— Это могила Муравьева-Амурского! Его из Парижа перевезли сюда в начале девяностых. Это ведь он подписывал Айгуньский договор, по нему Россия и вернула себе Приморье. А сейчас мы только раздаём свои земли. Вот кому памятник должен стоять в самом лучше месте Владивостока, так это графу. Это в Хабаровске он замечательно стоит, на набережной, Амур рядом! Эх, не тех людей мы поднимаем вверх…
Неужели, Алексей Иванович, вас это ещё удивляет, подумал беглец, но в рассуждения, как Пустошин, входить не стал. А тот, проехав зданьице с надписью поверху — «Фуникулер», остановился у заграждения. И стало понятно: наступила очередь обзорной экскурсии. Отсюда, с верхней улицы, вид и впрямь был хорош — весь центр портового города как на ладони. А бухта совсем небольшая, и вряд ли весь флот мира, как убеждают, может здесь укрыться. Да его одного этот город не сможет укрыть!
— А это, видите, опоры для развязки будущего моста, что пойдёт на остров Русский, — пояснял рядом голос Пустошина.
Алексей Иванович, Алексей Иванович, зачем мост, не надо моста! И ехать придётся не на остров, а совсем в другую сторону.
— Скажите, а улица Фонтанная далеко отсюда?
— Фонтанная? Вы о прокуратуре? Да рядом, рядом она! Мы когда ехали, наверное, заметили вывеску «Хэндэ» — это корейская гостиница, вот поблизости от того места и прокуратура. А, собственно, зачем вам и знать, где эта контора находится? Они за вами сами приедут! Вас туда, мой дорогой, на машине с почётом доставят! — вздохнул Пустошин и вернулся к главному:
— Я думаю, к консульству на машине не стоит ехать, так ведь?
И пришлось старательно кивать головой: да-да, не стоит.
— Мы оставим её здесь и спустимся прямо к дому, ну, не к самим, конечно, дверям… Вон, видите, внизу справа стоит желтое такое здание — это и есть консульство, — показывал куда-то вниз Пустошин. Но внизу было много разных зданий, да и что рассматривать?
— Значит, сумку оставляете? Ну, что ж, тогда пошли!
И, взглянув в последний раз зеленоватую воду бухты, на на серые военные кораблики, беглец оторвал руки от железного поручня.
— Фуникулер игрушечный, конечно, но зато спустимся быстро. Раз — и мы внизу! — бодро пообещал Алексей Иванович, когда они двинулись к стеклянным дверям станции. Только двери по техническим причинам оказались закрытыми наглухо.
— Жаль, очень жаль! Есть тут и лестница, но такая, что чёрт ногу сломит. Придётся действовать по-другому, на машине.
Они съехали вниз по неширокой уютной улочке и остановились, уткнувшись в другую, поперечную, гудящую машинами.
— На Светланскую выезжать не будем, отсюда до Пушкинской три шага… Может, здесь и стоять нельзя, но ничего, мы быстро… Авось не оштрафуют, — бормотал будто про себя Пустошин. И беглецу пришлось перебить:
— Алексей Иванович, продиктуйте ваш телефон. — И Пустошин с готовностью откликнулся, и удивился: а что, записывать не будете? Да, нет, зачем? Он и Толины адреса прочёл и запомнил, а обёртку от шоколада ещё из поезда выпустил на свободу.
Помолчали. Алексей Иванович сидел, маялся: подбадривающих слов не находилось, а чем ещё отвлечь человека, он не знал. И когда пауза затянулась, достал из своей сумки папочку и с преувеличенным старанием стал шуршать какими-то бумажками.
И у него никаких особенных мыслей, вроде последние минуты на свободе или другой лабуды, не было. Да и сколько же можно думать о том, как это будет? Совсем скоро он воочию увидит, как! Остается только преодолеть последние сто, двести или сколько там метров и… И, не выдержав, нажал на ручку двери: пора! Тут и Алексей Иванович оживился, видно, ждал, когда подопечный сам будет готов к решительному шагу. Но зачем-то предложил:
— А может, Корабельную набережную посмотрим, а? Там народ митинговал, последний раз совсем недавно. Нет? Значит, прямо сейчас… эээ… и пойдём в консульство?
— Да, да! — заверил беглец и первым двинулся вниз по улице, будто боялся, что его решимости хватит ненадолго. Но когда, миновав здание с угловыми балконами, и он собрался завернуть направо, Пустошин остановил: не туда, нам в другую сторону.
— Интересная, скажу вам, эта улица Пушкинская! Здесь и представительство Министерства иностранных дел, и университет — бывший Восточный институт… Знавал я одного репрессированного, так его обвиняли в шпионаже — статья пятьдесят восьмая, пункт шесть. А вся вина — знал китайский и японский, изучал в этом самом институте… — И Алексей Иванович что-то рассказывал, рассказывал, пришлось делать заинтересованное лицо, кивать головой, а то и удивленно приподымать брови: вот как?
