Она взялась за ручку.
— Дана, это жестоко.
— Да как угодно, — она открыла дверь, слегка пошатываясь. Кажется, она выпила больше, чем я думала. Значит, все это не более чем пьяные разговоры.
— Как ты доберешься до дома? — спросила я.
— Отъ… сь, — проворчала она.
— Прошу прощения?
Она коротко рассмеялась, но ее глаза были такими грустными, словно ей хотелось плакать. С Даной это иногда случалось, и тогда начинались пьяные нежности.
— Останься здесь на ночь, Дана. Это раздвижной диван, и…
— Будь осторожна, — она погрозила мне пальцем. — Будь очень осторожна, Элли.
Когда она сказала это, меня обдало холодом от внезапной перемены в выражении ее лица.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что… У меня дурное предчувствие насчет этого человека. После того, как ты встречаешься с ним, в твоей ауре происходит что-то непонятное. Темное и плохое. С ним что-то глубоко не в порядке.
— Ты слишком много выпила.
— Только не приходи плакать у меня на плече после того, как он жестоко обманет тебя. Не в этот раз, — она слега пошатывалась. — На этот раз ты выбираешь роль жертвы.
— Не могу поверить, что ты это сказала! После всего, что я пережила в браке, после утраты моей дочери…
— Знаешь что? Я устала… Мы все устали от твоей психологии жертвы. Всё постоянно вертится вокруг тебя, Элли. Вокруг твоих потерь. Когда ты последний раз интересовалась, что на самом деле происходит в моей жизни? А? Когда ты последний раз спрашивала меня о Томе?
Я сглотнула. Чувство вины кольнуло меня.
— Ты когда-нибудь задумывалась, что пользуешься своими утратами и нервными срывами, как костылями, — что тебе нравится питаться сочувствием? Потому что ты привыкла играть эту роль и расцветаешь от чужого внимания?
— Почему ты так рассердилась, Дана?
— Том потерял работу в прошлом месяце. Я рассказала тебе об этом в тот вечер, когда мы пили в «Малларде».
Мои мысли разбегались в стороны. Я смутно помнила, что она говорила об этом, но, должно быть, я была слишком пьяна, чтобы правильно интерпретировать ее слова. Во мне всколыхнулась тревога. Я твердо помнила мой разговор с Мартином позднее в тот вечер… или нет?
— Вот так. Мы до сих пор не знаем, где он получит зарплату в следующем месяце. А ты получай удовольствие от жизни в Лас-Вегасе. — Она вышла из моей квартиры в коридор, развернулась так круто, что ее качнуло в сторону, и она была вынуждена упереться рукой в стену. — Возможно, полиции в Оаху стоило копнуть поглубже, а?
Она захлопнула дверь. Меня затрясло. Я смотрела на закрытую дверь, наполовину ожидая, что она вернется с извинениями, но уже понимая, что этого не будет. Я не люблю конфликты. Мой отец был прав: я готова сделать что угодно, лишь бы избежать конфликта. Как она посмела упомянуть о полиции и что, черт побери, она имела в виду?
Я погасила свет и поспешила к окну, где стала ждать, когда она выйдет на тротуар. Она раскрыла зонтик и вышла под дождь. Свет фонарей отражался от луж, пока она переходила улицу. Гнев, обида, чувство вины — все это ядовитым коктейлем кружилось в моей груди. Когда я смотрела, как она идет в тени на другой стороне улицы, то решила, что Дана просто ревнует. Потом она вдруг остановилась у неподвижного автомобиля с работавшим двигателем: выхлопные газы клубились сзади мелкими облачками. Я напряглась, когда она склонилась к окошку со стороны водителя и заговорила с кем-то внутри. Когда она вскинула голову и посмотрела на мое окно, мое сердце учащенно забилось. Я отошла от окна. Был ли этот автомобиль вчера припаркован на том же самом месте? Тот самый автомобиль, который я заметила, когда вернулась домой после путешествия с Мартином, — оранжевый «субару Кросстрек» с запотевшими окнами, скрывавшими того, кто находился внутри? Этот «субару» был той же модели и того же цвета, что и автомобиль, который я видела в подземном гараже. Необычный цвет. Дана выпрямилась и продолжила прогулку под зонтиком. «Субару» тронулся с места, развернулся и уехал в противоположную сторону.
