– Искать по тюрьмам бесполезно, – заключил Мюнстер. – Насчет отпечатков пальцев – это, в общем, только предположение.
Ван Вейтерен согласно кивнул.
– А что ковер?
– Ха… – вырвалось у Мюнстера. – О нем мы знаем очень многое. Комиссар желает услышать?
– Пожалуйста, вкратце.
– Ковер из овечьей шерсти. Довольно низкого качества, когда-то был серо-синим. Метр шестьдесят на метр девяносто. Вероятное время использования – три-четыре года. Клейма производителя нет, довольно изношенный еще до… последнего применения.
– Хм… – прокомментировал Ван Вейтерен.
– На ковре имеются следы собачьей шерсти и еще пяти – десяти субстанций, которые можно найти в любом доме. Кстати, для перевязывания свертка использовали кусок коричневой веревки. Обмотали два раза, чтобы выдержала. Обычная веревка. В стране такой продают двести тысяч метров в год.
Комиссар закурил:
– Еще что-нибудь от Меуссе?
– Еще бы, – ответил Мюнстер. – Сделан анализ ДНК и получен весь его генетический код, если я правильно понял. Проблема в том, что его не с чем сопоставить. Нет таких баз данных.
– Ну и слава богу, – сказал Ван Вейтерен.
– Да, я тоже так считаю, – согласился Мюнстер. – В любом случае, мы знаем об этом проклятом теле все, что можно узнать…
– Кроме того, кому оно принадлежало, – подсказал Ван Вейтерен.
– Да, кроме этого, – вздохнул Мюнстер.
– А в объявлениях говорилось об одном яичке? Я сам не видел.
– Нет, – ответил Мюнстер. – Мы решили приберечь эту информацию, чтобы быть уверенными, когда появится правильная версия, но кажется, она частично просочилась к журналистам.
Ван Вейтерен немного призадумался.
– Должно быть, парень был чертовски одинок. Невероятно одинок.
– Я читал… Случается, мертвые лежат по два-три года, и никто о них не спохватывается, – поведал Мюнстер.
Ван Вейтерен мрачно кивнул. Подозвал официантку и заказал еще два пива.
– Я не уверен, что буду… – попытался возразить Мюнстер.
– Я угощаю, – пояснил комиссар, и на этом вопрос был закрыт. – А ты вообще уверен, что о нем кто-нибудь где-нибудь заявлял как о пропавшем без вести?
Мюнстер задумчиво смотрел в окно и слегка медлил с ответом.
– Не уверен. Я тоже об этом подумал, и мне, правда, кажется, что никто и нигде.
– Конечно, это может быть и иностранец, – предположил Ван Вейтерен. – Границы сейчас настолько открыты, что кто угодно может въехать с трупом в багажнике.
Мюнстер кивнул.
– Что собираетесь делать дальше?
Мюнстер пожал плечами:
– Наверное, приостановим дело. Роот уже занят другим. Хиллер хочет, чтобы я с завтрашнего дня вошел в группу Рейнхарта. Вероятно, телу придется полежать пока в холодильнике и подождать подходящего случая.
Ван Вейтерен одобрительно кивнул.
– Правильно, интендант, – согласился он, поднимая бокал. – Чертовски правильно сформулировано! Полежать в холодильнике до подходящего случая – кто может предположить, что после его смерти все будет именно так? Наверное, и он сам не думал не гадал. В любом случае выпьем.
– Выпьем, – отозвался Мюнстер.
– А у комиссара есть какие-нибудь предложения? – спросил он уже по дороге к выходу.
Ван Вейтерен почесал в затылке:
– Нет. Ты сам сказал: надо набраться терпения. Куры не несут яйца быстрее, если стоять у них над душой.
– Откуда такие сравнения?
– Сам не знаю, – ответил довольный Ван Вейтерен. – У нас, поэтов, всегда так. Само приходит.
9На первое сообщение она не среагировала. То есть на несколько строк в вечерней газете, которые она прочла в такси по дороге из аэропорта. Это мог быть кто угодно.
Потом она заволновалась. Распаковав багаж и приняв свои две таблетки, она взялась за стопку ежедневных газет, аккуратно сложенных горничной на столе.
Она устроилась у камина в кресле в стиле бидермейер и начала изучать их одну за другой – тут и появились дурные предчувствия. Конечно, наверняка все это не больше чем фантазия, навязчивая идея или что-то в этом роде, вызванное угрызениями совести. Этим смутным чувством вины, которое хоть и не имело на то права, но постоянно ее преследовало… в той или иной степени… и никогда не оставляло в покое. Она хотела бы от него избавиться. Чтобы оно решило смилостивиться и раз и навсегда оставить ее. Раз и навсегда.
