— Утром тебе придется выкатываться раньше меня… В восемь явится констебль и с ним этот из управы, определенно агент из полиции безопасности. Хотят побеседовать. Ты ни к чему.
— Ладно…
— После этого контакт в одиннадцать тридцать в Пярну, пивная напротив торгового центра. Она одна.
Вода в унитазе шумела, как водопад, на весь дом. И, конечно, Дитер с грохотом уронил на сиденье крышку.
— У эстонца горит свет, — сообщил он.
— У тебя есть оружие? — спросил я.
— Никакого. У тебя?
— Тоже. Не передумал?
— Рукопашная, конечно, выглядит диковато… План есть?
— Есть. Изложу завтра в пивной. Будешь ждать меня сорок минут. Потом уходи и контактируй с Мариной… С француженкой. Непонятно, каким образом, но ей известно, что со мной происходит раньше, чем моему оператору…
Я рассчитывал, пользуясь внезапностью, взломать двери амбара, в котором молодцы из кохвика на Пярнуском пляже складывали картонные коробки, меченные рисунком черепахи. Конверт с таким же опознавательным знаком из кармана Вячеслава Вячеславовича определенно наводил на мысль, что и картонки имеют аналогичное содержание — хрустящие банкноты российской, эстонской, финской и, может быть, ещё какой-то валюты. Фальшивые.
Вячеслав Вячеславович из всех захваченных мною трофеев востребовал банкноты. Кто его знает, может, только это и было поводом для моего уничтожения на том этапе событий?
Устраивать тайник-склад фальшивых денег в оживленном городском центре, в здании, охраняемом как архитектурный памятник, представлялось блестящей идеей. Не менее блестящим выглядел расчет перебросить партию поддельных банкнот заодно с похищенным генералом… Это и была моя паутинка. Ответственный за хранение ящиков, меченых черепахой, Гаргантюа Пантагрюэлевич немедленно заявится к историческому амбару для переговоров. Может, дойдет и до рукопашной возни с его молодцами, но — вряд ли. В обмен на уход из склада я запрошу информацию о логове Чико. Ге-Пе, конечно, после этого ринется к Вячеславу Вячеславовичу оправдываться. Наличие у меня немецкой поддержки, то есть Пфлаума, сдержит мстительную фантазию бывшего ракетчика, и, поостыв, Вячеслав Вячеславович удовлетворится условием сделки. Он, в конце концов, сообразит, что, отдавая мне Чико Тургенева, он полностью выводит меня из игры, потому что я получу то, что мне нужно. И, следовательно, этим Вячеслав Вячеславович лишит Шлайна возможности реально действовать против него. Вячеслав Вячеславович отвернется и от Дубровина, поскольку этот деятель станет более ненужным в качестве источника сведений о намерениях тех кругов в Москве, которые стоят за Шлайном и прислали его в Таллинн…
Я полагал, что на нынешнем завершающем, в целом успешном для него, исключая потери под Керну, этапе операции мой бывший вьетнамский и эстонский пленный не станет привередничать. Выдачи генерала я не добиваюсь, ящики остаются по принадлежности, сдать требуется одного Чико, да и не его самого, нужно лишь предоставить наводку. Таким образом, разработанная Вячеславом Вячеславовичем операция, по сути, не прерывается. «Икс-пять» выходит в море с деньгами и генералом, затем прибывает на место, деньги сданы и генерал обменен на нужного человека из Лефортова. А два бандита-наемника, то есть Бэзил Шемякин и Чико Тургенев, подбивают баланс взаимных расчетов как им заблагорассудится. Где-то за горизонтом финансовых, политических и иных интересов Вячеслава Вячеславовича.
А дальше… Дальше я видел для себя шанс, хотя и один из тысячи.
И в это время в глубине дома зазвонил телефон.
Я взглянул на часы: три сорок пять утра.
Йоозепп осторожно поскребся в дверь.
— Вас просит к телефону женщина, — сказал он, когда я приоткрыл её. Не правда ли, странно в такое время? И странно также, что вообще звонят, я не сообщал вам свой номер. Верно? Она очень настаивает…
— Извините, у меня нет халата, — сказал я. — Скажите, что я подойду через минуту. Мне нужно одеть брюки…
— Набросьте одеяло и идите в пижаме. Эта женщина, кажется, в истерике. Она плачет. Рыдает, знаете ли…
Единственный аппарат в доме стоял в спальне Йоозеппа. Там горела настольная лампа, поставленная на горку книг, сваленных у кровати в изголовье. На переплете тома, брошенного у подушки, с закладкой между страницами, тисненым золотом значилось «БСЭ».
— Бэзил! — заорал Ефим в трубке, едва я назвал себя. — Где ты шляешься?!
