Прошло два часа, но Маруся не показывалась. Похолодало, начал накрапывать мелкий дождь. Максим изрядно промерз и чувствовал себя дурак дураком. Выйти через заднюю калитку Маруся не могла — вода в реке поднялась, мостки затопило, и прохода на улицу с той стороны больше не было. Может, она взяла отгул, чтобы банально отдохнуть у себя в общежитии? Или сторож попросту наврал?
Злясь на себя, Максим едва не упустил объект. Если бы Маруся не принялась, выйдя из калитки, нервно оглядываться, он принял бы ее за бабу из простонародья — так изменил ее серый пуховой платок вместо привычной рабочей косынки. Низко опустив голову, девушка быстрым шагом пошла по деревянному тротуару. Максим двинулся следом, стараясь не приближаться, но и не отставать, чтобы не потерять объект из виду.
Они двигались от центра города в сторону болот. Архангельск вытянут вдоль реки, словно кишка — потому-то без трамвайного сообщения промышленность города мигом остановилась бы; но Маруся шла прочь от набережной, и плотная жилая застройка скоро сменилась неряшливыми выселками. Деревянный тротуар закончился, идти пришлось по щиколотку в вязкой грязи. Стало совсем темно. Дождь усилился, поднялся ветер, от болот доносилось гнилостное амбре. Что же, теперь уж можно не беспокоиться, что Маруся всего лишь бежит на романтическое свидание. Точно не та атмосфера.
Отслеживать направление, в котором шла Маруся, поначалу помогал лай собак — других прохожих на улицах не было, и псы во дворах старательно отрабатывали свои пайки. Но скоро этот ориентир пропал — Маруся покинула обитаемую часть города. Зато глаза привыкли к темноте, и Максим стал различать следы маленьких ботинок в вязкой грязи, так что рисковать, сокращая дистанцию, не пришлось. Скоро Максим разглядел, что хотя эти следы самые свежие, однако не единственные. Уже после начала дождя здесь прошел кто-то еще — и его сапоги оставляли вдвое больший след против Марусиных ботинок.
В какой-то момент Максим чуть не наткнулся на Марусю и едва успел спрятаться за деревом. Похоже, девушка замедлила шаг, словно не была уверена, куда идти дальше — а теперь и вовсе остановилась в нерешительности. Максим тоже теперь не был уверен, что вся эта игра в джеймсбонда была такой уж хорошей идеей. Допустим, там действительно подпольщики — и что он им сделает? А возвращаться за подкреплением уже поздно, слишком далеко они зашли…
Маруся стояла под дождем, обхватив себя руками. Он почти физически ощущал ее страх и неуверенность — наверно, потому, что чувствовал то же самое.
Девушка вскинула голову и быстрым шагом пошла вперед. Значит, придется и дальше следовать за ней…
Обе цепочки следов — и Марусиных, и неизвестного в сапогах — привели к смутно различимому в темноте деревянному строению, не то амбару, не то складу. Изо всех сил стараясь не поскользнуться и чавкать по грязи как можно тише, Максим подошел к двери — на удивление массивной и прочной для такого неказистого сооружения. Прислушался. Изнутри доносился голос — кажется, мужской. Но слов различить не удавалось.
Что делать теперь? Войти внутрь? Даже если дверь не заперта, чужака сразу заметят. Наивно ожидать, что люди, собравшиеся здесь в ночи, не прихватили с собой оружие. Максим всмотрелся в здание — оно оказалось двухэтажным, окна заколочены. Из окна первого этажа сквозь неплотно пригнанные доски пробивается слабый свет. А что на втором этаже, закрыты ли окна? Отсюда не видно — слишком темно… но что-то там скрипит под порывами ветра — вдруг ставень? Максим тщательно очистил подошвы от налипшей грязи и принялся карабкаться по стене, опираясь на угол сруба. По счастью, дом был собран в обло, то есть концы бревен выступали, а не были стесаны. Пару раз Максим едва не сорвался со скользкой древесины. Повезло — ставни распахнуты! Стараясь не пыхтеть, Максим пробрался внутрь и осторожно влез на подоконник, в густой запах пыли и плесени. Пощупал ногой рассохшуюся доску пола; она гуляла, значит, вставать на нее нельзя — заскрипит. Метрах в пяти от окна зиял квадратный провал — видимо, люк на первый этаж. Оттуда пробивался свет — наверно, керосинка — и Максим, прищурившись, рассмотрел среди покрывающего пол хлама драные рыбачьи сети. Ступая по ним, чтобы погасить звук шагов, Максим направился к люку. Снизу донесся хрипловатый мужской голос:
— И это все, что ты хотела сообщить, Мария? Вот ради этого назначила встречу по конспиративному каналу?