Наверное, поэтому они и не заметили жёлтых конусов поперёк въезда на улицу Пушкинская и некой пустоты вокруг. Но тут улица резко свернула, и глаз сразу выхватил высокое рыжеватое здание по правой стороне: консульство? Надо же, как близко! Но что консульство! Впереди, поперёк поднимавшейся вверх улицы медленно двигалась милицейская машина и, встав посредине, перегородила дорогу.
Пустошин в пылу краеведческого азарта ещё показывал на ближний дом из тёмного красного кирпича: «А вот это и есть университет! Видите львов у входа? Это китайцы подарили! Представьте, и мне довелось читать здесь лекции, два семестр. Работал бы и дальше, но жена не захотела сюда переезж…» Но тут же что-то почувствовал, повернул голову и замолк на полуслове.
А беглец ещё собирал глазами разрозненные детали: автобусы с синими шторками… чёрные машины у тротуаров… не меньше полуроты спецназа… Ах, Алексей Иванович, Алексей Иванович! Да кто же ещё! Но как зубы заговаривал, памятники показывал… И когда успел? Да в Хабаровске, когда же ещё? А он слезу пустил: папеньку напоминает… Значит, никаких иностранцев, значит, решим всё узким семейным кругом? Только зачем так рано себя обнаруживать? У самого консульства и выступили бы из тени: а вот и мы! У них и фабула, наверное, заготовлена: «Спецслужбы пресекли попытку беглого преступника укрыться на территории иностранного представительства. За его стенами он намеревался пересидеть там до захода во Владивосток какого-нибудь иностранного военного корабля…» Но он тоже хорош, умудрился заявиться во Владивосток накануне визита американского эсминца! Жаль, никто заранее не предупредил.
— Куда вас несёт? Вы что, не видите? — шипел сзади Пустошин. А беглец дёрнулся: снова нарушил чьи-то планы? Или задерживать назначено не здесь? И, нагнув голову, прибавил шагу.
— Не останавливаемся! — скомандовал он и, обернувшись, насмешливо выкрикнул: — А вы чего боитесь?!
И сам припустил мимо двухэтажных домов у подпорных стенок, мимо какого-то особнячка, потом ещё одного, вычурного, на фоне его светлой стены темнела какая-то скрюченная фигурка. И через дорогу, по диагонали уже хорошо виден унылый шестиэтажный дом, пристроенный к другому, зелёненькому, вытянутому в длину. Вот американский флаг свисает пестрой тряпочкой, и будка охраны, и забор, и вдоль забора люди в камуфляже… Нет, нет, что-то здесь не так! Они уже должны окружить его, но позади пыхтит только этот… правозащитник, так называемый правозащитник.
И, только миновав автобус, он увидел толпу молодых людей в жёлтых майках как раз напротив консульства, и прикрывавший её частокол из голубых милицейских спин. Над толпой плясали плакаты, один из юных протестантов крутанул в руках древко и картонка повернулась, на ней чёрным по белому «USA — фашистская страна». Ё! Так это что, пикет? Пикет — и ничего больше! А он, выходит, никому и не нужен? Замечательно!
Но тогда почему столько милиционеров? Ведь по правилам — на семь демонстрантов один страж порядка, а тут вдвое больше… Да ведь у них всё по одному стандарту, стандарту войсковой операции. И где-то рядом должны быть и спецслужбы! Наверное, вот эта группка гражданских справа и несколько человек слева… Собственно, дипмиссии всегда под круглосуточным наблюдением и людей в штатском, и видеокамер… Странно, но он только сейчас об этом вспомнил. Пионер!
И, уже понимая, что ни в какое посольство, консульство, представительство сегодня не попадёт, он продолжал зачем-то двигаться в сторону людей, определённо ему враждебных. Зачем же так сразу — враждебных? Вот появились люди с телевизионными камерами… высокий парень… девушка… что она держит в руках… микрофон? Так, может, прямо сейчас и выйти? А почему нет? Телекамеры и микрофоны приготовлены… Разве не этого хотелось — выйти под фанфары? Ну, давай, давай, выходи!
Театрального выхода не получилось, помешал Алексей Иванович. Догнав стремительно идущего подопечного, он с силой дёрнул за руку: «Куда вас, чёрт возьми, несет? Вы что ослепли?» А тот, не отвечая, ещё продолжал идти, когда из-за машины вышел милиционер, такой молодой, рыхлый, при исполнении. Брюки у юного стража были спущены, рубашка на животе расстегнулась, и в прорехе виднелся молочно-белый живот с чёрной полоской растительности. И он двинулся прямо на милиционера, и тот оторопело срывающимся голосом выкрикнул:
