Из Исламабада в Пешавар вели две дороги: «старая пешаварка» – запыленное, разбитое шоссе, и новый моторвей, идеально гладкий и широкий. Ксан, когда не нужно было спешить, предпочитал «пешаварку», пролегавшую через десятки поселков и городишек, с лотками и лавками по обочинам, оживленную, суетливую и одновременно веселую и жизнерадостную. Ничего похожего на моторвее – холодная серая лента асфальта, которую проложили в отдалении от населенных пунктов. Машины на ней набирали бешеную скорость – не нужно было пропускать тихоходный транспорт, включая телеги и повозки, запряженные лошадьми или ослами.
На этот раз Ксан и раздумывать не стал – выбрал моторвей. Надо было спешить, дело, которое заставило его мчаться в Пешавар, не терпело отлагательств.
Пакистанские мидовцы и военные неохотно пускали туда дипломатов, да и прочих иностранцев. Пешавар – ворота в афганское приграничье, Зону расселения племен, где власть федерального центра была ограничена, полицейские и военные отсиживались в немногих опорных пунктах, и надеяться на их помощь не приходилось. Зона племен включала семь «политических агентств» – Южный и Северный Вазиристан, Куррам, Хайбер, Баджаур, Моманд и Оракзай, и в каждом из них базировались исламистские группировки, которые вели войну не на жизнь, а на смерть против исламабадского режима. Взрывали гражданские и военные объекты, устраивали диверсии на шоссе и железных дорогах, похищали людей. Часть этих группировок подчинялась объединенному командованию пакистанских талибов, другие входили в афганский Талибан, третьи примыкали к ИГИЛ. Некоторые сохраняли самостоятельность, и было непонятно, за что и против кого они сражаются. К числу этих последних принадлежал и отряд Файаза Амина, по разным оценкам насчитывавший от пятидесяти до ста закаленных бойцов.
Зона расселения племен начиналась сразу за Пешаваром, и соваться туда в одиночку было сущим безумием. Ксана похитили бы через десять минут, даже если бы его джип сопровождал полицейский или военный эскорт. Но эскортом он не располагал. Не такая важная птица, чтобы ему выделили сопровождение. Собственно, он и не рассчитывал на такую любезность, предпочитая более надежные гарантии со стороны Файаза Амина.
Этот полевой командир прислал за Ксаном в Пешавар своих людей. И теперь, развалившись на заднем сиденье «тойоты лэнд крузера», любимого транспортного средства пакистанских боевиков и бандитов, русский гость мог спокойно размышлять о том, какой выкуп запросили бы за него. За польского инженера, похищенного талибами, потребовали миллион долларов, за афганского консула – пять миллионов. Ну, за американцев взяли бы значительно больше, но американцы не попадались. Они в Зону племен и иные опасные места не совались, всегда имелись в избытке желающие выполнять за них грязную работу – за соответствующее вознаграждение, разумеется. С русскими – иначе. Все – сами, средства для найма помощников среди местного населения не предусматривались. И на выкуп тоже, скорее всего, денег не нашлось бы. В какой бы заднице ни находилась Россия, она все еще считалась великой державой, и любой полевой командир счел бы ниже своего достоинства запросить за Ксана меньше, ну, шести или семи миллионов. Пожалуй, что так.
За окнами проплывали унылые, безрадостные земли. Бурая сухая земля, чахлые кустарники. Но вот вдалеке показались горы, которые занимали три четверти всей Зоны племен. Горная местность делала эту территорию такой удобной для размещения отрядов боевиков и такой трудной для действий правительственных сил по их обезвреживанию.
Перед машиной Ксана в клубах коричнево-серой пыли мчался еще один «лэнд крузер». Замыкала маленькую кавалькаду полноприводная «хонда-минивэн». Гостя встречали не меньше десяти человек, Файаз не хотел рисковать – лишняя охрана в Зоне племен никогда не помешает.
В какой степени можно полагаться на этого человека? Определенного мнения на этот счет у Ксана не было. Он не забывал, что Файаз находился в родстве с президентом Демократической республики Афганистан Хафизуллой Амином, которого советские спецназовцы убили в ходе государственного переворота 27 декабря 1979 года. Вскоре вместе с другими моджахедами Файаз начал вооруженную борьбу против чужаков и режима Бабрака Кармаля. После вывода «ограниченного контингента» советских войск и падения правительства, которое поддерживала Москва, моджахеды перессорились, и Файаза отстранили от дележа «именинного пирога», то есть, от власти в Кабуле. Ненадолго он примкнул к талибам, но и среди них ему не удалось выбиться на первые роли. С тех пор Файаз сохранял обособленное положение среди пакистанской и афганской вооруженной оппозиции. Поступали сведения, что его окучивают игиловцы, но подтвердить это не удалось.