— Я поговорить хотела, товарищ Октябрь! — Маруся отвечала торопливо, взволнованно. — Объяснить, что так нельзя действовать! Едва Васька рассказал, что ты задумал, я сразу поняла, что это ошибка, ужасная ошибка!
— У этого Васьки язык без костей… — в голосе товарища Октября прорезалась злость. — С кем только приходится работать… Тащился сюда битый час под дождем, чудом на патруль не нарвался, думал, ты что ценное рассказать хочешь, об обстановке в городе хотя бы…
— Это как раз об обстановке в городе! — горячо возразила Маруся. — Товарищ Октябрь, в городе цинга! Во многих уездах — голод! К нам каждый день привозят истощенных! Стариков, детей, беременных женщин… Они едят хлеб с лебедой, сосновой корой, соломой! Ослабленных людей косит испанка, уже под сотню смертей в одном только Архангельске! Из Шенкурска и Онеги докладывают о тифе! И только союзники наладили поставку хлеба, как ты хочешь все, все испортить! Если начнутся диверсии на складах, поставки прекратятся, как ты не понимаешь⁈
«Мария Викторовна несколько наивна», — говорил Мефодиев. Максим тогда не осознал, до какой степени.
— Это ты ничего не понимаешь! — взорвался Октябрь. — Идет война. Мы или они! Никакой жалости к противнику.
— Но это же не противник! Это наши люди, и они голодают! Мы же за них воюем, а не с ними!
Пока собеседники обменивались экспрессивными репликами, Максим, боясь дышать, ощупью пробирался к краю люка. Сети воняли йодом и тухлой рыбой.
— Дура эсеровская! Эх, не успел товарищ Кедров от тебя отделаться… — пол внизу заскрипел, видимо, Октябрь принялся ходить по комнате. — Ты понимаешь, что на Мудьюге от голода и измывательств охраны уже погибли десятки наших товарищей? Хочешь, чтобы это продлилось подольше? А этот хлеб — думаешь, его раздадут твоим голодающим? Как бы не так. Солдатам его раздадут. С голодухи люди пойдут убивать своих же братьев-трудящихся. Нет уж, Мария, чем скорее народ поднимется против интервентов и их ставленников, тем больше жизней мы сохраним в конечном итоге.
— Прости, товарищ Октябрь, — Маруся ответила так тихо, что Максим едва расслышал слова. — Я… не о том думала.
— Лады, чего уж там… — Октябрь тоже сбавил обороты. — Ложно понятый гуманизм… такое случается и с лучшими из нас, тем более в изоляции. Я слышал, что ты вытерпела, они до больницы тебя довели… но ты никого не выдала, то я знаю доподлинно. Прости, не надо было на тебя орать. Нервы совсем ни к черту… Раз уж мы здесь, доложи мне напрямую, что в госпитале с поставками.
Маруся принялась старательно перечислять медикаменты, объемы и сроки поставок. Максим боролся с желанием чихнуть: нос забился липкой пылью.
Ясно-понятно, Маруся шпионит для большевиков. Он догадывался, теперь знает точно. Вот только делать-то что с этим знанием?
— А от источника в правительстве есть что новое? — спросил Октябрь.
— Немного. Генерал Марушевский подтвердил, что готов принять командование. — Маруся отвечала старательно, словно вызванная к доске отличница. — Он уже выехал, прибытие ожидают через месяц. От Миллера до сих пор известий нет. Ну или мне источник не сообщил. Я не слишком настойчиво спрашиваю, понимаешь же…
Источник в правительстве… Мефодиев, очевидно. Выходит, Маруся встречается с ним, чтобы получать информацию.
— В остальном… планируют выпуск северных рублей, надеются остановить инфляцию, — продолжала отчитываться Маруся. — Макет уже готов, бумага заказана. Собирают земельную комиссию, хотят разработать положение о расчистках. Постоянно препираются с профсоюзами, думают, как бы их поприжать. Похоже, новое правительство существенно быстрее принимает решения, чем ВУСО. По оценке моего источника, по крайней мере.
