— Надо выпить! — заплетающимся языком сказал Даниель.
Он все еще был полон мыслей о грядущем триумфе.
— Наконец-то, — вздохнула Рита. — Я совсем без ног!
Навстречу им прошел плотный господин, направляясь к даме, солидной, как манекен провинциальной витрины.
— Они все попали в плен? — спросила дама.
— По газетам — все, — устало ответил мужчина.
— И ты уверен, что Клод…
— Последнее письмо было из Хайфона. Потом поезд…
Он не договорил. Чувствовалось, что спокойный тон давался ему с трудом.
— У меня предчувствие, что наш сын в опасности, — надтреснутым голосом сказала женщина. Она посмотрела на Даниеля, который бесцеремонно остановился, чтобы послушать разговор.
Она пробормотала что-то, кажется: «Сегодня вечером мы не пойдем в кино», — взяла мужа под руку и кивком указала ему на Даниеля и двух девиц.
— Давно пора заключить мир! — очень громко сказал мужчина.
Даниель воспринял эти слова как пощечину. Он хотел броситься на неизвестного, но Дора и Рита, которым было наплевать на все окружающее, сдержали его порыв. Солидная чета затерялась в толпе, запрудившей тротуары авеню Ваграм.
Наверное, это был жид или коммунист — словом, каналья.
— Каналья! — загремел Даниель.
— Успокойся, бэби! — привычно сказала Рита.
— Бебе! Она назвала тебя Бебе! — заржала Дора. Она хохотала, как безумная, и никак не могла остановиться.
Рита потребовала, чтобы ей объяснили, в чем дело, и Даниель сразу вспомнил об особняке Бебе на авеню Фридланд. До него было каких-нибудь сто метров. В день падения Дьен-Бьен-Фу неплохо было бы спросить у Бебе: зачем он посылал туда Даниеля? Интересно, что он ответит? Он или полицейский комиссар, что совершенно одно и то же. Кажется, время сводить счеты. Режим обречен, это ясно. И опять Даниель подумал, что разгром окончательно установит его правоту. Он потащил девок к тому месту, где когда-то поджидал его Джо за рулем «Фрегата». Бебе придется заплатить за Джо, как и за прочие свинства.
Окна особняка были темны. Даниель приказал девицам подождать его и отправился звонить в тяжеленную входную дверь. Он звонил долго. Наконец швейцар в стильной ливрее появился в полураскрытых дверях.
— Мне нужен мсье Ревельон, — сказал Даниель, стараясь придать своему голосу как можно больше высокомерия.
— Мсье Ревельон уехал на все праздники. Если вам угодно оставить вашу визитную карточку, я не премину передать ее мсье.
— Уехал? — глухо переспросил Даниель.
— Все знакомые мсье знают, что мсье собирался уезжать. Это было официально объявлено на приеме, устроенном тестем мсье в честь награждения мсье орденом Почетного Легиона.
Даниель понял, что швейцар издевается над ним. Орден Почетного Легиона? Ну и мерзавец этот Бебе! Больше ничего не спросив, он вернулся к девицам. В свое время они за это заплатят. Несмотря ни на что, Даниель чувствовал себя прекрасно. Он решил позвонить Мирейль, чтобы она присоединилась к ним. Это будет справедливо. Если она делила с ним горе, пусть разделит и удовольствия.
Атекс повзрослел. И причиной тому было не только чудесное завоевание Лиз. Смерть Максима, арест Дювернуа, то страшное, что он угадывал в Лавердоне, — все это, вместе взятое, определило его зрелость. Алекса не очень занимало, откуда у него появились эта вера в себя и чувство ответственности. Если бы у него спросили: «Откуда у тебя это?» — он ответил бы «От Лиз!» — и, вероятно, покраснел бы. Он сам не переставал удивляться своей новоявленной уверенности. Вернувшись в маленькую комнатку на улице Помп, Лиз рассказала ему во всех подробностях, с обычным для нее бесстыдством о своем визите в госпиталь Валь-де-Грас. Однако теперь ее слова не причиняли боли Алексу: он знал, что Лиз рассказывает не для того, чтобы сделать ему больно.
— Ты хочешь вечером побыть одна, дорогая?
— Да, — обрадованно сказала Лиз.
— Пусть так. Как-нибудь в другой раз ты познакомишь меня с Франсисом, хорошо?
— Конечно, мой родной. В конце концов он твой шурин.
— Ты знаешь, что Дьен-Бьен-Фу пал? Нет? Сообщение есть в вечерних газетах. Пять часов они колебались, перед тем как признаться. Знаешь, Лиз, стыдно говорить такое в день нашего поражения, но… я не хочу идти на эту войну…
— При чем здесь ты? Разве там не только добровольцы?
— Нет. Ходят слухи о новом призыве…
В памяти Лиз мелькнула скрюченная рука Франсиса — длинные пальцы, скребущие одеяло. Она изо всех сил стиснула шею Алекса и прижала его к себе.