Файаз откликнулся на просьбу помочь миссии ветеранов-афганцев в поисках захоронений советских солдат, погибших в Бадабере. Пошел тогда на сотрудничество, но не скрывал, что другом русским он никогда не станет. Едва ли это было возможно… Однако Ксан имел основания считать, что Файаз у него в долгу.
Его штаб-квартира находилась километрах в ста от Пешавара – в живописной долине, в самом центре Шарского нагорья. Вокруг – хребты и возвышенности, самая высокая – пик Заргун. Поверхность гор абсолютно голая – складчатые сланцевые стены с вкраплениями ледников. А здесь, в долине, радовали глаз зеленые поля, густые рощи.
Поместье напоминало дом сицилийского мафиози: высокие стены, внушительные стальные ворота, на часах – бородатые охранники с дробовиками. По аккуратно вымощенным дорожкам, которые причудливо петляли вокруг лужаек, небольших прудов, клумб с цветами и площадок для барбекю, прогуливались Ксан и Файаз. Афганцу было около пятидесяти. Круглолицый, крепко сбитый, приземистый, он едва доставал русскому до плеча.
– Ты настоящий помещик.
– Не стоит завидовать. Этот дом долгое время служил мне убежищем, но я жил как в тюрьме. Меня воспринимали как досадное и никому ненужное напоминание о прошлом. Ко мне подсылали убийц талибы, Хекматиар, даже Ахмад Шах Масуд. Я редко позволял себе съездить в Пешавар, тем более в другие города; это было как игра – в прятки со смертью. Даже сейчас здесь я не чувствую себя в безопасности. В Кабуле меня не считают конкурентом, но окончательно в этом не уверены. Ладно, хватит об этом.
– Файаз вопросительно посмотрел на гостя. – Зачем приехал?
– У меня просьба. Ты должен мне помочь.
Файаз раздраженно повел плечом.
– «Должен»… Русские десантники убили моего дядю. Может, он не был идеальным президентом, иногда действовал во вред себе и нашей родине, но едва ли заслуживал такой участи. Принять смерть от тех, кого считал лучшими друзьями…
– Хафизулла не был твоим родным дядей.
– Ну, двоюродным.
– Пожалуй, даже троюродным.
– Ладно, дай закончить.
Файаз остановился у загона, по которому бродили сытые овцы, и облокотился об изгородь.
– Потом… когда мне было очень трудно, я обратился к России за помощью. Я ведь ушел от Хекматиара, от муллы Омара, не якшался с «Аль-Каидой», почему было мне не помочь? Мне не требовалась благотворительность: я стоял во главе партии, у меня была боевая организация, подпольная сеть в Афганистане… Я считал, что вы заинтересованы в усилении своего влияния в нашей стране и вообще в регионе… Но мне отказали.
– Да, тебе отказали.
Посольство тогда отбило в центр депешу, в которой аргументировано приводились все «за» в пользу того, чтобы пойти навстречу этому полевому командиру. Приводились и «против», но «за» было гораздо больше. В результате посол (в тот момент им был человек, искренне болевший за дело и заботившийся о нем, а не о своей карьере) получил настоящий нагоняй. В ответной шифровке его упрекали в том, что он «идет на поводу у деятелей с сомнительной репутацией», которые запятнали себя «антироссийскими акциями». Что тут было говорить…
Ксану было досадно сознавать, что у Файаза имелись основания для обиды. Он, как говорится, со всей душой, а ему от ворот поворот. Россия объективно была заинтересована в росте своего регионального влияния, однако, помимо словесных деклараций и политической демагогии, ничего не делала для достижения этой цели. Когда приходило время смелых политических решений, кремлевские деятели поспешно уходили в кусты. А если такие решения требовали финансовых расходов, то эти деятели вообще бежали от них, как черт от ладана. В этом было отличие российской политики от американской. Американцы щедро тратили деньги ради создания своих опорных баз и поддержки агентов влияния в странах Азии, Африки и Латинской Америки. Российские бонзы предпочитали не давать, а получать. Им была присуща психология временщиков, не желавших опустошать свои кошельки ради каких-то афганцев или пакистанцев. Неровен час переменится погода в России-матушке, и как в 1991-м придется срочно покидать роскошные палаты и скитаться по белу свету. В преддверии такой перспективы разбрасываться рублями, а тем более долларами было просто глупо.
