В том же деловом ритме зашли они в туалет, где Турецкого тактично и ловко окружили и позволили совершить необходимое дело. С той же скоростью поднялись в ярко освещенный зал, где Турецкому зачем-то вручили вафельный кулек с мороженым. Он послушно и даже с какой-то детской радостью лизнул холодный сладкий шарик, пахнущий ванилью. Группа в приличном темпе промаршировала дальше, от павильона к павильону, двое поочередно придерживали Турецкого под руку, третий двигался сзади. Саша понимал каким-то отстраненным умом, что он выглядит с этим мороженым в высшей степени нелепо, но потом, увидев, что не он один облизывает цветные кулечки, не то чтобы успокоился, а просто без сожаления выкинул свое недоеденное мороженое в ближайшую урну.
Перед входом в один из павильонов — десятый или одиннадцатый по счету, Саша уже не мог бы вспомнить, — они остановились, и голубоглазый принес каждому по бутылке пива. Турецкий видел, что темп, который был взят с самого начала, требовал подпитки. И похитители, словно наперегонки, опустошили свои бутылки. Саша же не торопился. А куда ему-то было спешить. Тем более что внимание его привлек странный человек — длинный, и худющий, с козлиной бородкой, весь в черном, игравший у входа на скрипке. Возможно, похитители не возражали, чтобы Турецкий немного передохнул от сумасшедшей гонки. Он даже позволил себе сделать по направлению к скрипачу пару мелких шажков.
Это был старик, на нем, словно на вешалке, надет был черный фрак. На ногах черные же остроносые туфли. Скрипач вытягивался вверх, изгибался длинной черной змеей в такт музыке, фигура казалась такой же нелепой, как тот плоский стальной молотобоец, но так же, как и там, что-то непонятное завораживало, притягивало взгляд. Мелодия была незамысловатой, старик-скрипач жил в ней — одинокий, обладающий этой единственной возможностью заработать себе на хлеб. Толпа же текла мимо.
И снова — быстрей, в темпе!.. «Шнель, шнелъ!» — звучало в мозгу Турецкого. Вскоре они оказались у другого выхода с территории ярмарочных павильонов. К ним тут же подкатил новый автомобиль. На этот раз это был большой синий «мерседес», по описанию, вспомнил Турецкий, он мог быть родным братом того, в котором погибли Алмазов и «курьер» отсюда, из этого города.
Сашу опять стиснули с боков, и машина понеслась. Он уже не смотрел по сторонам: бессмысленно. Запомнить в этом его состоянии он все равно ничего бы толком не смог. Значит, следовало сосредоточиться на чем-то другом, не менее важном.
И первая же мысль, которая больно уколола сознание, была о том, что если взяли таким вот образом, то теперь уж точно — живым не отпустят. И никто ничего не узнает… Ведь официально он в отпуске. И правду знают лишь три-четыре человека. Которые абсолютно ничем не смогут ему помочь. Ну, может быть, еще Косте удастся поднять на ноги полицейских герра Юнге. И что? Они ж сами вот даже за случайные свидетельства об убийцах собственного банкира готовы десятки тысяч марок платить. А кто им Турецкий?.. Владислава Листьева убили! И Саша знал, как шло расследование, поскольку этим делом занимались коллеги. Сам Президент над гробом Влада клятву давал, что найдут убийц, а чем все кончилось? Что, снова на рельсы ложиться? Вот точно так же забудут и про него, «важняка» Турецкого. Назовут его гибель очередной издержкой на фронте борьбы с организованной преступностью… А может, ребята из «Новой России» некролог дадут, что вот был, мол, такой у них сотрудник, способный следователь, не добравший даже полувека. Глядишь, и тень от крылышка славы упадет на бывшую грешную голову… Но что это он стал так отчаянно жалеть себя? Разве жизнь уже поставила точку?.. Однако о чем он? Ах да, как писал Щекочихин, смерть, точнее убийство Влада, открыло настежь двери для серии «наглых убийств». Демонстративных. Многие стали проводить собственные расследования и тоже стали жертвами. Тот же Кивелиди… А Алмазов, который захотел изменить финансовую политику… всего лишь! Нет, прав был тогда Щекочихин, сказавший, что нынче иметь большие деньги — все равно что ходить по минному полю. Но это же у них! А что, какие деньги у Турецкого? Пятьсот Славкиных долларов?.. Но зачем же они так долго возят-то его? Давно бы уже шлепнули и — концы в воду. А они все везут куда-то…
«Мерседес» ехал вдоль железной дороги. Саша подумал, что этот мир с того часа, как Гагарин обогнул Землю, становится все меньше и все доступнее. А они, следователи, сыскари, продолжают путаться в трех соснах. И ведь прав этот сукин сын генеральный, надо ездить к коллегам, надо видеть и привыкать к другим городам и странам, чтоб легче было потом ориентироваться. Да хоть бы вот как сейчас. Кто объяснит, куда черт занес и где он свой печальный конец найдет?..
