Стоун изложил свои требования и условия: он оставлял за собой право работать, сколько захочет (и уходить в горы, как только пожелает), и не переезжать в Вашингтон, а остаться в Нью-Йорке. Столица, с ее правительственными зданиями и невероятно скучными белыми торговыми центрами, вызывала у Чарли содрогание, не говоря уж о мрачных, старых зданиях ЦРУ в Лэнгли. Кроме того, Стоун потребовал очень высокую зарплату, так как терял все гарантии академической должности.
Но то, чем ему предстояло заниматься, нравилось Чарли настолько, что он был готов работать и даром.
Позже он часто думал о том, что зачастую человек и не подозревает, как своевременное решение может изменить его жизнь.
Сол подошел к массивным двустворчатым дверям красного дерева и прикрыл их поплотнее, подчеркнув этим важность предстоящего разговора.
— Для тебя будет лучше, если дело действительно окажется очень важным, — с деланной угрозой сказал Стоун. Он сначала хотел поразглагольствовать, что снять альпиниста со скалы — то же самое, что прервать половой акт в самый неподходящий момент. Но он вовремя понял, что после этого замечания Сол может поинтересоваться, когда Чарли в последний раз виделся со своей женой Шарлоттой, с которой они жили врозь. А Стоуну совсем не хотелось сейчас думать и говорить о ней.
Но стоит только приказать себе не думать о чем-то или о ком-то, начинаешь сразу вспоминать.
Он видел ее в последний раз…
…Она стоит в прихожей. Рядом навалены сумки и чемоданы: она едет в Москву. У нее странные глаза: слишком сильно накрашенные, как будто обычное чувство меры изменило ей на этот раз. Она только что плакала. Стоун стоит рядом тоже со слезами на глазах. Он протягивает к ней руки, он хочет обнять ее, уговорить изменить свое решение, поцеловать ее на прощанье.
— А теперь-то ты хочешь меня поцеловать, — говорит она печально, отвернувшись от него. — Теперь-то ты не против меня поцеловать, не против…
Сол опустился в кресло, глубоко вздохнул, достал из ящика стола темно-синюю папку, помахал ею и сказал:
— Мы только что получили кое-что из Москвы.
— Очередная ерунда?
Информация, получаемая ЦРУ из Москвы, состояла в основном из сплетен и необоснованных слухов, советологи управления проводили большую часть рабочего времени, детально анализируя общедоступные сведения.
Энсбэч таинственно улыбнулся.
— Допустим, я тебе скажу, что эту папку видели до сих пор только три человека: тот, кто записал информацию, директор и я. Ну как, впечатляет?
Стоун кивком показал, что по достоинству оценил высокое доверие начальства.
— Я понимаю, что ты далеко не все знаешь о том, каким образом мы получаем информацию, — откинувшись на спинку кресла, произнес Сол. — Я считаю, что сбор и анализ должны проводиться изолированно друг от друга.
— Я согласен.
— Но я уверен, что ты отлично знаешь о том, что после Говарда дела с Россией у нас совсем плохи. — Энсбэч говорил об Эдварде Ли Говарде, сотруднике советского отдела ЦРУ, в 1983 году перешедшем на сторону Москвы и сдавшем при этом практически всю агентурную сеть ЦРУ в Советском Союзе. Управление до сих пор не могло справиться с последствиями этого сокрушительного удара.
— Но ведь мы набрали новых агентов, — заметил Стоун.
— Нет… Одного из них мы оставили, он работал в гараже 9 управления КГБ под кодовым именем «Еж». Он был отличным шофером одного из членов ЦК. Мы давно завербовали его и удерживали хорошими деньгами. В рублях, так как платить ему валютой было слишком рискованно.
— И он за это подслушивал разговоры своих пассажиров.
— У него был магнитофон. Он прятал его под задним сиденьем.
— Парень не промах.
— Ну вот… Как-то раз он заметил, что ему слишком часто приходится ездить поздно вечером за город, возить своего шефа на встречи с другими высокопоставленными чиновниками. Он насторожился. Но, к сожалению, этот растяпа не знал, как пользоваться магнитофоном. Он постоянно настраивал звук на низкие частоты, поэтому качество записей было отвратительным. Мы пытались воспроизвести запись через усилители, но грохот был ужасен. Все же нам удалось разобрать почти все, что они там говорили; но мы не имеем ни малейшего представления, чья это была беседа, кто замешан в этом деле…
— И вы хотите это узнать, — закончил за Энсбэча Стоун, глядя поверх его головы на картинки в красивых рамках с изображениями диких уток и цветы, развешанные по обшитым панелями стенам. Его всегда умиляли попытки Сола сделать свой служебный кабинет похожим на баронское поместье.
