Ознакомительная версия.
— Да брось ты, — нахмурился Милявский, но, увидев глаза присутствующих при таком неприятном и неудобном разговоре, продолжил тише: — чего ты туфту-то гонишь? Какой он преступник? Очнись, Грязнов!
— А у меня, Артем Сергеевич, вот такая уже пачка признательных показаний, — он показал двумя руками толщину воображаемой пачки, — которые дали на него его же подельники! Нет, понятное дело, средства массовой информации мы к этому делу и на пушечный выстрел пока не подпускаем, но своим-то, — он обвел взглядом генералов, — думаю, можно. Даже нужно! Или мы уже друг другу боимся верить?
Реакция была соответствующая — в поддержку точки зрения Грязнова. Вот оно, то самое «общественное мнение», которое сегодня же будет известно далеко за пределами большого дома на Житной улице. Но этого Вячеславу все равно было мало — бить, так уж до конца, чтоб напрочь с копыт!
— Я вот прямо нутром старого сыщика чую, что уже наступает момент, когда этот тип, прошу прощения, начнет колоться. Своя-то шкура дороже, известно. Вот и пусть он назовет нам имена своих покровителей. Ему ж, между нами говоря, тоже терять нечего. Но все-таки, чтоб так по-сволочному поступить со своим старым товарищем, я про Фрадкина, это же совсем надо никакой совести не иметь, ох, грехи наши! — Выдержав долгую артистическую паузу, Грязнов сделал общий поклон, а потом будто вспомнил: — Да, и еще спасибо вам за ту помощь… Ну когда мы джип американца искали. Помните, вы мне позвонили? А я как раз допрос вел — главного вора. Ну он, как услышал, кто мне звонит и машиной интересуется, сразу обе лапки вот так! — Грязнов поднял руки. — Вот так, братцы, — пошутил он, — наше с вами главное преимущество в том, что в трудную минуту нас всегда готово словом и делом поддержать руководство. Не, вы не думайте, что это в качестве лести! Это в порядке справедливости…
Милявский уходил в зал со странной, неживой улыбкой, будто приклеенной к каменному лицу.
Турецкий отреагировал на Славкин рассказ хмуро:
— Зря ты, старик, прешь на рожон. Он же тебя теперь просто обязан съесть вместе с этим… ну со всем остальным.
— А за что? За то, что я ему при всех дифирамб исполнил? Ну пусть только попробует, — махнул в конце концов рукой.
Прав оказался именно Грязнов. Как в воду смотрел. Когда улетал Питер Реддвей, среди провожавших присутствовал, кстати, и Милявский. Ну как же, такой грандиозный успех российских сыщиков! В кои-то веки! Да с международным, будь он неладен, резонансом! Черт его и принес, Артема, не прогонять же! И Славка снова, как тогда на коллегии, пользуясь дружеским расположением старины Пита, помянул первого зама добрым словом, а Реддвей, растрогавшись, долго тряс Милявскому руку. Турецкий же вместе с Костей Меркуловым, наблюдая за этой картиной, едва не помирали со смеху.
Но и это уже дело прошлое. Что они там теперь будут пытаться сделать с Саломатиным, ни Вячеслава, ни Александра не интересовало. А вот прощание с Эммой в Хованском крематории оставило тягостное впечатление.
Вика молча плакала. Грязнов с Турецким сидели в машине, ожидая ее, их присутствие здесь было абсолютно лишним. Но долг отдать они хотели. Фрадкин с сыновьями, какие-то люди, обилие охраны, похожей на братву, — они, казалось, меньше всего интересовались тем, что происходит, будто заранее уже обо всем знали, а свершившийся факт никого не удивил. И сильно не расстроил. Разве что неприятные разговоры вокруг, но от этого уже никуда не денешься, раззвонили средства массовой, мать их, информации. Вот и парочку папарацци, пробравшихся в траурный зал со своими фотовспышками, в довольно грубой форме выдворили наружу…
Вика положила от них троих букет на гроб, Слава и Саня вошли в помещение вместе с толпой, минуту постояли и тихо вышли, вернувшись в машину. Потом уехали на Фестивальную, где втроем и помянули.
