Да, с некоторыми из них он чувствовал себя все равно как с мужиками.
Иное дело – с Люси. Эти карие глаза с тонкими морщинками в уголках; почему мне нравится безропотно отдаваться им на съедение? – гадал Гус. Обычно он будто ссыхался под ее строгим тяжелым взглядом.
– Думаешь прижиться на нашей работе? – спросил Гус, сворачивая на Главную улицу и размышляя о том, что прогулка по трущобам наверняка ее впечатлит. С большинством полицейского бабья так оно и бывает.
– Мне она нравится, Гус, – сказала та. – Прелесть, что за работа. Тем более здесь, в подразделении по делам несовершеннолетних. Вряд ли с ней сравнится, к примеру, работа в женской тюрьме.
– И я так считаю. Не могу представить себе, как ты шпыняешь тамошних буйволиц.
– Я тоже, – лицо ее исказила гримаса, – но рано или поздно, пожалуй, получу туда назначение.
– Может, и нет, – сказал Гус. – Ты и для нас ценный кадр, сама ведь знаешь. А если учесть, что ты всего несколько недель как из академии, я бы сказал, кадр ты просто незаурядный. Тебя могут отсюда и не отпустить.
– О да, конечно, без меня здесь никак не справиться, – засмеялась она.
– Ты ловка, проворна, и, по правде говоря, ты первая женщина, от работы с которой я получаю удовольствие. Обычно с вашим «братом» никто не любит работать. – Произнося это, он притворился, что внимательно следит за дорогой: карие глаза уже жгли его. Говорить то, что сказал, он не собирался. Было только семь вечера, стемнеть еще не успело, так что меньше всего он желал сейчас залиться краской и позволить ей это заметить. Хотя, с другой стороны, своими зрачками чужой румянец она разглядит и в кромешной тьме.
– Прекрасный комплимент, Гус, – сказала Люси. – Все это время ты был терпеливым учителем.
– Ну уж... Я еще и сам-то здесь далеко не дока, – ответил он, изо всех сил стараясь не покраснеть, и, пока они болтали, заставлял себя думать о посторонних вещах: о том, где они перекусят, и о том, что надо бы пройтись по автобусной станции на Главной улице, возможно, удастся встретить кого из тех подростков, что находятся в розыске, и о том, что не мешает прошвырнуться и по Елисейскому парку: пацанята в выходной наверняка попивают там пиво на травке. Лейтенант Дилфорд любит, когда их арестовывают за малейшую каплю алкоголя в крови, и почитает такие аресты ничуть не меньше, чем дежурные офицеры патруля – аресты за полновесное тяжкое преступление.
А вообще, воскресный вечер – долгий вечер.
– Ты здесь уже полгода, если не ошибаюсь? – спросила Люси.
– Почти пять месяцев. Но научиться еще должен многому.
– А перед тем где служил? В полиции нравов Центрального округа?
– Уилширского.
– А я вот никак не могу представить тебя в этой роли, – сказала она со смехом. – Когда по уик-эндам я работала в линкольн-хайтской тюрьме, этих ребят я навидалась. Всю ночь напролет шныряли туда-сюда. Нет, не могу представить тебя сотрудником полиции нравов.
– Понятно. Не слишком, значит, не слишком-то я похож на мужика, верно?
– Ох, я вовсе не то имела в виду, – сказала она, расцепив лодыжки и сверля его карими глазами. Стоило им в тебя вот так впиться, как тут же лицо ее, спокойное и белое, моментально темнело и делалось мрачным. – Совсем не то. В сущности, они мне не нравились. Слишком шумные, а с женским персоналом беседуют так, словно болтают со своими проститутками.
Мне и тогда не казалось, что бравада, хвастовство или напускная храбрость – называй как хочешь – придают мужественности. По мне, быть потише, понежнее да поскромнее – в том она и есть, мужественность, но среди «нравов» что-то я не много таких встречала.
– Им просто надобно изобретать какую-то защиту от всей той грязи, в которой они вынуждены купаться, – сказал Гус, ликуя оттого, что она едва не признала, что увлечена и чуть ли не бредит им. Но тут же испытал к себе омерзение и подумал со злостью: ах ты, гнусный маленький кретин. Лучше сотри с физиономии глупую ухмылку. Потом подумал о выздоравливающей после операции аппендицита Вики и понадеялся, что эту ночь она проспит спокойно.
Он поклялся, что прекратит детский флирт прежде, чем он зайдет дальше хотя бы на волосок: пусть Люси и не слишком робка и стеснительна, чтобы обращать внимание на подобную чушь, но скоро и ей все станет ясно. И в конце концов она наверняка повторит: я не то имела в виду, я имела в виду совсем другое. Гнусный маленький кретин, подумал он снова и украдкой взглянул в зеркальце на свои соломенные, заметно поредевшие волосы. Через пару лет он облысеет, как коленка, неужто и тогда будет грезить о блистательной девушке с белой кожей и карими глазами, которая, узнай только она его мысли, непременно усмехнется – жалостливо или даже с отвращением!
