— Извините, но у почты машину поставить негде, и по центру вам придётся ходить ножками… Вот у этого магазина и встанем! — Магазинчик назывался «Отвёрткин», и жук ловко втиснулся в просвет меж других машин.
— Я побежал, а вы по Бестужева так и выйдете к почте… Ключи — вот они, доверенность не забыл? Ну, тогда… тогда успехов вам в ваших подпольных делах! — хмыкнул Юра. — Папа, как проводишь гостя — сразу звони. Здесь и встретимся! Ну, пока! — И через минуту скрылся за спинами прохожих.
— Ну, что ж, и нам пора! — обернулся к подопечному Алексей Иванович. — Здесь всё близко.
Беглец взялся, было, за сумку, но вдруг подумал: идти с сумкой в консульство не стоит. Её будут тщательно обыскивать, сканировать, а там заношенные пожитки. Он возьмет с собой только несессер, блокноты — и все! Нужен пластиковый пакет… Нет, и пакет не годится! Сколько раз он вынужден был являться с такими пакетами то в прокуратуру, то в суд… А ты хотел, чтобы за тобой кейс носили с бумагами, а ещё и лептоп? А вот так, как обычный зэк с узелком, значит, не хочешь? Да, никаких бритв и дезодорантов, вот только носки прихватит и упаковку носовых платков — слезы вытирать, и, пожалуй, ещё блокнот, ручку. Всё это поместится в карманах жилета! Так, а Толин паспорт? Документ был на месте. Всё, пора!
— Алексей Иванович, разрешите оставить сумку в машине. Собственно, её надо было выбросить по дороге…
— Да пожалуйста, оставляйте! Но что это за страсть такая у вас, молодых, все разбрасывать! Это когда вы ещё получите посылку из дома! И сумку мы переставим в багажник, она ещё пригодится… А то сразу викиньштейн, понимаешь, устраиваете!
— И вот ещё что, возьмите деньги!
— Зачем? Не надо, не надо! Они вам и самому в тюрьме пригодятся! Там без денег нельзя.
— Не последнее отдаю. И потом на первых порах мне обязательно запретят ларёк… Да и не до него будет!
— Понимаю, понимаю… Ну, вы как, готовы? Ну, тогда что же? Тогда пошли!
И скоро Пустошин вывел подопечного на многоголосую площадь, и остановил в тени какого-то памятника. Ниже всё пространство было запружено машинами, между ними робко пробирался жёлтый трамвай, рядом небольшая группка азиатов, кажется, японцев, толпилась у красного автобуса.
— Вот вам и вокзал! — показал Пустошин прямо перед собой на затейливое здание. — Говорят, похож на Ярославский, там, у вас в Москве. Когда Юра учился, я сюда часто приезжал. А там, левее, переход на морской вокзал. Видите?
Но в указанной стороне ничего, кроме жёлтых мачт портовых кранов и высоток вдалеке, не проглядывалось. Да и зачем ему вокзалы? Нет, почему же? Он может взять билет на Толин паспорт, да, взять билет на какой-нибудь ночной поезд с недлинным маршрутом, ну, там до Красноярска, и сойти где-то под Читой, а там встретит Толя… А что, если бы они, и вправду, угнали вертолёт? Да, не долетели, но ведь полетали бы…
Нет, это уже диагноз! Самый натуральный синдром бродяжничества. Как там майор сказал? Он сказал просто: «Надо было тебе не осколок из пятки вытаскивать, а шило из задницы…» Но Толи рядом нет, есть Алексей Иванович, и надо всеми силами поддерживать разговор:
— А порт большой? Насколько знаю, в советское время иностранные корабли заходили не сюда, а в Находку.
— Ещё какой большой! Девятнадцать причалов! Тянутся на километры. Вы только не путайте корабль и пароход, особенно здесь. Корабль — это всегда военная машина. И назвать кораблём торговое или пассажирское судно может только человек глубоко сухопутный, ну, а если это мужчина, то точно не местный, — просвещал Алексей Иванович.
«Да, назвать правильно, а лучше правильно поступить — большое дело».
А Пустошин тоном экскурсовода вел дальше:
— А это, как вы догадались, памятник Ленину, — хлопнул он по серому постаменту. — Это, доложу я вам, самое известное место в городе. Теперь-то у каждого мобильники, а раньше, куда бежал моряк или рыбак, если у него не было в этом городе дома? На почту, на переговорный пункт! Ох, и очереди, помню, тогда были. Сначала переговоры, а потом уже кто куда — кто в ресторан, кто к знакомой женщине, а кто обратно на пароход, корабль, сейнер, плавбазу… Вахту ведь кому-то надо стоять! Именно стоять, а не нести! — поднял Алексей Иванович просветительский палец.
— А где же почта? — потерял терпение беглец. Он уже приготовился, и держал в руках конверт с паспортом.
