Естественно, первым делом я отправился в венское бюро радиостанции «Свободная Европа». Мне удалось убедить мистера Хилла в том, что в интересах эффективности пропаганды очень важно с первых же минут после перехода государственной границы дать венгерским беженцам, которых прибывало все больше, почувствовать покровительство и поддержку «Свободной Европы». Главным аргументом моего «конструктивного» предложения было то, что австрийские власти согласно принятому закону сажают беглецов в каталажку и держат их там по восемь-девять дней для проверки в почти тюремных условиях.
Американец тотчас уразумел полезность моего предложения, дал мне машину, приказал закупить предметы гигиены, кое-что из белья, несколько ящиков апельсинов и отправил все это в Эйзенштадт, командировав меня и Габора Тормаи в качестве сопровождающих.
Вскоре, однако, мистера Хилла сменил другой чиновник, и после этого представители радиостанции «Свободная Европа» ни в Вене, ни в главном своем гнезде в Мюнхене не удосужились послать бедным эмигрантам даже книжек для чтения.
Кстати, командировка в Эйзенштадт окончательно закрепила мой авторитет в глазах контрразведчиков из местного управления жандармерии.
Ференц Надь в своем письме назвал мне два адреса, рекомендовав обратиться от его имени к двум влиятельным персонам — Аурелю Абрани, американскому журналисту, и мистеру Фаусту, директору венского филиала «Интернэшнл Рескью комити» — американской благотворительной организации по оказанию помощи эмигрантам.
Первый визит я нанес мистеру Фаусту. Полученные от него в довольно значительном количестве пакеты с продовольствием я отвез и распределил между венгерскими, чехословацкими и югославскими беженцами в лагере на Хайдештрассе, чем окончательно завоевал симпатию обитателей бараков за колючей проволокой. Так я поступал еще несколько раз, и с не меньшим успехом.
Нужно сказать, что делал я это от чистого сердца, ведь в большинстве случаев в этот лагерь попадали невежественные люди, сбитые с толку провокационной западной пропагандой. В то же время материальная помощь несчастным входила и в мои планы. Обездоленные люди, получающие помощь из моих рук, создавали для меня, так сказать, базу, которой не располагал ни один из эмигрантских политиков. До сих пор никто из них не обращал внимания на несчастных беженцев, их просто игнорировали, а когда наконец стало ясно, что эта масса бедняков представляет собой немалую силу, было уже поздно — обездоленные были полностью на моей стороне.
Мой авторитет и поддержка со стороны бедствующих эмигрантов имели еще одну сторону, полезную для дела: вся свежая информация поступала прежде всего ко мне. Таким образом, я и мои шефы в Будапеште могли заранее оценить, какие новости из Венгрии услышит вражеское ухо. Множество организаций, находившихся тогда в Вене, испытывали острую нехватку в такой информации, и их доверенные лица искали контактов со мной, поскольку у меня ее всегда хватало. Естественно, будапештские разведывательные органы использовали этот канал для дезинформации, а также для негласного дезавуирования действительно ценных сведений, просочившихся через границу. Наконец, моя близость к массе эмигрантов позволяла постепенно, шаг за шагом, выявлять уже действующую агентуру западных шпионских центров, а также кандидатов, намеченных ими для вербовки, подготовки и обратной переброски в Венгрию уже в качестве готовых агентов.
Само собой разумеется, достигнуть всего этого удалось далеко не сразу и не в один день, а лишь в результате долгой и кропотливой работы, потребовавшей немалых усилий и времени. Прежде чем выйти на большую дорогу, приходилось делать множество мелких шагов по узким тропинкам.
Одним из таких шагов был мой визит по рекомендации Ференца Надя к американскому журналисту, венгру по происхождению, Аурелю Абрани.
Это имя я нашел в письме Ференца Надя, но понятия не имел о его обладателе. Не знал я и того, что речь идет о внуке известного венгерского поэта Эмиля Абрани. Обо всем этом меня информировали уже из Будапешта. Мне также сообщили, что Абрани аккредитован как газетный и радиорепортер, независимый от «Свободной Европы», но в действительности он является одним из самых опытных агентов американской разведки.
Сознавая себя новичком в своей профессии, я с некоторым замиранием сердца, но и с любопытством позвонил у двери элегантной квартиры возле парка Ам Модена.
