— Нам нужно открытое место. Ровное поле, чистое пространство без телеграфных проводов и не слишком заросшее деревьями, — объясняю я.
— У нас же нет посадочной полосы. — Она несколько раз повторила.
Наконец к телефону подходит ее муж. Его зовут Маркус. Говорит, между их домом и Пятой автострадой есть соевая плантация и силосное поле темно-зеленого цвета. В окрестностях больше такой сочной травы не растет. Так что не спутаем и спокойно можем приземляться.
Остаток дня тянулся долго. Я поработала в офисе, собрала сотрудников, пока те не разошлись по домам. Объяснила свое нынешнее состояние и всех заверила, что работы они не лишатся. Еще я совершенно ясно дала понять, что не совершила ничего предосудительного и уверена, что репутация моя останется чиста. О своем увольнении сообщать не стала. Их и так достаточно потрясло, и сейсмические происшествия нам тут не нужны. Я не стала забирать из кабинета личные вещи и ушла налегке — с одним только портфелем, как обычно: будто бы ничего особенного не произошло и мы увидимся утром.
Сейчас девять вечера. Сижу на кухне в доме Анны, пожевываю толстый кусок чеддера и попиваю красное вино из бокала. Все путем, незачем отравлять себе существование мрачными мыслями — только вот глотать почему-то тяжело. Вес сбросила. Не знаю сколько. Аппетита у меня нет, и я вернулась к пагубной привычке периодически выходить на улицу, чтобы перекурить. Где-то раз в полчаса пытаюсь связаться с Марино — безрезультатно. Из головы не выходит папка Бентона. С тех пор как на Рождество я просмотрела ее содержимое, все о тех письмах думаю. Ближе к полуночи раздается телефонный звонок, и я решила, что капитан наконец-то прочел мои сообщения.
— Скарпетта, — отвечаю.
— Это Хайме, — доносится до меня четкий, уверенный голос прокурора.
От удивления умолкаю. Хотя тут же вспоминаю, что персонаж она решительный. В любое время дня и ночи без колебания вызовет человека на разговор, если предполагает посадить его за решетку.
— Мы созванивались с Марино, — начинает она. — Так что, надо думать, вы осведомлены о моем положении. Или, пожалуй, вернее будет сказать, о нашем с вами положении. Вообще-то, вы, наоборот, должны радоваться, что этим делом занимаюсь я, Кей. Я вас не собираюсь натаскивать, но послушайте моего совета. Просто говорите перед присяжными то же, что и мне. И попробуйте не нервничать.
— По-моему, я уже разучилась нервничать.
— Главное, почему я звоню — у меня для вас информация. Мы проверили ДНК на почтовых марках. С писем из папки «По инстанции», — сообщает она, будто я вновь готова ее слушать. Надо понимать, ричмондские лаборатории выходят теперь напрямую на нее. — Похоже, тут у нас Брэй наследила. Во всяком случае, это она лизнула марки, и, надо полагать, она же занималась корреспонденцией. Голова у нее хорошо варила — ни одного пальчика. На нескольких письмах есть отпечатки Бентона: видно, открывал, еще не догадываясь об их содержании. Думаю, он знал, что наследил. Правда, непонятно, почему в папке не оговорился. Мне просто интересно: он когда-нибудь упоминал про Брэй? Есть ли какие-то основания предполагать, что их нечто связывало?
— Не припомню, чтобы о ней речь заходила, — отвечаю. Услышанное в голове не укладывается.
— Что ж, ну, во всяком случае, такой вероятности отбрасывать нельзя, — продолжает собеседница. — Она работала в округе Колумбия. Он — в нескольких милях ближе к центру, в Квонтико. Не знаю. Просто я поражаюсь, что эта женщина вообще стала посылать ему такое. И еще думаю, уж не отправляла ли она их из Нью-Йорка с целью пустить Бентона по ложному следу: будто бы эта гнусная корреспонденция исходит от Кэрри Гризен.
— И, как известно, он действительно взял ложный след, — напоминаю ей.
— Тогда нельзя исключать вероятности... пока еще просто вероятности, что Брэй имела отношение к его гибели. — Бергер ставит точки над i.
Тут в голове пронеслось, уж не проверяет ли она меня. Рассчитывает, что я сию минуту разражусь репликой, подписав себе приговор? Ляпну что-нибудь меня изобличающее? «Отлично. Туда ей и дорога. Ведьма получила по заслугам». А с другой стороны, не знаю. Может, у меня просто паранойя и все обстоит совсем иначе. Может, Бергер всего лишь со мной откровенна.
— Я так понимаю, Брэй в разговорах с вами ни разу не упоминала о Бентоне, — продолжает она.
— Да что-то не припомню, — отвечаю я. — Нет, ни разу речи не заходило.
— Вот что мне совсем непонятно, — продолжает собеседница, — так это при чем здесь Шандонне. Положим, Жан-Батист с покойницей был знаком, скажем, пересекались они по делам. Тогда зачем ему понадобилось ее убивать? Да тем более таким образом. Неувязочка. Не вписывается в модус операнди. Как вам кажется?
