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями.
– Миша, напрягите фантазию, – попросила Настя, – попробуйте вжиться в роль. У вас на совести есть грех, очень-очень давний грех, и вдруг выясняется, что милиция почему-то интересуется обстоятельствами, так или иначе с этим давним грехом связанными. Сразу после разговора с сотрудниками милиции вы звоните человеку, которому, вероятно, очень доверяете, и просите у него совета или предположительного объяснения действий милиционеров. Обращаетесь вы к нему по имени и на «ты». Сможете?
– Попробую. Как этого советчика зовут?
– Виктор.
– Ага, ладно.
Доценко задумался, потом уставился на Короткова в упор.
– Виктор, у меня неприятности, – начал он. – Мне нужен твой совет. Понимаешь, много лет назад я сделал то-то и то-то. А теперь меня об этом спрашивают люди из милиции….
– Стоп! – прервала его Настя. – Вот именно. Много лет назад я сделал то-то и то-то. А ведь ничего подобного Пригарин не говорил. Он начал сразу с того, что приходили из милиции и спрашивали о родах Галины Ивановны.
– Ты хочешь сказать, что этот Виктор полностью в курсе дела? – спросил Гордеев.
– Совершенно точно, – кивнула она. – И более того, он не просто полностью в курсе дела, а в последнее время постоянно обсуждал этот вопрос с Пригариным. Потому что если бы это было не так, то Владимир Петрович построил бы разговор совсем иначе. Да, Мишенька? Ну-ка, еще разочек попробуйте.
– Виктор, – снова начал Доценко, – помнишь ту историю тридцать лет назад? Ну когда я сделал то-то и то-то. Так вот, сегодня ко мне приходили из милиции и спрашивали…
– Умница, – одобрительно сказал полковник. – Великий импровизатор в тебе погиб, Михаил. По-моему, мы тебя в отделе используем не по назначению. Но Анастасия права. Если Пригарин разговаривал не так, как нам только что показал Доценко, то, выходит, он с этим Виктором проблему Галины Ивановны Параскевич обсуждал в последнее время довольно часто. Хотел бы я знать, что в этих родах было такого особенного. У кого какие идеи?
– Они допустили грубую врачебную ошибку, из-за которой ребенок погиб при родах, и подсунули Галине Ивановне другого младенца. Где они его взяли – вопрос второй. Поскольку кесарево сечение делается под общим наркозом, роженица не узнала, что ребенок умер, – предположила Настя. – А признаваться в смерти ребенка они по каким-то причинам не могли. Может, испытывали какой-то новый препарат, а Галина Ивановна об этом узнала, и в случае смерти ребенка она бы их всех за решетку отправила.
– Годится. Что еще? Думайте, думайте, не сидите как на празднике.
– Ребенок не умер, но подмена все-таки была, – произнес Стасов. – Например, в это же время там была другая роженица, которая по тем или иным причинам хотела другого ребенка. За большие деньги они вполне могли взяться подменить девочку на мальчика, или больного ребенка на здорового, или темненького на светленького.
