…Апперкота такой сокрушительной силы от своего худощавого шефа стодвадцатикилограммовый Художник явно не ожидал.
Да если честно, Глеб и сам от себя такого не ожидал.
С боксом-то он уже давным-давно завязал.
А тут, гляди-ка — вспомнилось…
Неожиданно…
Вот ведь, блин…
— Ты, урод, меня ж за нее убить могли, понимаешь?!
Но урод не понимал.
Он был без сознания.
Находившийся рядом Корн сполз по колонне и зашелся истерическим хохотом.
Князь пожал плечами, покачал головой и попросил охранников принести воды.
Надо было отливать бедолагу.
Причем немедленно.
…Художник, впрочем, пришел в себя довольно быстро и без посторонней помощи.
И, что характерно, зла на шефа совершенно не держал.
Странно было бы.
Князь его тут же в сопровождении двух молчаливых шкафов-охранников отправил за искомым предметом.
В номер.
Он кассету, урод, в тумбочку бросил.
И забыл.
Бывает.
Просмотр решили устроить прямо в лобби-баре. Там над стойкой был закреплен вполне приличный телевизор, а внизу, между стеллажами, легко нашлось место и для притаившегося видеомагнитофончика.
Бар был круглосуточным, и в свободное от работы время персонал, по-видимому, не особо прячась от начальства, развлекался просмотром разного рода крамольной видеопродукции.
Корн, хмыкая, только «трехиксовой» порнушки кассет двадцать оттуда вынул, не считая прочей легкой эротики.
Да и хрен с ним.
Зато теперь нормальным людям техника пригодилось.
И то — гуд.
Тихо вжикнула погрузившаяся в гнездо магнитофона кассета. По экрану сначала пошла рябь, а потом появилось лицо Ольги.
Изображение было характерно черно-желтым и в хорошо знакомом всем профессионалам «кружке». Съемка явно велась срытой камерой через «стекло» — миниобъектив, закрепленный на конце стекловолоконного провода. Ольга просто знала, где закреплен выход, и теперь в него старательно наговаривала. Внешне девушка выглядела довольно спокойной, но даже несмотря на ужасающего качества изображение, чувствовалось, что она чего-то смертельно боится.
— Привет, Глеб! Если ты видишь эту запись, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Значит, до меня добрались. Прощай. И пожалуйста, отомсти за меня. Ты можешь, я знаю. Это очень легко. Просто предай ЭТО огласке. И все. Нет, не все. Я знаю, что ты не ханжа, но все-таки хочу объясниться. Да, мое агентство было борделем для них. Но… По-другому здесь просто не выжить. Никак. Прощай. Я люблю тебя…
Изображение погасло, пошли черно-белые помехи, а потом, внезапно, возникла совсем другая картинка.
И профессионалу Ларину хватило буквально трех минут, чтобы понять, почему Сочнов-младший был готов связаться хоть с чеченами, хоть с чертом, хоть с дьяволом, чтобы получить эти кадры в свои руки.
Или хотя бы просто уничтожить.
Любой ценой.
Наш народ может простить политику многое.
Пьянство.
Свинство.
Траханье с дорогими и не очень проститутками.
Но такого он не сможет простить никогда.
Слишком уж своеобразными оказались сексуальные пристрастия мэра Сочнова. Настолько своеобразными, что в глазах электората вполне бы могли поспорить и с педофилией.
Алексей Игоревич предпочитал быть «рабом».
Кадры, запечатленные на скрытую камеру, увы, были четкими и совершенно однозначными.
Вот прикованного на красивую хромированную цепочку чиновника ведут на четвереньках на подиум две высокие блондинистые девицы в высоких кожаных сапогах и красивых кожаных же бюстгальтерах с устрашающими металлическими шипами.
Вот эти же две девицы хлещут вялую чиновничью спину узкими плетеными хлыстами, а сам Алексей Игоревич, вздрагивая и взвизгивая от ударов, в это время старательно делает куннилингус третьей, на сей раз развратного вида брюнетке с непомерно большим бюстом.
Вот одна из блондинок вставляет в дряблую мэрскую задницу устрашающих размеров резиновый член.
Нда.
В принципе, ничего противозаконного.
Но…
Но за человека, о котором известно, что его трахают в жопу резиновым фаллоимитатором шлюхи в кожаных лифчиках, никогда не проголосует ни один отечественный обыватель.
Да и зарубежный тоже не проголосует.
Ни за что.
Ни при каких обстоятельствах.
— Достаточно!
Князь с такой силой хрястнул по столу кулаком, что на пол полетели рюмки с коньяком и чашки с кофе.
Глебу показалось, что они падали медленно, очень медленно, как при рапиде.