И вот тогда Вика сказала, что теперь уже она окончательно решила уехать. Прежде ее связывало с Россией, с собственной квартирой присутствие здесь Эммы. А теперь ее больше нет, значит, оборвались и ниточки.
Грязнов начал что-то возражать, объяснять. Турецкому надоело все это хуже горькой редьки, и он встал и попрощался. Уже выходя в одиночестве за дверь, услышал из кухни громкий голос Вячеслава:
— Но ты пойми, нельзя без родины! — надо же, сколько пафоса… — Здесь же остается столько людей, с которыми ты… которым ты!..
А в ответ прозвучала спокойная фраза Вики:
— И ты пойми, Славик, нельзя делать вид, что тебе нравится страна, где такой нежный и светлый человек, как Эмка… где она не смогла получить хоть капельку элементарного бабьего счастья!
Видно, у женщин было сугубо личное понимание этого самого счастья, думал Турецкий, спускаясь по лестнице. Поэтому и любые споры на эту тему бессмысленны. Глупы. Безнадежны, в сущности…
И вот теперь Вика улетала, нагруженная чемоданами с любимыми книгами. Часть их перекочевала в квартиру Грязнова, основательно пополнив его библиотеку, которая, собственно, теперь и смогла наконец таковой называться.
Было также известно, что Грязнов уговорил-таки Вику временно отложить продажу квартиры. Это же всегда успеется. Деньги есть, а кончатся, так квартиру ведь и сдавать можно будет. Тем более — под присмотром генерала милиции, это ж кому рассказать! Грязнов точно на что-то надеялся. Да и потом, не так уж часто встречаются посреди земли двое рыжих, тонко воспринимающих звучание душевных струн друг друга.
Это тоже, между прочим, из новых афоризмов Славки… Вряд ли вычитал, скорее всего, сам придумал.
Неизвестно, чем кончился их тот разговор, но Вика улетала, упрямо и возбужденно повторяя: «Все, все, больше никогда не вернусь!» А выглядела так, будто отправлялась в загранкомандировку.
Потом они трогательно целовались и пили шампанское — на дорожку, потом долго махали какому-то взлетающему самолету, может, вовсе и не французскому, потому что за стеклами аэровокзала ни черта уже видно не было — сумерки спускались быстро, а одинокие огоньки на взлетном поле свету не добавляли.
Было немножко горько, как всегда при прощании с хорошим человеком, с которым — вот так, совершенно случайно — переплелась невольно одна из нитей твоей судьбы. И — оборвалась.
Это еще случается, думал Александр Борисович, когда ты неожиданно для себя переделаешь какие-то срочные дела и вот сидишь и думаешь: а что же дальше? И ничего ровным счетом не хочется, и печаль в душе. Вот и занимался ты вроде не тем, чем следовало бы нормальному мужику, и что впереди, тебе тоже неизвестно. Хотя почему же, очень даже известно. К примеру, завтра обиженный Муслим устроит разборку с Джамалом. И к ним, с одной стороны, присоединятся обезглавленные, но недобитые таганские, а с другой — совсем не исключено, какие-нибудь ореховские, либо долгопрудненские, либо вообще не названные еще по месту своего обитания бригады дорожных мародеров. Большое кольцо — слишком заманчивый, жирный кусок, чтобы от него отказались молодые хищники… А они, Саня со Славкой, сядут думать… все о том же: что дальше?
А что, в самом деле, дальше-то?..
См. роман Ф. Незнанского «Возвращение в Сокольники» (М., 2002).
См. роман Ф. Незнанского «Героиновая пропасть» (М., 2002).
Ознакомительная версия.