Но, конечно, этого не происходило.
Она вышла на кухню. Налила еще одну чашку чая, забрала часть газет с собой в спальню и стала изучать их более тщательно. Читала, лежа под одеялом, в то время как мысли уносились в далекое прошлое, вспоминались даты и события. Когда сгустились сумерки, она вздремнула, но быстро проснулась, увидев во сне его лицо.
Его лицо без всякого выражения, с этими непостижимыми глазами.
Она протянула руку и зажгла лампу.
Неужели это он?
Она посмотрела на часы. Полседьмого. В любом случае, садиться сегодня вечером в машину уже поздно. Она, как всегда, устала от перелета. Никто не требует заниматься этим немедленно, но понятно, что это не то, что можно замести под ковер и там оставить. Есть вещи, которых не обойти. Есть обязанности.
Она приняла душ и пару часов смотрела телевизор. Позвонила Лизен и сообщила, что вернулась домой, ни словом не обмолвившись о своих опасениях. Естественно, нет. Лизен относилась к тем, кто не знает. У нее никогда не было причин ей рассказывать.
Никаких веских причин.
В новостях не сказали ни слова. Ничего странного – прошло уже больше двух недель, и появились более важные вещи, о которых можно поведать гражданам. Вероятно, люди уже начали забывать эту историю, и она почувствовала, что без ее вмешательства скоро все совсем забудется и канет в Лету.
Забудется и канет в Лету. Разве это не одно и то же?
Забудется и канет в Лету.
Она беспокойно вздохнула. Разве не проще оставить все как есть? К чему снова копаться в прошлом? Сколько боли это принесет? Неужели он никогда не прекратит ее преследовать, как… как… как это теперь называют? Полтергейст? Что-то в этом роде.
Но оставалось смутное, загнанное глубоко внутрь и, тем не менее, назойливое чувство вины. Именно оно не давало покоя. Удастся ли от него избавиться, оставшись в стороне и в этот раз? Хороший вопрос, без сомнения.
При самом оптимистичном прогнозе ей осталось жить еще лет десять – двенадцать, рано или поздно придется оказаться там.
То есть предстать перед Создателем. И тогда совесть должна быть чиста.
Конечно. Она со вздохом встала и выключила телевизор. Об этом нужно хорошо подумать.
К тому же на самом деле ничего, ну ничегошеньки не говорит о том, что это действительно он. Ни малейшего факта.
Наверняка это просто нервы.
Она выехала рано утром. Проснулась она в полшестого – еще один знак неотвратимо приближающейся старости. Встала, позавтракала и еще до семи выгнала из гаража машину.
Движение не было интенсивным, и, с трудом выехав из города на холмистую сельскую местность, она осталась на дороге практически одна. Утро обещало прекрасный день: тонкая дымка тумана медленно растворялась, а солнце светило все ярче. Она остановилась отдохнуть и выпить чашку кофе в живописном отеле между Герлахом и Вюрплатсом. Сидя в кафе и листая утренние газеты, пыталась собраться с мыслями и совладать со снедающим ее беспокойством. О нем в газетах ни слова. Ни в одной.
Она проехала Линзхаузен без остановок и около половины десятого уже оказалась на месте. Выйдя из машины, подошла к двери дома. С трудом ее открыла и вскоре поняла, что дело вполне может обстоять так, как она предположила.
Конечно, уверенности в этом нет, но раз уж она зашла так далеко, ничего другого не остается, кроме как позвонить в полицию.
Что она вскоре и сделала, с телеграфа в Линзхаузене; сообщение в полицейском участке Маардама в десять часов и три минуты утра принял практикант Питер Виллок.
Через десять минут криминальный инспектор Роот без стука вошел в кабинет своего коллеги Мюнстера и сообщил с нескрываемым возбуждением:
– Думаю, что он у нас в кармане.
10«Спать, – думал он. – Просто спать».
Вопреки ожиданиям, несколько часов до больницы не стали апофеозом одиночества, а возможно, Понимание – именно так, с большой буквы, – преследовало его в виде множества голосов по телефону и не давало отдохнуть эти несколько часов.
Все эти люди не то чтобы хотели попрощаться, по крайней мере, этого нельзя было сказать по их голосу. Но все же на случай, если вдруг случится непредвиденное, они желали успокоить себя тем, что хотя бы поговорили с ним в этот последний вечер.
Первой позвонила Рената. Как кошка вокруг тарелки каши, она ходила вокруг да около: рассказала о летнем доме, который когда-то был их общим, о книгах, которые не читала, а лишь видела, о своем брате и невестке (брата он терпеть не мог, а с невесткой каким-то чудом раньше даже находил общий язык), и только потом, после двадцати минут пустой болтовни, она незаметно перешла к операции.