— В данную минуту пробудился от сладкого сна там, где ты и нашел меня. Как это тебе удалось? И мне сказали, что ты рыдаешь женским голосом…
Ефим засмеялся. Делал он это редко. Начинал как бы покряхтывать в ускоряющемся темпе.
— Это я Марику подставил. На всякий случай. Откуда я знаю, в какого рода берлоге ты отлыниваешь от работы?
— Не думаю, что Марика рыдала только по мне. Мы убираемся из этой страны оба?
— Полиция безопасности обратилась с устным запросом относительно твоей личности в российское консульство. Просят просветить, что делает в этой стране писатель, произведений которого не могут найти в каталогах. Мы заявили, что не имеем с тобой связи. И тогда они ответили, что знают где ты… Администраторша «Каякаса» оповестила полицию безопасности о том, что ты увез некоего немца из гостиницы. А что по направлению в Синди полиции сообщил водитель такси, которого ты нанимал. Таким образом, тебя и немца добровольцы вели от «Каякаса» до притона, где вы засели вдвоем. Или компания разрослась? Полиция безопасности намекает, что человека твоего обличья видели с мешком возле музея во время инцидента. Эстонцам известно, что ты близок с Ге-Пе, как ты называешь Толстого Рэя, а также известно о твоем посещении базы подводного туризма в поселке Лохусалу и ещё ряда мест… У меня такое впечатление, что они подозревают тебя в принадлежности к группе Чико Тургенева. Якобы ты у него вроде эксперта по планированию.
Пока он говорил, я машинально открыл том на странице с закладкой, оставленной Йоозеппом. «Беотия, — прочитал я, — союз греческих городов…»
— Я и был таким экспертом, — сказал я Шлайну.
— Тогда считай приказом то, что сейчас услышишь. Убирайся из Таллинна. Первым же самолетом в любом направлении. С тобой рассчитались? Тогда чего ты выжидаешь?
— Встречи с тобой. Завтра… то есть сегодня в час тридцать пополудни в буфете лохусальского пансионата, — сказал я и повесил трубку.
В кухне удалившийся туда из деликатности Йоозепп, морща длинный нос, опрыскивал дезодорантом мусорное ведро с остатками нашего ужина. Действительно, немного припахивало.
— Обошлось? — спросил Йоозепп.
Кивнув, я взял ведро, в прихожей сунул голые ноги в огромные меховые сапоги Дитера, набросил его мягкое дорогое пальто и вышел на улицу. Морозец прохватывал не меньше, чем две ночи назад на переходе по Пярнускому шоссе после достославной победы. Луна шла на ущерб. Под ногами похрустывали льдинки. Я вывалил из ведра пластиковый пакет с мусором в контейнер под навесом у кирпичной ограды в сорока метрах от дома. Вентиляционный проем между крышей и стеной давал прекрасный обзор, словно щель долговременной огневой точки.
Как я и предполагал, они были на месте.
— У вас есть хорошая веревка? — спросил я Йоозеппа, ожидавшего возвращения мусорного ведра, прежде чем удалиться в спальню. — Мне бы нужно связать кипу купленных книг. В чемодане не помещаются…
— Бельевая сойдет?
Он нагнулся к дверце кухонного прилавка, порылся, погромыхал какими-то кастрюлями и, отдав мне клубок бечевки, принялся восстанавливать нарушенный порядок на полках.
Я включил радио. Передавали Грига.
Я свил накидную петлю и, когда Йоозепп разогнулся, надел ему удавку через голову на шею, не позволив вскинуть руки. А потом затянул.
— Не обижайтесь, — сказал я. — Ничего худого не случится. Если не будете орать или дергаться. До восьми утра вы простоите на табурете, сил хватит, в позе самоубийцы. А в восемь войдет констебль и освободит вас от петли… Я оставлю дверь открытой, конечно.
— Лучше потушить свет, — сказал Дитер от дверей кухни. — На шторах может обозначиться его тень. Много их там?
— Не знаю. Я видел миниавтобус, прилепившийся проводом к телефонной линии… Слушают наши разговоры здесь, в доме, через жучок или просто наблюдают за домом, трудно понять… Мой оператор только что позвонил. Кажется, я наследил в городе вчера и до этого. Так что, придется покидать обжитую позицию и делать это тихо…
Я влез на табурет и перекинул свободный конец веревки через крюк для люстры, испробовав его на прочность. Потом заменил себя на табурете Йоозеппом, подтянул веревку и специальным узлом обмотал её конец вокруг его лодыжек. В такой позиции нет нужды связывать руки. Стоит потянуться хотя бы одной к ногам или вверх, как тут же вешаешь сам себя. Этот прием я перенял у испанцев в Марокко. Поза, узлы, да и вся конструкция называются «Воля к жизни». Прием совершенно не работал на арабах. Они немедленно душили себя…
