Как же Мефодиев много болтает… в постели, наверно? Не важно. Важно понять, что теперь делать. Вот сейчас эти подпольщики договорят… что, просто позволить им разойтись? Маруся ни разу не назвала имени собеседника и вряд ли знает его, Октябрь — это кличка, конечно же. По голосу Октября никогда не разыскать — обычный голос, чуть хриплый, прокуренный, наверно… А с Марусей что делать? Оставить на свободе нельзя и вернуть в тюрьму тоже нельзя… Вот просто так застрелить прямо здесь, на этой грязной окраине? Когда еще кто-нибудь зайдет в заброшенный склад и найдет тело. Боже, до чего же мерзко.
Максим осторожно выглянул в ведущий вниз проем. Обзор нижнего этажа перегораживала массивная лестница. Голоса звучали прямо под ним, но чтобы увидеть обоих и взять на прицел, нужно подползти к противоположному краю проема, пробравшись через наваленный здесь хлам. Либо просто пройти, тут шагов пять, это три секунды — но тогда они услышат.
— А про товарища Молота что скажешь? — сменил тему Октябрь.
— Да какой он нам товарищ… Ну, вернулся из Усть-Цильмы, но это все знают. У меня по нему ничего нового. Мы не встречаемся.
— Зря… Прощупать бы. Мутная с ним история. С одной стороны, вроде продался белым с потрохами, Ларионова расстрелял… С другой — мы до сих пор на свободе, и тебе он помог.
— Да не мне одной же! Сколько наших он из тюрьмы выпустил.
Максим едва удержался, чтобы не выругаться вслух. Ложно понятый гуманизм… похоже, это не к одной только Марусе относится. Что же, теперь он прежних ошибок повторять не станет.
— Видать, на двух стульях пытается усидеть наш Молот, — раздумчиво сказал Октябрь. — Перед белой швалью выслуживается, поверил, что есть у них шансы… А когда Советы победят, станет юлить, мол, душой за вас болел все это время. И про Ларионова наврет, дескать, в самый Архангельск его тащил, надеялся, что мягкотелое правительство ограничится каторгой, но офицерье настояло на расстреле.
— Это так не похоже на него, — вздохнула Маруся. — Мне он говорил, будто бы потерял память.
— Чушь собачья! Не бывает такого. Юлит и пытается оправдаться… мог бы что поубедительнее выдумать, — задумчивый тон незнакомца стал жестким. — Знаешь, говорят — весна покажет, кто где гадил. Вот, значит, и показала. Все с ним понятно. Стало быть, Мария, знай: будет отдан приказ на ликвидацию этой мрази. Отомстим за Ларионова и товарищей.
И внезапно добавил брезгливо-пафосно:
— Противно с таким даже дышать одним воздухом.
Вот как. Ну что же… «Раз тебе противно дышать со мной одним воздухом, — подумал Максим с удивившим его самого спокойствием, — значит, ты и не будешь дышать со мной одним воздухом».
Достал из кармана наган, взвел курок. Никогда прежде он сам не стрелял в человека. Вряд ли получится убить чисто, с одного выстрела, как у военных. Но ничего, не боги горшки обжигают… пора привыкать. Его немного пугало, насколько эти мысли оказались естественны.
— Угощайся, — спокойным голосом принявшего решение человека предложил Октябрь.
— Нет, спасибо, не курю, — рассеянно ответила Маруся. — Послушай, а это окончательно, насчет Молота?
Потянуло дымом дешевого табака. Курящий человек расслаблен, и рука занята, что дает лишнюю секунду. А больше и не надо. Держа наган наготове, Максим пополз вокруг люка.
— Да, Мария. Так будет правильно. Чтобы никому не повадно было. Предателям — смерть.
Два метра до точки, откуда станет возможным выстрелить. В обоих.
— Правильно… — голос Маруси дрогнул. — Но, боже, до чего же мерзко…
Максим перекатился на свернутую сеть. Она натянулась, и сзади что-то с грохотом рухнуло на пол. Он не глядя выстрелил в сторону голосов. Взвел курок и выстрелил снова, так два раза. Пол в метре от его живота взорвался, и тут же, снова, еще ближе. Снизу отстреливались.
— Дом окружен! — Максим, оглохнув от выстрелов, не слышал собственного голоса. — Сдавайтесь!
Ответом ему стал выстрел — еще ближе. Стрелок не видел его, а вот Максим увидел обоих — на самом деле, только Марусю, Октябрь прикрылся ее телом. Кажется, оба целы.
— Ты привела облаву! — большевик утверждал, не спрашивал. — Сколько их?
