Амель снова сделала паузу и пометила внизу страницы, что необходимо развернуть тему отношений между ЦРУ и афганскими моджахедами во время войны с СССР. В одном документе она читала, что американские секретные службы будто бы использовали хавалу для финансирования вооруженного сопротивления. Возможно, в ее будущей статье возникнет интересная перспектива сравнения с нынешней ситуацией.
Она потянулась и взглянула на часы. Почти половина первого. Она взяла мобильный телефон и включила его. Аппарат завибрировал — до нее пытались дозвониться. Амель вышла из зала рукописей и направилась в длинный застекленный коридор, идущий вдоль центрального сада Библиотеки Франсуа Миттерана. Она прослушала сообщение Сильвена, полученное полчаса назад. Муж просил ее перезвонить. Шел дождь. Амель несколько секунд неподвижно смотрела, как звонкие капли дождя падают и стекают по стеклу.
— Это я. Ты звонил?
— Да. Почему ты шепчешь? Где ты?
— В библиотеке, я не могу говорить громко. Ты чего-то хотел?
— Пригласить тебя пообедать.
— У меня еще полно работы.
— Ты что, не можешь ненадолго прерваться?
— Работа в самом разгаре.
— А если я подъеду?
— Понимаешь, это… Статья, которую я пишу вместе с… — Амель запнулась, прежде чем произнести имя Ружара.
— Но мы с тобой, это тоже важно. — Пауза. — Ты часто упрекала меня в том, что я никогда не могу освободиться ради тебя.
Молчание. Порывы ветра сотрясали кроны высоких деревьев в саду. Их опутанные канатами стволы стояли неподвижно.
— Хорошо. Только быстро. Я в Библиотеке Франсуа Миттерана.
— Буду через полчаса. На лестнице со стороны набережной?
— Хорошо.
— До скорого.
Амель разъединилась.
Ролан Мажур вошел в кафе, демонстративно глядя на часы. Очень красивые часы, ему нравилось, когда их было видно, не только потому, что они вызывали восхищение знатоков. Таким образом Мажур показывал, как он, значительный и влиятельный чиновник, ценит свое время. Ходили слухи, будто в период жизни, предшествовавший его назначению в отдел Центра координации борьбы с терроризмом, он вытащил одного богатого и великодушного друга из тяжелого положения и с тех пор носил на запястье знак его признательности.
— Привет, Бастьен. Ты хотел повидаться?
— Мне тебя не хватало. — Ружар наградил его широкой улыбкой. — Как там жизнь в Бово?
— Не спрашивай.
— Напряженная атмосфера?
— Ты газеты читаешь? — Глупо ухмыльнувшись, Мажур бросил сахар в принесенный барменом кофе и пригубил коньяк. — Все бегают, точно безголовые курицы. — Новый смешок, еще одно упоминание «безголовых куриц». Второй глоток коньяку. — А потом собираются и часами обсуждают. Поверь, нас всех погубит не сибирская язва, а бредовая тяга к собраниям!
— Кстати, что ты думаешь об этой истории с сибирской язвой?
— Ничего, паранойя американцев не мой вопрос.
Ружар покачал головой:
— Ладно, не ври мне. Разве нас это совсем не касается?
— Уверяю тебя, сейчас есть дела поважнее. — Мажур с заговорщицким видом наклонился к нему. — Берегись, наши бико[136] активизировались, я ничего не хочу сказать, но мы обязаны повсюду следить за ними, даже за старыми историями, вроде той, в Страсбурге. Хотя пока ничто не указывает на то, что они предполагают швырнуть нам в морду вирус. И что они знают, как это сделать.
— И все же тот ролик по телевидению смотрели все. Ты понимаешь, о чем я говорю? О том, что привезли из Афганистана со щенком.
Чиновник рукой отмахнулся от комментариев:
— Трюк? — Мажур пожал плечами и проглотил кофе.
— Ты упомянул Страсбург. Я думал, с этим покончено?
— Нет, не покончено, но то, что я говорю, не для протокола. Дай пару дней, и я подкину тебе кое-какие сведения.
Ружар согласился:
— Все это как-то не слишком весело. А тебе самому нравится, что ракетные батареи развернуты на твоей родной земле?
— Знаешь, по-настоящему меня беспокоит скорее то, что это способствует общему росту чувства неуверенности. Это стало особенно заметно после совершенного два дня назад в пригороде убийства двух стражей порядка. Наше хулиганье дует на угли. Думаю, ты заметил, что твоих собратьев тоже начинает лихорадить. Как ты думаешь, где в таком контексте они обретут свой…
— Есть еще кое-что. — Задумавшись о своем, журналист не слушал собеседника. — Извини, что перебиваю, но мне интересно, известно ли тебе что-нибудь о трупе, выловленном в Сене в минувшие выходные? Ему полагалось бы оказаться в ведении второго отдела Департамента судебной полиции, однако дельце досталось криминалистам.