Мне открыл среднего роста, спортивного вида мужчина лет сорока пяти. На покрытом кварцевым загаром лице светились большие, по-детски добрые и ласковые глаза. Он показался мне настолько добродушным и открытым, что я даже усомнился в достоверности информации, полученной из Центра. «Мы должны доверять друг другу полностью и во всем», — пришли мне на память слова Антала, сказанные им однажды в Будапеште. Это помогло мне преодолеть первое впечатление симпатии и рассеять сомнения. Если Будапешт утверждает, что этот обаятельный джентльмен — агент ЦРУ, значит, так оно и есть на самом деле.
Мною владело странное чувство. Впервые в жизни я перешагнул порог квартиры человека, делая вид, что питаю к нему искреннее чувство симпатии, и одновременно зная, что мы с ним заклятые враги. Тем более что Релли, как его называли американцы, и в самом деле проявил ко мне дружеское расположение. Рекомендация Ференца Надя, с которым меня якобы связывали тесные узы, априори рассеяла все возможные подозрения.
Было ли все так на самом деле? От опытного агента ЦРУ трудно ожидать подобной наивности и непредусмотрительности. Между тем в Будапеште считали чрезвычайно важной задачей установить сферу деятельности Релли — Абрани и круг его связей. Директива гласила: выяснить все, что представится возможным.
Первую такую возможность мне предоставил, как ни странно, сам Релли. Услышав, что я собираюсь писать книгу о своих злоключениях и наблюдениях за последние десять лет жизни (кстати, эта книга так и не была написана, кроме нескольких страниц с целью маскировки), он предложил мне для работы свою квартиру.
Оставшись впервые в его апартаментах один, я оказался перед труднейшей дилеммой. Не знаю, способен ли я буду объяснить читателю всю сложность моего тогдашнего положения.
Прежде всего мне предстояло подавить в себе чувство стыда и голос совести. Ведь этот человек принял меня как гостя, поверил мне, пустил в свой дом, в конце концов. Имею ли я право, могу ли злоупотребить его доверием?
Иной читатель иронически улыбнется и подумает: экая чепуха, кто и когда слышал о разведчике, который мучился бы угрызениями совести? Возможно, он прав. И все-таки сделать первый шаг оказалось для меня труднее, чем я предполагал.
Нет, не только привычка к дисциплине заставила меня преодолеть это препятствие. И даже не желание честно исполнить свой долг. Пожалуй, более всего мною руководили чувство патриотизма и любовь к родине. В данном случае я не боюсь красивых слов. Разум словно продиктовал мне: «По одну сторону стоят твои чувства, по другую — благо родины, выбирай!» И я сделал этот выбор. Ставка была слишком высока.
Преодолев, как ныне принято говорить, психологический барьер, я начал осмысливать техническую сторону дела. Почему Релли не побоялся оставить меня в своем доме одного? Может быть, его секреты охраняют какие-нибудь сверхнадежные технические чудеса?
Надо было принимать в расчет и то, что технические средства защиты бывают разные. Одни просто отпугивают или поднимают тревогу, другие только регистрируют постороннее вмешательство или любопытство, в данном случае — мое поведение в квартире при полном одиночестве.
Я начал с того, что обследовал большой кабинет, в котором стоял письменный стол. Приспособлений, способных фиксировать мое передвижение, я нигде не обнаружил. Затем с величайшей осторожностью я осмотрел ящики стола, сам стол, лампу, телефон, корзинку для бумаг. Тоже не нашел ничего, заслуживающего внимания. Встроенных в стену потайных сейфов не оказалось также.
Признаюсь, я ничего не понимал. Безрезультатность поисков меня огорчила и даже рассердила. (Лишь много месяцев спустя мне удалось разгадать эту загадку: у Релли для «работы» имелась другая квартира.)
Наиболее важным шагом с точки зрения как обеспечения собственной безопасности, так и укрепления моих позиций в Вене я считал визит в резиденцию руководства Австрийской народной партии. Мне удалось добиться приема у доктора Смекала, секретаря фракции правительственной партии в парламенте. Когда Смекал услышал, кто я такой, а потом прочитал дружеское письмо ко мне Ференца Надя, недавнего премьера соседней страны, который имел среди коллег тогда еще большой вес, он настолько проникся уважением ко мне, что тут же позвонил генеральному секретарю партии профессору Альфреду Малете, занимавшему тогда, если мне не изменяет память, и пост председателя парламента.