— Но, Сол, почему я? Ты ведь мог задействовать кого-нибудь другого, кто был в городе, — он демонстративно закинул ногу за ногу.
Энсбэч вместо ответа подал ему синюю папку. Стоун открыл ее, нахмурился и начал читать.
Несколько минут спустя он взглянул на Сола.
— Я вижу, ты тут подчеркнул места, на которые мне следует обратить особое внимание. Итак, это диалог, — и он начал читать вслух подряд выделенные желтым фломастером фразы, опуская все остальные реплики.
— …Вы уверены?…Ленинское завещание… Один экземпляр был у Уинтропа Лемана… Старый кретин получил его от самого Ленина… Маленький божок… Это невозможно остановить…
Стоун откашлялся и уже от себя сказал:
— Уинтроп Леман… Я думаю, они говорят о моем крестном отце.
— А ты знаешь какого-нибудь другого? — Энсбэч развел руками. — Да, Чарли, это твой Уинтроп Леман.
— Да, — тихо произнес Стоун, — теперь я понимаю, почему ты вызвал именно меня…
Уинтроп Леман, впоследствии ставший его крестным отцом, был советником Франклина Рузвельта, а позже — Гарри Трумэна по вопросам национальной безопасности США. В 1950 году он нанял на работу Элфрида Стоуна, одаренного молодого ученого Гарвардского университета. Отец Чарли стал помощником Лемана. И никогда, даже в позорный период расследований по так называемому «делу Элфрида Стоуна», когда сенатор Джозеф Маккарти выдвинул против него обвинение в предательстве и передаче государственных секретов США Советскому Союзу и дал этому делу широкую огласку, Леман не отказывал Стоуну-старшему в своем покровительстве. Уинтропу Леману, в прошлом государственному деятелю, аристократу, окрещенному средствами массовой информации «филантропом» (что означало просто, что он, невероятно богатый человек, был чрезвычайно щедр), было сейчас 89 лет. Стоун отлично понимал, что, если бы не Леман с его огромным влиянием в кулуарах власти, его бы ни за что не приняли на работу в ЦРУ.
Сол Энсбэч сложил свои крупные, с большими костяшками руки ладонями вместе, как будто собирался произнести молитву, и спросил:
— Ну что, ты понял, о чем они говорили, Чарли?
— Да, — отрешенно ответил Стоун. — О завещании Ленина упоминалось во время слушания дела моего отца в Комитете по расследованию антиамериканской деятельности в палате представителей. Никто никогда не объяснил, что это означает. С тех пор я никогда не слышал об этом завещании, — сам того не желая, Стоун повысил голос. — Должен признаться, что я всегда считал, что…
— Ты всегда считал это какой-то ошибкой, верно? — спокойно спросил Сол. — Очередной уткой, состряпанной каким-нибудь молокососом из Комитета?
— Нет. В том ленинском завещании, о котором я знаю, нет ровным счетом ничего таинственного. Это просто документ, написанный Лениным незадолго до его смерти. В нем он, кроме всего прочего, предупреждал своих коллег об опасности давать слишком большую власть Сталину. Сталин сделал все возможное, чтобы утаить это завещание, но через несколько лет после смерти Ленина о нем каким-то образом всем стало известно. — Стоун заметил, что Сол улыбнулся. — Ты считаешь, они говорят о чем-то совсем другом?
— А ты?
— Вообще-то я тоже так думаю, — согласился Чарли. — Но почему бы вам не запросить дополнительную информацию у этого вашего «Ежа»?
— Потому что два дня назад он был убит.
— Бедный парень… Что, КГБ что-то пронюхал?
— Мы так предполагаем, — Сол дернул плечом. — Во всяком случае, удар был профессиональный. А вот при каких обстоятельствах его убрали — это уже совсем другой вопрос. Об этом мы ничего не знаем.
— И вы хотите, чтобы я при возможности разузнал, что они имели в виду, говоря об этом завещании Ленина? Я правильно тебя понял? Вы хотите, чтобы я поговорил об этом со своим отцом и постарался выведать у него сведения обо всем этом? Нет, Сол, мне ваша идея совсем не нравится.
— Чарли, ведь тебе известна печальная судьба твоего отца. А ты когда-нибудь задавался вопросом, почему это все тогда произошло?
— Я думаю об этом постоянно, Сол…
…Я думаю об этом постоянно.
Элфрид Стоун, специалист по истории Америки двадцатого столетия, был когда-то настоящим светилом в этой области. Но это было давно, очень давно, до 1953 года, когда и произошло то, что перевернуло всю его жизнь. С того времени он уже почти не печатался, а в последнее время еще и начал злоупотреблять спиртным. Он стал — это клише, но в данном случае очень удачное — жалкой тенью самого себя.