По моей спине пробежал холодок, и я услышала, как что-то тихо скребется по краям моего сознания, словно сухие ветки о стекло, пытаясь проникнуть внутрь.
Раньше
Элли
Май, почти два года назад.
Лас-Вегас, Невада
— Ты зачаровал меня… Я околдована тобой… — фигуристая ресторанная певица со сладострастным голосом Билли Холидей [117] ворковала слова в микрофон. Мы с Мартином сидели в отдельном кабинете с бархатной обивкой в дальнем углу от сцены. Рядом с певицей фокусник в костюме Чарли Чаплина исполнял пантомиму с волшебными трюками при содействий неестественно бледной юной помощницы. Она носила купальный костюм в стиле двадцатых годов. Кроваво-красная лента на ее бледной шее и густо накрашенные губы в виде сердечка такого же цвета были единственными цветными пятнами на черно-белом фоне. Это было все равно, что смотреть старое немое кино, но в живом исполнении и с хореографией под песенный ритм.
Это ночное кабаре-шоу исполнялось в клубе «Абракадабра», на первом этаже нашего отеля в Лас-Вегасе. Мы с Мартином прижимались друг к другу в уютной алкогольной дымке, разгоряченные после вечерних выигрышей и множества поздравительных коктейлей в казино «Второй шанс».
Темп и мелодия изменились: «Сегодня ночью выпадет удача…»
Я переплела пальцы с Мартином и откинулась на мягкий подголовник. Я чувствовала себя блаженно-пьяной и… да, красавицей. Уже почти две недели я проводила дни у бассейна или в массажном салоне, пока Мартин встречался с бизнесменами, но вечера были в нашем полном распоряжении. Новые наряды. Шоу и представления. Сказочная еда. Испытание нашей удачи. Я загорела и стала намного стройнее, чем в тот ненастный январский день, когда познакомилась с ним. Я была расслаблена, я была влюблена, и все это сказывалось на моем лице и теле. Мне казалось, что я действительно перевернула новую страницу в жизни. Я погрузилась в бездну горя и утраты, но смогла выбраться оттуда. Я победила.
Фокусник в костюме Чарли Чаплина резкими движениями взмахивал жезлом, что напоминало дерганые, почти комичные движения в старинном немом кино. Он снял свою шляпу, как делал уже несколько раз во время представления, и достал оттуда живого кролика. Я ахнула.
Мартин рассмеялся надо мной.
— Что тут смешного? — Я шаловливо ущипнула его. — Это было блестяще! Я же видела — в его шляпе ничего не было. Он несколько раз показывал ее зрителям.
Глаза Мартина лучились отраженным светом маленьких свечей, расставленных в кувшинчиках на столе. Он накрыл мои щеки ладонями и нежно поглядел на меня:
— Моя Элли. Как я люблю тебя.
Я прижалась к нему, и он обнял меня. Но я ощущала тихий шепоток беспокойства. Он вел себя покровительственно… или просто я стала слишком впечатлительной? Отец винил меня в этом; впрочем, Дуг иногда тоже так поступал. Я вспомнила, как Дуг выговаривал мне за то, что я разрешила Хлое играть с куклой, у которой разболтались пуговицы. Одна из пуговиц отвалилась. Хлоя сунула ее в рот и едва не задохнулась.
«Ты иногда ведешь себя по-идиотски, Элли…»
«Пассивно-агрессивная Элли».
Мартин не имеет к этому отношения, решила я. Он не такой.
— Все равно не понимаю, как он проделывает этот трюк, — сказала я, не в силах сменить тему. — Он все время носит шляпу на голове, когда не показывает ее публике, а тогда она пустая.
Мартин окинул меня каким-то странным, отчужденным взглядом.
— Гудини однажды сказал: «То, что вы видели — не то, что вы думаете», — потянувшись через стол, он взял оливку с закусочной тарелки, бросил ее в рот и начал жевать. — Это самое лучшее, то, что мне нравится в фокусах и ловких проделках, — он прожевал оливку и взял бокал скотча. — Фокус в том, чтобы давать неправильные указания, чтобы заставить нас видеть и думать одинаково, когда нечто ускользает от нашего внимания.