— Может, сначала «Мириндой» меня отпоите, а потом уже пообщаемся на тему убийства Брэй? — только и нашлась что ответить. — Или отложите вопросы до слушания?
— Вы не арестованы, — отвечает Бергер. Поверить не могу: говорит со смешком, словно находит ситуацию занятной. — Обойдемся без прохладительного. — Тут она снова посерьезнела. — Я с вами не играю, Кей. Помощи вашей прошу. Радуйтесь, что в этом зале допрашивать свидетелей буду я, а не Райтер.
— Мне жаль, что вообще кто-то будет в этом зале. Там никому не место. Уж во всяком случае, в связи со мной.
— Итак, у нас два ключевых момента, в которых, кровь из носу, надо разобраться. Семенная жидкость по делу Сьюзан Плесс не принадлежит Шандонне. К тому же теперь появилась новая информация о Диане Брэй. Это просто инстинкт, да только мне не верится, что они с убийцей были знакомы. Во всяком случае, не лично. Я все-таки склоняюсь к мысли, что за своими будущими жертвами он наблюдал лишь издали. Смотрел, следил, фантазировал. И, кстати говоря, Бентон тоже так думал, когда изучал дело Сьюзан.
— Он придерживался мнения, что семенная жидкость принадлежит убийце? — спрашиваю я.
— Бентон и мысли не допускал, что в деле замешано более одного исполнителя, — признается Бергер. — До ричмондских убийств мы вообще искали хорошо одетого симпатичного человека, с которым Сьюзан ужинала в «Люми». О самопровозглашенном оборотне с генетическими аномалиями и речи не шло.
И что, предполагается, будто я после всего этого должна хорошо спать? Куда там. То и дело проваливаюсь в тягостную дремоту, просыпаюсь, хватаю будильник, смотрю на часы. Время течет еле заметно и неумолимо, точно сползающие ледники. Мне снится, что я у себя дома и у меня щенок, желтая девочка, лабрадор-ретривер. Очаровашка с длинными тяжелыми ушами, огромными лапами и уморительно-умильной мордочкой. Она похожа на плюшевых зверюшек, которых я видела в одном замечательном магазине игрушек в Нью-Йорке, «Шварц». Когда Люси была маленькой, я частенько туда заглядывала подыскать для нее какой-нибудь приятный сюрприз. Во сне, в этом сгустке фантастических образов, порожденных моим подсознанием, я играю со щенком, щекочу девочку, а она лижет мне лицо и отчаянно виляет хвостиком. И тут я вдруг каким-то образом снова захожу в свой дом, там темно, холодно и пусто — ни одного живого существа, полное безмолвие. Зову щенка (не помню ее имени), мечусь по комнатам, всюду пусто. Просыпаюсь я в гостевой спальне в доме Анны, плачу навзрыд.
Наступило утро, мы летим над деревьями, а внизу клубится туман. Мы с Люси в ее новой машине вдвоем: Джек проснулся с ломкой и в лихорадке, а потому остался дома. У меня смутные подозрения, что недужит он неспроста. Виною всему скорее всего похмелье; сильно опасаюсь, что проснулись в нем дурные наклонности как раз из-за меня — все те, с кем я работаю, подверглись нестерпимому напряжению. Он-то ведь в жизни был всем доволен, а теперь ситуация перевернулась вверх тормашками.
«Белл-407» — черный, с яркими полосами вертолет. В нем пахнет как в салоне нового автомобиля, и двигается он ровно, как по полосе тяжелого шелка. Мы направляемся на восток, восемьсот футов над землей. Я погрузилась в изучение местной карты, которая лежит у меня на коленях, и сличаю условные изображения линий электропередачи, дорог, железнодорожных путей с теми, что проносятся за бортом. Наше местонахождение известно точно: вертолет напичкан средствами навигации до отказа, лучше, чем у «конкорда». Просто сейчас хочется чем-то себя занять, чем угодно — лишь бы уйти в дело с головой.
— Две антенны по направлению час. — Указываю на карту. — Пятьсот тридцать футов над уровнем моря. Дается без поправки, визуально не наблюдаю.
— Вас понял, — отвечает племяшка.
Антенны, должно быть, значительно ниже линии горизонта, а значит, опасности они не представляют, даже если близко будем пролетать. Просто у меня какая-то редкая боязнь препятствий, а в наш век постоянно развивающейся связи их возникает на пути все больше и больше. В эфир вышла авиадиспетчерская служба Ричмонда, сообщила, что радиолокационное обслуживание завершено, и посоветовала переключаться на местную связь. Меняю частоту транспондера на тысячу двести, едва различая в нескольких милях прямо по курсу усики антенн. Мощной подсветкой они не оснащены и смотрятся издалека как призрачные, полупрозрачные росчерки карандаша в плотном сером тумане. Указываю на них.