— Да вот она, ваша почта, — показал Пустошин направо. И точно: совсем рядом было большое серое здание, осталось только спуститься с пригорка. Они уже подошли к ступенькам, но тут Пустошин, неожиданно вытянув руку, преградил дорогу. А он теперь и сам увидел: у дверей почтамта в тени козырька стояли несколько омоновцев, в сторонке ещё и военный патруль, все служивые были с автоматами, с рациями…
— В честь чего это такое усиление? — забеспокоился Алексей Иванович. — Идёмте, идёмте отсюда! — И быстро двинулся в противоположную сторону.
— Мне все-таки надо отправить документ! Это важно… Надо найти другую почту!
— Да что вы переживаете? Я и сам могу отправить. Куда скажете, туда и отошлю, — не останавливаясь, вдалбливал Пустошин и потребовал: — Давайте конверт, давайте!
Хорошо, хорошо, пусть отправит! Он Толин адрес ещё в Хабаровске написал, только обратного не было, тогда уж пусть Алексей Иванович свой проставит.
— Да-да, адрес укажу свой, — засовывая конверт в карман своей курточки, заверил тот. — И не надо нам этот почтамт, зачем на такие пустяки время тратить! Сейчас только девять, стало быть, консульство для посетителей ещё закрыто. Да никуда оно не денется! Давайте-ка лучше город посмотрим!
— Но я ведь не турист! — Неужели это надо ещё напоминать, стал раздражаться беглец.
— Я вам интересный памятник покажу… Это недалеко… Хороший памятник, — будто не слыша, уговаривал Пустошин: ведь не на своих двоих, машина повезет. А потом взорвался:
— Да погуляйте вы ещё немного! Куда, чёрт возьми, вы так торопитесь?
И в самом деле, куда? Туда он всегда успеет! Только и затягивать с этим нельзя, нет, нельзя. И в руки себя надо взять! А то башка раскалывается, и нервы сдают…
— Знаете, я как-то сопровождал парнишку — сбежал солдатик из части, — начал Пустошин, когда они сели в машину. — Так вот, сопровождал я его в военную прокуратуру, и так это муторно было! И, вы знаете, там отнеслись к парню нормально. Да, понимаю, это они так свидетелях… Но я потом узнавал, всё у парня наладилось, в другую часть перевели. Так ведь то солдатик! А вы — другое дело! Это как собственными руками отправить на казнь!
— Ну, что вы, Алексей Иванович! Какая казнь, даст бог, ещё поживём, — усмехнулся беглец, вроде как успокаивая. Только кого, Пустошина? Да нет, себя!
Немного поплутав по улицам, Алексей Иванович притормозил у какого-то сквера, и там по одной из аллей они вышли к памятнику. Фигура на маленьком постаменте, втиснутая в длинное несуразное пальто, стояла, высокомерно вздёрнув подбородок. Мандельштам?
— Он, он! Вот только пальто ему зачем-то помяли… Но здесь ему хорошо! А то ведь, когда установили памятник на Второй Речке, у пересылки, так без конца уродовали. Он сначала, знаете ли, железобетонный был, вот руку ему и сломали. Потом из чугуна сделали, в другое место перенесли — там краской облили. А это университетские, молодцы, постарались, может, хоть здесь Осипа Эмильевича оставят в покое.
— Ну, поэт сейчас высоко и далеко, его уже никому не достать. А вот что чувствовал скульптор, когда его творение… когда то, что создал своими руками…
— Да, создателю тяжело, — искоса взглянул Пустошин. — Но вы не думайте, тут и кресты ломают. Вот, рассказывают, на Орлиной сопке казаки не успеют поставить, как тут же новый надо сооружать! Я же говорил вам — война! И с людьми, и с природой, и с памятниками… Нет, тут поэту хорошо, тихо, спокойно…
— Нам пора, Алексей Иванович! — отступил беглец от памятника. И через несколько шагов оглянулся: чугунный человек был еле виден сквозь жёлтую листву. Действительно, укромно, только очень одиноко…
На обратной дороге мысли успокоились, отяжелели и уже не будоражили сознание. И вот он уже замечает и отдельные дома, и вывески — «Жемчужина приграничного туризма — Хунь Чунь», «Китайские строители самые надёжные строители…» Засмотрелся и на девушку в красных брючках на переходе. И вспомнилось, как когда-то шел за Линой, а она, не замечая его, цокала себе каблучками, и её белые туфельки, казалось, не касались асфальта. О! Далеко не каждая женщина может ходить на каблуках! И ждал, что она вот-вот обернётся, и слова приготовил: вот, случайно оказался в этом районе…
Но Лина не оборачивалась, и он всё шёл за ней и во все глаза рассматривал. Ему нравилось в ней всё: и лёгкая походка, и отставленный локоточек, и загорелые ножки того необыкновенного медового цвета… Вот с этой яркой картинки и сбил его выкрик Пустошина: «Видите, видите крест!» Он вывел машину на какую-то горбатую улицу и, сбавив скорость, принялся просвещать:
