— Памела.
— Этого мало, мисс Мьюир.
— Боюсь, я не знаю ее фамилии. Знаю только, что она училась в одно время с Робертом Джексоном и Стивеном Бейкером.
— Подождите, я должен представить себе этот класс. Знаете, как я это делаю: я визуализирую класс, в котором преподавал. — Он стал бормотать имена, словно читал по списку. — Нет. Никакой Памелы в их классе не было.
— А на класс младше?
— Дайте подумать. Вы имеете в виду Памелу Эверетт?
— Не знаю. Кто это?
— Ну, не заметить ее было нельзя. Она была очень красивая. Ученики называли ее мисс Америка. — Он помолчал. — Ужасно жаль. Она умерла года через два после окончания школы.
— От чего умерла? — У Мэгги участился пульс.
— От какой-то болезни. Скоропостижно.
— От болезни, вы уверены?
— Конечно. Ее родители попросили меня на похоронах произнести надгробное слово.
— Как вы думаете, можно мне с ними поговорить?
— Вскоре после смерти Памелы они уехали из Абердина.
— Вы знаете куда?
— Боюсь, что нет.
Она уже хотела отключиться, но то, как Рей Шиллинг дышал в трубку, заставило ее помедлить. Она молчала, боясь спугнуть его. В конце концов он неохотно заговорил.
— Мисс Мьюир, я ответил вам не совсем честно. Я знаю, где сейчас живут Эверетты. Все эти годы мы хранили их адрес в личном деле Памелы, не собираясь его никому сообщать.
— Понятно.
— Но, когда вы пришли ко мне в пятницу, вы сказали, что речь идет о крупной сумме. Я исхожу из предположения, что вы не расспрашивали бы меня о Памеле Эверетт, если бы Роберт Джексон не упомянул ее в своем завещании.
Мэгги ничего не ответила, надеясь, что ее молчание он расценит как знак согласия.
— Я не хочу препятствовать получению Эвереттами некоторой финансовой поддержки. Видит Бог, они хлебнули горя.
— Вы добрый человек, мистер Шиллинг.
— Надеюсь, у вас есть снегоступы? Если вы думаете, что Абердин на краю света, то послушайте, где теперь живут Эверетты.
Местоположение не установлено, воскресенье, 26 марта, 16.00 по Гринвичу
— Спасибо всем за то, что выкроили время для этой конференции: я понимаю, сколь драгоценны для нас выходные.
Из динамика на столе донеслось согласное бормотание.
— Хочу кратко ознакомить вас с текущим состоянием дела, которое мы обсуждали в прошлый раз. Рад сказать, что мы подключили к этому делу самых опытных… — он замялся, ища слово поделикатнее для такого рода работы, — э-э… профессионалов, и нам пообещали скорый результат.
— Насколько скорый? — Это, конечно, Германия.
— Если через сутки вы почитаете газеты, они вас не разочаруют.
— Приятно слышать. — Манхэттен.
— Да, мы здесь не лыком шиты. Все мы знаем, что политика — вещь непредсказуемая.
— Однако не правда ли, мы здесь собрались, — опять Германия, — чтобы сделать политику как можно более предсказуемой. Разве я не прав?
Кер-д’Ален, Айдахо, 26 марта, 20 ч. 55 мин. по тихоокеанскому времени
Чтобы добраться до Кер-д’Алена, занесенного снегом лыжного курорта, понадобилось целых два перелета — сначала от Абердина до Сиэтла, потом второй, подлиннее, до Кер-д’Алена.
Мэгги размышляла, как представиться Эвереттам. Поддержать ли историю, которую придумал за нее мистер Шиллинг? Будто бы она страховой агент, который проверяет право на наследство, что может привести к получению крупной суммы? Нет, это слишком жестоко. Надо придумать что-нибудь другое.
Такси свернуло с главной улицы, пересекавшей весь город, в переулок, который карабкался по склону горы. Она посмотрела на часы. Почти девять вечера. Безумие — ехать так поздно: кто откроет дверь стоящего на отшибе дома незнакомому человеку, возникшему из темноты? Но нетерпение гнало ее вперед.
Уличные фонари давно уже кончились, и последнюю машину они видели не меньше десяти минут назад.
Они ехали еще минут десять и довольно-таки высоко поднялись по крутому склону, когда навигатор объявил, что пункт назначения достигнут. Мэгги попросила водителя остановиться неподалеку и подождать ее: она расплатится, когда они вернутся в Кер-д’Ален.
Она вышла из машины. Морозный воздух бодрил. Прислушавшись, она вдруг поняла, что слышит то, чего не слышала долгие годы: полную тишину. Тьма кругом тоже была кромешная. Светили только звезды — и фонарь над дверью дома, в котором, она надеялась, живут Эверетты.
Домик был деревянный, крылечко с двумя ступеньками, и на нем аккуратно стояли два садовых стула. Свет на крылечке внушал надежду, но горел ли свет внутри, непонятно: на окнах висели очень плотные шторы.
Мэгги постучалась. Открыла ей женщина, в которой Мэгги тотчас узнала мать Памелы Эверетт. Директор Шиллинг сказал, что Памела была красивая. И у этой женщины было лицо бывшей королевы красоты.
— Здравствуйте, — сказала Мэгги, ненавидя себя за то, что собиралась сделать. — Меня зовут Эшли Мьюир. Простите, что потревожила вас в такой поздний час. Но я приехала издалека, чтобы выполнить желание покойного мужа. Вы — Анна Эверетт?
Ошеломленная, женщина, однако, не спешила закрыть дверь. И мужа звать не спешила. Мэгги поднажала.
— Мой муж умер месяц назад. В одном из последних наших разговоров он рассказал мне о своей первой любви. О вашей дочери Памеле.
Женщина побледнела:
— Как вы меня нашли?
— Не я, а мой муж. Целый месяц сидел за компьютером — не знаю, как именно он это сделал. Миссис Эверетт, можно мне войти? Обещаю, что не отниму у вас много времени.
Глядя на нее как на привидение, Анна Эверетт впустила ее в дом.
Здесь все напоминало о Памеле Эверетт: ее большая фотография в костюме для выпускной церемонии, несколько снимков девочки у моря, на лошади, над именинным пирогом со свечами. Миссис Эверетт провела Мэгги в гостиную, где главное место занимал телевизор. Мэгги села на диван. Анна Эверетт застыла на кончике стула.
— Мой муж учился классом старше вашей дочери. Он рассказывал, что она его даже не замечала. Но он был безумно влюблен. Первая любовь. — Мэгги улыбнулась по-вдовьи сокрушенно. — Он говорил, что долгие годы почти не вспоминал ее, пока не узнал свой диагноз. И тут он вспомнил «прекрасную Памелу» и как она умерла от внезапной болезни. И ему больно было, что кто-то может подумать, будто Памела забыта. Потому что она не забыта. Он помнит ее. И ему было важно, чтобы вы об этом узнали. Потому что, говорил он, если люди нас помнят, это значит, что какая-то часть нас продолжает жить.
Мэгги говорила себе, что это ложь во спасение, но ей все равно было стыдно. Когда она увидела, как по щекам Анны Эверетт потекли слезы, она совсем смутилась. И, бормоча извинения, она стала вставать.
— Пожалуйста, не уходите! — взмолилась женщина с такой силой чувства, которая прямо-таки отбросила Мэгги назад на диван.
Анна Эверетт вытерла глаза и, к радости Мэгги, улыбнулась.
— Милая девушка, я двадцать шесть лет ждала этого дня. Я так ждала, что кто-нибудь придет и скажет то, что вы сейчас сказали. Что моя дочь жива. Что ее жизнь хоть что-то значила. Мне запретили в это верить.
— Не понимаю.
— Конечно, не понимаете. Где вам понять. Никто же ничего не знал. Кроме меня. И Рэндалла. — Она возбужденно подалась вперед. — Вы пьете виски, миссис Мьюир? Я пью, — сказала женщина, не дожидаясь ответа Мэгги.
Она достала початую бутылку виски и бокал. Налив себе щедрой рукой, сделала добрый глоток.
— У моей дочери была одна-единственная болезнь: прелестное личико. Вот и вся болезнь. Мы сказали, что она заболела. Так мы договорились.
— Договорились?
— Он заставил нас так сказать. После пожара.
— После какого пожара? — Ответ, впрочем, Мэгги знала.
— В отеле «Мередит» в Абердине был пожар. Страшный пожар. Объявили, что жертв нет. — Старая женщина помолчала, тень снова легла ей на лицо. — Но это неправда.
— Памела была в этом отеле?
Миссис Эверетт кивнула.
— Мы не знаем с кем. С каким-то парнем, что приехал на каникулы. Использовал ее для секса. Красота была ее проклятием — ее желал каждый мужчина. Мы думали, она ночует у подружки. — И женщина горько улыбнулась собственной наивности. — Утром мы ждали, когда она придет домой, как всегда по воскресеньям после субботней ночи. И тут он возник в дверях, этот мужчина. Он рассказал, что в отеле был пожар, и Памела погибла. — На последнем слове голос ее дрогнул. — Простите.
— Тяжело вам пришлось.
Анна Эверетт вылила остаток виски в свой бокал и осушила его одним глотком.
— Понимаете, я так долго носила это в себе. Рэндалл не позволял мне рассказывать. Но эта тайна грызла меня изнутри. А он так и унес ее в могилу. Этот человек сказал, что Памела погибла. И ее уже не вернешь. И все, что осталось, — это ее репутация. Ее будут вспоминать или как девушку по вызову, которая умерла в неведомо чьей постели, или как королеву красоты школы имени Джеймса Мэдисона. И выбирать нам. От нас требовалось только говорить всем начиная с этого дня, что Памела больна. Потом, примерно через неделю, сказать, что болезнь оказалась серьезной и ее пришлось перевезти в Такому. А еще через неделю будет объявлено о ее смерти. И тогда он заплатит нам много денег, больше, чем Рэндалл зарабатывает за пять лет. Чтобы доказать серьезность своих намерений, он открыл свой дипломат, а там деньги. Много денег. Я никогда в жизни столько не видела. А он обещал, что будет еще больше. Ну, Рэндалл, конечно, швырнул их ему в лицо. Но этот человек чемоданчик оставил — с визитной карточкой. Тянулись часы, мы оплакивали нашу девочку, нашу малышку, но на эти деньги тоже поглядывали. В том чемоданчике было пятьдесят тысяч долларов.