— Н-нет… — прохрипела Маруся. — Я не…
Теперь, видя ее, Максим не мог стрелять.
— Предателям — смерть! — выкрикнул Октябрь.
Еще выстрел — и не вверх… Максим прыгнул в люк. Отшиб ступни об пол, но на ногах удержался. Тут же в него кто-то врезался… Маруся, понял он через мгновение. Тело Маруси, которое тут же рухнуло на пол. Максим только успел заметить кровь на ее ладонях…
А открытая дверь болтается на петлях. Ушел, гад!
Максим метнулся к проему и пальнул в спину бегущему человеку. Промах. Еще раз! Октябрь упал… нет, сука, перекатился и побежал дальше, стремительно исчезая в темноте. Максим наудачу послал ему вслед последние три пули из барабана, сунул в карман наган и выхватил браунинг. В погоню! Если Октябрь ранен — далеко не уйдет!
Максима остановил тихий стон. Маруся лежала там, куда упала. Она прижимала руки к левому бедру. В свете керосиновой лампы было видно, что лужа крови под ней быстро растет. Огромные глаза смотрели потеряно. Октябрь легко мог убить ее, но только ранил… надеялся задержать погоню?
Да какого черта! Маруся — шпионка, революционерка, подпольщица… она согласилась, пусть и нехотя, с вынесенным Максиму приговором. Так пусть теперь умирает здесь в одиночестве, преданная всеми, кому имела глупость верить.
Маруся отняла ладонь от бедра, приподнялась на локте, тихо вскрикнула и рухнула обратно на грязный пол.
Да полно, разве не все, что было в нем человеческого, осталось в Усть-Цильме?
Нет, не все. Бросить ее вот так — это уж слишком мерзко. Максим опустился на колени, задрал девушке юбку — не до приличий теперь. В левом бедре сквозная рана, темная кровь выходит точками. В памяти всплыло заученное намертво на курсах первой помощи: «Жгут кладем на пять сантиметров проксимальнее ранения». На курсы он ходил, как и многие скучающие офисные работники, в смутной надежде, что однажды доведется совершить в жизни хоть что-то важное… Оторвал широкую полосу ткани от подола Марусиной юбки и со всей силы перетянул бедро выше раны. Маруся дернулась и вскрикнула, потом обмякла. Другой полосой наложил давящую повязку. Что более правильно в этой ситуации, он не помнил и решил перестраховаться.
Кровь тут же пропитала импровизированный бинт, но наконец остановилась. Максим перевел дух. Бежать за Октябрем все равно поздно, он уже затерялся в топях. Да и… раз уж начал спасать человека, не бросать же теперь Что там было на курсах? «Жгут держать не больше часа в зимнее время». Архангельский октябрь сойдет за зимнее время. Сюда Максим шел от госпиталя минут сорок, но это налегке… Хорошо, Маруся маленькая и хрупкая.
— Почему у нас с тобой все вот так? — риторически спросил Максим почти потерявшую сознание девушку. — Мало ли мест, где мужчина и женщина могут хорошо провести время? Нет, изволь опять тащиться в госпиталь… Прости, родная, романтически на руках я тебя не понесу, просто не сдюжу. Залезай на спину и держись за мои плечи, если хочешь жить.
* * *
— Я чаю тебе заварила, — сказала Наденька. — С медом и мятой.
Максим благодарно кивнул и взял чашку в руки, отметив, что наконец они перестали дрожать. Дорога до госпиталя была сущим адом. Маруся при всей своей хрупкости оказалась невероятно тяжелой, будто сделанной из стали в буквальном смысле. Хотя держалась молодцом, почти не стонала и крепко сжимала плечи Максима, но все равно он понимал, что если поскользнется и рухнет в эту вязкую грязь, то уже не поднимется. Если бы Октябрь ждал в засаде, спокойно пристрелил бы обоих, но он, видимо, поверил в облаву. Даже большевик-подпольщик не предположил, что комиссар попрется ловить опасных преступников в одиночку…
На каждом шагу преодолевая соблазн сбросить свою ношу, Максим добрался до ближайшего обитаемого дома и вломился внутрь, прервав мирный семейный ужин. Обывателей сперва не обрадовала перспектива запрягать телегу и ехать куда-то на ночь глядя, но пачка купюр, наугад вытащенных из бумажника, изрядно мотивировала. Пока отец готовил упряжку, сына Максим послал к Мефодиеву; хотя в госпитале были свои врачи, министр не простил бы комиссару, если бы тот не позволил ему поучаствовать в судьбе Маруси.
