Она собралась сказать что-нибудь веселое в ответ, но не успела. Истошно заверещал дверной звонок. Кто-то давил на кнопку, не отнимая пальца. Алексей вопросительно глянул на Настю:
– Мы кого-то ждем?
– Я – нет, – быстро сказала она.
Чистяков пошел открывать.
– Аська дома? – послышался знакомый голос.
В квартиру ввалился запыхавшийся Селуянов.
– Ну и реакция у этого типа! – с трудом переводя дыхание, сказал он. – В семичасовом выпуске в первый раз показали твое обращение, а в десять мы уже получили шестой труп.
Ноги у нее подогнулись, и Настя безвольно опустилась обратно на диван.
– Как?.. Уже?.. – только и смогла она выдавить.
– Ага, уже. Профессор, будь другом, налей водички, а то помру на ходу. У вас лифт не работает, ножками пришлось вверх бежать. Я чего примчался-то?
Труп он нам устроил тут неподалеку, на Байкальской улице. Спасибо, профессор. – Он буквально вырвал из рук Чистякова стакан и залпом осушил его. – При трупе записочка, ее эксперты тут же захапали, но я переписал для тебя. На, почитай.
Николай протянул Насте листок бумаги, исписанный его крупным, с сильным наклоном почерком.
– Целое послание. Чего-то он разошелся сегодня, глянь, сколько понаписал.
Сегодня он вообще в ударе, и рыбка, и пупсик, и денежки на похороны – весь джентльменский набор.
Настя уткнулась в записку.
«Ты умна и проницательна, это бесспорно. Ты не тщеславна, это меня радует. Мне нравится иметь с тобой дело, дорогая. В следующий раз я подойду к тебе еще ближе. Это твой последний шанс заглянуть в мои глаза. Хватит ли у тебя интеллектуальных способностей, чтобы не упустить его? Постарайся, дорогая, иначе тебе придется пожалеть».
– И как тебе это нравится? – спросил Селуянов, который уже успел отдышаться.
– Ну-ка дай сюда.
Чистяков взял у Насти записку и пробежал глазами.
– Нам не нравится, – сухо сказал он.
– Погоди, Леша, – остановила его Настя. – Кто потерпевший на этот раз?
– Даун.
– Кто-кто?
– Парень с болезнью Дауна. Двадцать шесть лет, жил с хронически больной матерью, которая сначала отдала его в специнтернат, а когда мальчишка подрос, не стала устраивать его в дом инвалидов. Почему-то ей хотелось, чтобы он жил вместе с ней. Кстати, она спокойно восприняла его смерть.
– Почему? – удивился Чистяков. – Она до такой степени сумасшедшая и не понимает происходящего?
– Да нет, она вообще не сумасшедшая, – пояснил Селуянов, – у нее хронические заболевания сердца, почек и еще чего-то. Просто люди с болезнью Дауна долго не живут, даже двадцать шесть лет – это очень много для них.
Мать давно готова была к тому, что сын в любой момент мог умереть. Вот и умер. Я даже думаю, что она испытала некоторое облегчение, она и так вся насквозь больная, а ей еще за сыном ухаживать. Где силы-то взять? Ладно, люди, я побежал обратно, там Ольшанский рвет и мечет, процессом руководит. С трудом уломал его отпустить меня на двадцать минут записку тебе отвезти.
Завтра в пятнадцать ноль-ноль тебе ведено явиться к нему.
– Завтра, между прочим, суббота, – недовольно заметил Алексей.
– А ему по фигу, – махнул рукой Селуянов. – Закройте за мной. Общий привет.
Ужинали молча, обменявшись за полчаса всего парой фраз типа «Подай соль, пожалуйста» или «У нас есть майонез? «. Настя боялась начинать первой и терялась в догадках, почему Леша тоже ничего не говорит. Закончив ужин, она вымыла посуду, разложила принесенные мужем продукты в холодильнике и беспомощно посмотрела на Алексея.
– Пойдем спать? – осторожно произнесла она.
– Пойдем.
По-прежнему молча они разложили диван и постелили постель. Настя быстро скинула халат, скользнула под одеяло и вжалась в стенку, свернувшись клубочком. Через несколько минут из ванной вышел Алексей и тоже лег, выключив свет.
– Ася, я был не прав, – негромко сказал он.
– Я знаю, – еле слышно отозвалась она.
– Он выразил удовлетворение тем, что ты сказала по телевизору в своем обращении. Значит, ты поступаешь и думаешь так, как он того захотел.
– Да.
– Значит, ты правильно поняла намек на Босха и на кинофильм.
– Да, – повторила она.