— Я работаю с террористами, а не с убийцами. — Чиновник потянулся к рюмке, чтобы допить коньяк.
— Вот именно.
В последний момент Мажур прервал движение.
— Им занимается четырнадцатый отдел прокуратуры. Как-то странно, ты не находишь? Жертву вроде зовут Мишель Хаммуд.
— Сдается мне, ты уже неплохо осведомлен.
— У меня свои источники.
— Кто-нибудь из наших?
Ружар улыбнулся:
— Не будем об этом.
— Ладно. Но раз у тебя свои источники… — Пустая рюмка стукнула о стойку. — Пожалуйста, счет.
Амель смотрела на парочку студентов, выходящих из рукописного зала, ненамного моложе ее. Она некоторое время разглядывала их, не в силах сосредоточиться на работе. Парень с девушкой тихо переговаривались между собой и заговорщицки смеялись. Журналистка чувствовала себя старухой, пленницей мироустройства, о котором они пока даже не подозревали. Внезапно все так усложнилось.
Сильвену не понравилось ни то, что она, ради того чтобы поскорее вернуться в библиотеку, сократила время их совместного обеда, ни ее отсутствующий вид за столом. Амель не сочла нужным уделить ему больше времени, а ведь он так старался, чтобы все было хорошо. Он ненавидел тупик, в котором по ее вине оказалась их семья. Они больше не говорили о будущем, только о работе.
Зачем тогда она согласилась на эту встречу?
Сильвен перестал поддерживать беседу и коротко и весьма грубым тоном, словно в отместку, сообщил, что послезавтра утром уезжает на семинар на все выходные.
Именно на эти выходные.
Сильвен забыл.
20.10.2001
Отчет управления содержал относительно полный и печальный портрет Лорана Сесийона. Портрет многообещающего мальчика, постоянно натыкающегося на препятствие и каждый раз пытающегося любыми способами обойти его. И некому было указать ему путь.
Кроме опасных кретинов.
Детство среди бетонных стен в дрянном предместье, вокруг поганое зелье, несколько удачных попыток подторговывать — и спираль «бизнеса» закрутилась. Первые неприятности с законом в связи с неосторожной покупкой. Разумеется, Джафар все отрицал, по совету своего адвоката кричал о полицейском заговоре. Ему удалось найти сочувствующего судью, обрадовавшегося возможности проявить заботу об обездоленных в расчете на то, что это дело доставит ему более серьезную клиентуру. Сесийон дешево отделался и даже получил место ученика у ремесленника, который его очень полюбил.
Ненадолго.
Вскоре он снова связался с какими-то подонками. Но на сей раз не попался. Его вовремя подцепила организация по реадаптации. Организация по реадаптации, субсидируемая мэрией и департаментом, но управляемая членами движения новообращенных мусульман «Таблих». Само его название означает «распространение, развитие». Мелкой ложью и лицемерием им удалось вернуть парню уверенность в себе, и все это при финансовом благословении Республики, этой добрейшей девицы, светской и толерантной.
После своего обращения Сесийон свалил в Лондон, потом в Пакистан, видимо, чтобы получить образование в коранической школе. Назад он вернулся после продолжительных скитаний по Восточной и Центральной Европе.
В обзоре даже высказывалось предположение, что он побывал в Чечне.
По прибытии во Францию Джафар выглядел умиротворенным, способным к нормальной жизни. Однако слишком уж набожным. Что, из-за специфики посещаемых им культовых мест, очень скоро привлекло внимание секретных полицейских служб. Многочисленные рапорты, составленные на основе наблюдений и прослушек, доказывали, что он занимается и другой деятельностью и общается с новыми тяжеловесами Делиля, менее известными, но от этого не менее опасными. Недавно он вновь вернулся в «бизнес». Ради благого дела. Своей «работой» он оказывал помощь в финансировании религиозной благотворительности и при случае исполнял роль посыльного.
Линкс кое-что записал и привел документы в порядок. Внизу, в подвале, его ждал Сесийон. Через десять минут агент спустился и приложил ухо к двери камеры. Но ничего не услышал. После двух безумных дней эта перемена была знаком того, что пленник, оказавшийся гораздо боеспособнее, чем Делиль, ослабел.