– Когда нам нужно отметиться в том доме под снос? – спросила Люси, и Гус обрадовался, что она сменила тему.
Какой-то шагавший по Хилл-стрит мужчина обернулся и, пока они не скрылись из виду, провожал Люси глазами. Гус не мог удержаться от улыбки.
Он вспомнил, как вот так же в первые месяцы после ее замужества оглядывались мужчины на Вики. Тогда она не была тяжелой и неуклюжей. Он размышлял о том, за кого их – его и Люси – можно сейчас принять. Двое молодых людей – он в костюме, белой рубашке и при галстуке, она в скромненьком, но очень удачно скроенном зеленом платье. Быть может, они направляются пообедать, на концерт или на Спортивную Арену? Конечно, любой бродяга сразу определит в их одноцветном четырехдверном «плимуте» полицейскую машину и узнает в них сотрудников отдела по делам несовершеннолетних, – но для всех остальных они просто любовники.
– Так как там у нас со временем, Гус?
– Двадцать восьмого.
– Не то, – засмеялась она. – Когда мы заглянем в тот дом под снос, о котором упоминал лейтенант?
– Ах, вот оно что! Да хоть сейчас. Прости, я замечтался.
– Как твоя жена? Поправляется? – спросила Люси.
Гус терпеть не мог говорить с ней о Вики, но она, как то и подобает напарникам, всегда интересовалась его семейными делами. Чаще всего такие разговоры заводят в ранние и тихие утренние часы, когда маловато работы.
– Да вроде все в порядке, держится молодцом.
– А как твой меньшенький? Уже балакает?
– Щебечет, – улыбнулся он. Беседовать с ней о своих детях он никогда не стеснялся и был уверен, что ей это и впрямь интересно.
– На фотографиях они такие хорошенькие. Мне очень хочется их как-нибудь увидеть.
– Это было бы просто здорово, – сказал Гус.
– Надеюсь, ночь выдастся спокойная.
– Почему? Спокойная ночь длится целую вечность.
– Верно, но зато я смогу тебя разговорить, – весело сказала она. – Когда мне это удается, я узнаю гораздо больше о том, что такое быть полицейским ночной смены.
– Ты имеешь в виду, когда я пересказываю тебе уроки Кильвинского? – улыбнулся он.
– Да, только держу пари, ты куда лучший учитель, чем был твой друг.
– Э-э, нет. С Кильвинским никто не сравнится, – сказал Гус, и лицо его вновь запылало. – Кстати, мне нужно ему написать. Что-то он давненько не отвечал на мои письма, мне это не нравится. Молчит с тех самых пор, как съездил на Восток повидаться с бывшей женой и детьми.
– Может, он еще не вернулся?
– Нет, я получил одно письмецо как раз после его возвращения, но в нем он ничего толком не говорит.
– Разве не странно, что до того он ни разу не повидался с детьми?
– Должно быть, у него были на то веские причины, – сказал Гус.
– Не думаю, чтобы ты на его месте смог отказаться от своих детей.
– Он от них и не отказывался, – быстро ответил Гус. – На Кильвинского это не похоже. Загадочный он тип, только и всего. Должно быть, у него были свои резоны.
– Если бы от тебя, Гус, когда-нибудь ушла жена, ты бы не отказался от своих детей. Ты – нет. И причины бы такой не нашлось.
– В любом случае я не имею права его осуждать, – сказал Гус, притормозив у светофора и радуясь тому, что над городом сгустилась темень.
– Бьюсь об заклад, он совсем не тот отец, не такой, как ты, – сказала Люси. Она опять не спускала с него глаз.
– Да нет же, ты ошибаешься, – сказал Гус. – Из Кильвинского вышел бы прекрасный отец. Лучшего отца никто б себе и не пожелал. Когда он что-нибудь объяснял, ты и не сомневался в его правоте. Все моментально становилось на свои места, так он здорово это делал.
– Уже темнеет.
– Поехали, глянем на тот дом, – предложил Гус, начиная чувствовать неловкость от умаляющего величие Кильвинского разговора.
– Идет. Это где-то на Уэст-Темпл?
– Похоже на ложный звонок.
– Анонимный?
– Да, какая-то женщина позвонила дежурному и сообщила, что ее сосед из двадцать третьего номера мало того, что превратил свою квартиру в грязную конуру, но еще и постоянно оставляет в ней своего маленького ребенка, оставляет совершенно одного.
– Никогда еще не бывала в настоящем доме под снос, – сказала Люси. – Всякий раз тревога оказывалась ложной.