– Значит, осталось только одно убийство, седьмое.
– Да, – в третий раз согласилась она.
– Седьмое, последнее.
– Да. Спокойной ночи, солнышко.
– И это кто-то, кто знает тебя.
– Да. Как ни грустно это признавать. Давай спать, пожалуйста.
УБИЙЦА
Решение было принято, но пока только теоретически. Открытым оставался вопрос: когда? У меня была работа, которую я любил и в которой сделал блестящую карьеру. Я был еще относительно здоров, по крайней мере никаких признаков того, что внезапно меня может сразить тяжелый недуг, не наблюдалось. Оставались непредвиденные случайности, не зависящие от состояния здоровья, но они могли произойти в любой момент, и это был тот минус, который мне пришлось сравнивать по весомости с двумя имевшимися плюсами. Первый – работа, которая давала мне радость и которая нужна была моей Родине. Второй – сын от первого брака, в отношении которого у меня еще теплилась надежда. Конечно, я упустил его воспитание в первые годы жизни, но, возможно, не все еще потеряно, и я смогу сделать из него наследника традиций рода Данилевичей-Лисовских-Эссенов.
Мальчик, как мне показалось вначале, подавал надежды, и это даже наполняло меня гордостью. Кровь нашего рода давала себя знать, несмотря на не правильное воспитание, точнее, отсутствие такового, со стороны моей первой жены. Она сама так и осталась полуграмотной легкомысленной дурочкой, и я не без оснований опасался, что на Александре скажется ее дурное влияние. Однако сын при первой после длительного перерыва встрече мне понравился, он был увлечен идеей, у него был вполне сформировавшийся стойкий интерес, и при таких отличных задатках из него мог получиться превосходный специалист, уникальный и широко известный, за которого мне не было бы стыдно перед предками. Правда, Александр наотрез отказался начинать раннюю специализацию и переходить в школу с биологическим уклоном, и это меня огорчило, но надежда не покидала меня. В конце концов, я тоже закончил не физико-математическую школу, а языковую, с углубленным изучением немецкого и со вторым иностранным языком, но это ведь не помешало мне с первой попытки поступить в технический вуз и с блеском окончить его.
Я строго контролировал развитие сына, проверял его успехи не столько в учебе, сколько в избранной специальности, и на протяжении нескольких лет мне казалось, что все должно получиться. Тем не менее, несмотря на все приложенные мною усилия, Александр не захотел продолжать образование и даже не попытался поступить в вуз. Он ушел служить в армию, а я набрался терпения и ждал его возвращения. Я был уверен, что армия научит его уму-разуму и выбьет из головы дурь, он придет домой повзрослевшим и осознает необходимость учиться. Два года напрасных и глупых иллюзий… Сын вернулся действительно повзрослевшим, но это выражалось лишь в том, что он научился разговаривать резко и грубо. Очень скоро я понял, что мне не удастся его переломить, он такой же умственно ленивый, как и его мать, и так же, как она сама, не испытывает интереса к систематизированным глубоким знаниям и к собственной карьере.
Разочарование было болезненным, на сына потрачены годы и усилия, которые не дали результата. Если бы я мог это предвидеть, я не стал бы возлагать на него столько надежд, вместо этого я попробовал бы найти себе еще одну жену, которая родила бы мне ребенка, и уж этого ребенка я никому не отдал бы на воспитание. Но я снова ошибся…
Возвращение Александра из армии и мой разрыв с ним совпали по времени со свертыванием научных исследований в области новых технологий. Конверсия коснулась не только оборонного производства, но и научных разработок. Мою лабораторию сначала сократили на тридцать процентов, потом еще на пятьдесят, потом вовсе закрыли. Я, со всеми своими знаниями и опытом, оказался не нужен своей Родине, а ведь я так любил ее и продолжал любить.
Сначала я даже не осознал масштабов катастрофы. Трудности казались мне временными и несерьезными, но чем дальше – тем больше я убеждался, что мое научное направление закрывается за ненадобностью и нет ни малейших перспектив на его возрождение. «Ну и что, – уговаривал я себя, – можно сменить специальность, можно найти себе применение, чтобы это шло на благо Родины». Но со сменой специальности все оказалось не так просто, как я думал вначале. Наука сокращалась всюду, и те, кому удалось уцепиться и остаться, вовсе не жаждали уступать свое место мне. И потом, у меня была научная гордость. В своей отрасли я достиг больших высот, я составил себе имя, признанное не только в нашей стране, и что же теперь, я должен отказаться от всего этого только ради куска хлеба? Или начать интриговать, задействовать связи и знакомства, чтобы выбить себе место, равное тому, которое я потерял?