А потом упали и разбились, расплескав содержимое, в том числе и на идеально отутюженные дорогущие князевские брюки, напрочь их изгадив.
Вокруг разлился неповторимый запах смешанного со свежесваренным кофе элитного армянского коньяка многолетней выдержки.
Князь, впрочем, не обратил на это ни малейшего внимания.
На него было просто страшно смотреть.
Так, наверное, выглядит альпинист, только-только покоривший никому до него не подвластную вершину и обнаруживший там, в девственной чистоте, свежую, еще дымящуюся кучу дерьма.
Корн выщелкнул видеокассету и, старательно протерев стол салфеткой, положил ее перед смертельно бледным начальником.
Князь медленно повернулся к Сочнову-младшему и посмотрел на съежившегося мальчишку немигающим тяжелым взглядом. Встретиться с ним глазами в эту минуту было по-настоящему страшно.
— Ну, и откуда ты узнал про эту гадость?
Юнец молчал и только шлепал губами.
— Я жду. Говори.
— Я… это… Это мое агентство… Я на него Ольке денег давал…
— Я знаю. — Князь говорил медленно, и его слова падали, как булыжники. — Я в курсе почти всех дел вашего… э-э-э… благородного семейства. А с сегодняшнего дня, похоже, что вообще всех.
— Я… Я сам камеру установил… И писал… Там не только отец был… Думал — пригодится…
Ларина едва не стошнило.
Вот оно как, оказывается.
Офигеть можно.
— Я понял. Дальше.
— Она… Она как-то нашла камеру… и копию сделала. А две… две недели назад мне кассету передала, смонтированную. Отец бы узнал — убил…
Князь хмыкнул:
— Понятно, что не по головке бы погладил. Что просила?
Юнец еще больше съежился:
— Агентство. Целиком. И сто тысяч долларов… Сказала, что в город приезжает съемочная группа с центрального канала, и, если я не отдам деньги в недельный срок, передаст кассету им. А они знают, что с ней делать…
Вот в этот-то момент Ларину и стало по-настоящему гадко. Однако Князь был неумолим.
— И что, у тебя не было ста тысяч? Не верю…
Юнец мотнул головой:
— Вы… вы не понимаете… Она бы меня никогда в покое не оставила… Я читал про шантажистов…
И затих, всхлипывая…
Князь помолчал, пожевал губами, достал из услужливо протянутой Корном пачки длинную белую сигарету, чиркнул, высекая огонь, массивной дюпоновской зажигалкой.
— Дурак. Я знаю Ольгу куда меньше чем ты, и то понимаю, что она — сторонница честных сделок. Сотки ей бы как раз хватило, чтобы достроить дом и ликвидировать бордель в агентстве. Оля — девушка тонкая, и, думаю, это блядство напрягало ее — просто до безобразия. Хотя одну копию она бы наверняка себе оставила. Для безопасности.
И замолчал, меланхолично пуская в потолок кольца ароматного сиреневого дыма. Корн помотал головой и снова полез за стойку.
На этот раз — не за кассетой.
За коньяком.
Ларин поднимался на ноги, казалось, целую вечность.
Потом целую вечность делал длинный, скользящий шаг в сторону перепуганного мальчишки. Вместо голоса из его горла раздался только тихий шипящий свист:
— Где Ольга?
Парень было дернулся в сторону, но потом остановился и только еще больше съежился. Ларин коротко, почти без замаха ударил его по лицу тыльной стороной ладони:
— Я с-с-сп-п-праш-ш-шиваю: где Ольга, с-с-сукаа-а?
— Н-н-не-е-е знаю… Ею Арби занимался…
И тогда Глеб начал избивать его по-настоящему.
То ли Князь дал какой-то знак охране, то ли все и так всё поняли, но ему никто не мешал…
Когда он пришел в себя, перед ним на полу лежал окровавленный и стонущий кусок мяса. Глеб, пошатываясь, подошел к столу и залпом жахнул услужливо протянутый Корном полный стакан коньяка.
Избитого парня по почти неуловимому кивку Князя куда-то утащили охранники.
Ларин закурил.
Руки мелко и противно тряслись, по левой щеке время от времени пробегала короткая судорога.
Князь неожиданно несильно хлопнул ладонью по столешнице. Рюмки на этот раз уцелели.
— Ладно. Хорош. Сейчас все равно ничего нового не придумаем. Всем — отдыхать до вечера. Подчеркиваю: до завтрашнего вечера. Из санатория никому никуда не выходить. Андрей, ты останься, надо посоветоваться. Глеб — немедленно в душ и спать. Когда выйдешь из душа, позвони охране, к тебе придет врач. И, — Князь брезгливо толкнул кассету, — забери себе эту гадость. Чтоб я ее больше не видел.