— Я не хочу, чтобы ты уходил!
— Ничего, это будет не так скоро. Сегодня вечером я съезжу к Дювернуа. Хочу его поблагодарить и извинюсь за тебя. Подумай только, из-за нас человека целые сутки продержали в тюрьме, а ты его больше так и не видела… Кроме того, я спрошу у него, что мне делать.
— А ты думаешь, что-нибудь можно сделать?
— Конечно, — сказал Алекс.
Лиз еще крепче прижалась к нему. Почему раньше она не понимала, что любит его?
* * *
Все было решено. В понедельник после праздников она перетащит к Алексу свои вещи. Они приготовят нужные бумаги и поженятся. Понадобится ли ей разрешение матери? По всей вероятности, да. Ведь, выйдя замуж, она приобретет право на свою долю в отцовском наследстве. Лиз никогда не забывала о денежных вопросах. Это была фамильная черта, которая иногда самой Лиз казалась отвратительной…
Лиз сидела за рулем своей «Дины», аккуратно поставленной вплотную к тротуару напротив громады госпиталя Валь-де-Грас. Перед ней была небольшая, полукруглая площадь, от которой начинается улица Сен-Жак. Солнце скрылось, но последние отблески заката вели танец крови и света на гигантском куполе. Лиз не знала, откуда появится Франсис. Она вспомнила, как они обсуждали побег из госпиталя в последние минуты свидания, когда пора было расставаться, а они никак не могли отважиться сказать это друг другу. Франсис уже был не в силах переносить ночные истерики и свои кошмары, которые были еще ужаснее от воплей соседей. Он назвал свою палату «спальней проклятых», точно хотел заранее оправдать сегодняшнее бегство. Вот о чем размышляла Лиз бледным весенним вечером.
Но после их встречи пал Дьен-Бьен-Фу. Лиз спрашивала себя: не изменит ли это событие решения Франсиса? Нет, он сказал «спальня проклятых». Он придет… И она покорно ожидала его, хотя от мрачных мыслей голова шла кругом.
Ей казалось, что огромная масса военного госпиталя все тяжелее давит на нее.
Отчаяние сблизило ее с Франсисом, теперь она была не одна. Впервые в окружении семьи ей дышалось легко. Франсис — вернее даже, сам факт появления полуродного брата — изменил отношение Лиз к родителям. Раньше она их просто ненавидела, теперь старалась судить о них по справедливости. Раньше она возмущалась, сама не зная чем и против чего. За несколько дней, что прошли после смерти Максима, самолюбивый бунт единственной дочери, избалованной, но предоставленной самой себе, утих перед неожиданной помощью. Ей казалось, что в ее жизни произошел переворот. Уход к Алексу Франсис одобрял. Он сказал ей:
— Те, прежние, были у тебя просто так, из глупого любопытства. А он — другое дело. Он тебе нравится, и это хорошо — это начало… — И потом еще: — В любви нужна привычка и, главное, мягкость. По крайней мере я так думаю…
Она подскочила, точно он прочел ее мысли, и внимательно посмотрела на брата: его желтое, постаревшее лицо светилось грустью.
— Не обращай внимания, сестренка, я просто завидую тебе. Ты красива и молода, и, по-моему, твой Алекс сможет дать тебе счастье. А только счастья тебе и не хватает…
Теперь она знает, что так оно и есть. И самое удивительное, что ей хорошо именно с тем, кто меньше всего собирался потворствовать ее фокусам. Раньше Алекс казался ей тихим и малоинтересным домоседом. Да, Максим вселил в нее прочное отвращение к мальчишкам, и ей понадобился взрослый мужчина. Лавердон был ошибкой — кусочек прошлого семьи Рувэйр, который новизна окрасила в яркий цвет. Может быть, жизнь не так уж плоха, может быть, все же стоит жить? Она еще не знала, какими путями придет к ней счастье, но скука уже прошла.
«Твой Алекс сможет дать тебе счастье…» Теперь она понимала, что означали слова Франсиса. У нее не будет одинокой и тоскливой старости, которая постигла ее мать. Лиз звонила ей сегодня и предупредила, чтобы завтра утром она не ходила к Франсису; мадам Рувэйр застонала в телефонную трубку. Даниель не был у нее накануне, как обещал. Он позвонил ей на следующий день, пригласил на вечер в какой-то кабак «Шлюпка» и тут же дал отбой, а она не знает даже, где находится эта «Шлюпка», и теперь в отчаянии… Лиз хладнокровно посоветовала ей посмотреть в справочнике Парижа. Такова жизнь ее матери, если это можно назвать жизнью. Вероятно, такой же идиотской жизнью жили все женщины семейства Рувэйр, и мать отца, и, наверное, его бабушка… А как же Максим?.. Ну, уж нет! Спать с мужчиной — вовсе не значит отвечать за те глупости, которые он натворит!