Денис, помнится, говорил, что у них, у немцев, города здесь, как у нас деревни, все вдоль главной улицы. Вот, кажется, в один из них они и прибыли. С широкого шоссе машина свернула направо, покрутилась среди двухэтажных вилл, окруженных небольшими садами и стрижеными газонами, и выехала на тихую улочку, состоявшую из нескольких домов. Невысокие сетчатые заборчики. Так себе, будто оградки от кур. Вазоны с увядшими цветами. Вдали, за домами, темно-зеленый массив деревьев. Похоже, парк. Левее — шпиль кирхи.
Когда вышли из машины, Турецкий, показывая, что укачало, сумел, однако, оглядеться, стараясь спрятать глаза от похитителей. Возле дома на противоположной стороне, наискосок, расхаживал крупный мужчина средних лет, одетый в яркий спортивный костюм. Лицо его показалось Турецкому знакомым. Но где и когда видел, да и видел ли вообще, он утверждать не мог. А может, фотографию запомнил? Сам же говорил недавно Юрке Федорову… ах ты Боже мой, сюда бы на минутку его с ребятами!.. Ну да, говорил, что бывает такая зрительная память, когда человек раз посмотрит на прохожего, а потом всю жизнь перед глазами портрет того человека держит… Но кто же это?
В коротких уважительных фразах, которыми перебрасывались похитители, вдруг мелькнуло слово «Мюллер». И Саша вспомнил: знаменитый футболист! Вот так. Значит, здесь он обитает. Или просто случайно тут оказался. А какая разница, если… «Ты еще жив, Турецкий! — приказал он себе. — И запомни: в доме наискосок ты видел самого великого Мюллера».
3
Особняк, куда его привезли, выглядел внушительно: два круговых пандуса, по которым машина въезжает в портик, поддерживаемый четырьмя спаренными колоннами, высокие окна второго этажа в мавританском стиле, крыши боковых пристроек венчают широкие балконы с мраморными балясинами балюстрад. Богатый дом, сделал вывод Турецкий. И вдруг мелькнула мысль: а вдруг пронесет? Все же — тут немцы, а наши у них, похоже, на подхвате: приведи, принеси, подай, поди вон… А что может интересовать немцев? Какая им польза от русского следователя?
По довольно крутой винтовой лестнице Турецкого спустили в подвал. Включили яркий свет, и он увидел обширную комнату, напоминающую музей. На стенах было развешано старинное оружие, блестящие рыцарские латы, какие-то ржавые цепи, обручи и прочие ценности непонятного назначения.
Чтобы не дать себе расслабиться, Турецкий производил в уме нехитрые расчеты: прикинул время дороги, скорость движения, и у него выходило, что от павильонов Книжной ярмарки они отъехали примерно на тринадцать — пятнадцать километров. Но вот в каком направлении, это загадка: на север, восток или запад? Точно — не на юг, иначе бы пришлось снова Майн переезжать…
А его между тем усадили на тяжелый деревянный стул, наручниками, как в самых дешевых детективах, прихватили запястья снизу, на спинке стула, и направили в лицо яркий сноп света — от пятисотсвечовки, наверно. В то время как само помещение окунулось во мглу. У Саши мгновенно заслезились глаза, но ничем помочь оно себе не мог. Разве что плотно зажмурить веки. Но яркий розовый свет пробивался и сквозь них. Совсем худо дело, подумал он, так ведь и ослепнуть…
Его грубо дернули за плечо, но Саша лишь ниже уронил голову, спасаясь от света.
— Ну-ка подними его! — раздался чей-то новый голос, уже без акцента, явно московского происхождения, с растянутым «а».
Резкий удар в ухо, едва не оглушил.
— Идиот! — крикнул все тот же. Саша раскрыл глаза, но ничего не увидел из-за слепящего света, он смог только промычать от боли и помотать головой. — Кофеин вколи, чтоб он быстрей оклемался…
Щелкнул металл, звякнуло стекло, и Саша снова почувствовал боль от укола в предплечье. И опять через одежду. Вот же суки! Наркоманы дерьмовые! Турецкому хотелось кричать, материться, но он усилием воли сдерживал себя, чувствуя, как у него начинает гореть шея, а спина, напротив, покрываться липким холодным потом. Неожиданно и свет перед глазами стал меркнуть, но не настолько, чтоб Саша мог что-то различить вокруг себя. Однако давление на глаза вроде бы уменьшилось.
