было, но тут же взорвался снова:
— Это же надо такое придумать! Ограбление… Идиоты! Если они убрали Державина и расправились со своим Даугелем… Идиоты! И когда я услышал об этом, то стал сразу же тебе звонить, однако твой мобильный телефон молчит, и я уже… — Воронцов перевел дыхание и уже чуть спокойнее добавил: — В общем, я страшно рад тебя слышать и страшно рад, что ты все-таки живой.
— Спасибо, Иларион Владимирович! Спасибо. Я тоже страшно рад слышать ваш голос, страшно рад.
— О-о-о! — повеселел Воронцов. — Надеюсь, ты еще более будешь рад, когда узнаешь, что я тут накопал. Кстати, ты еще не потерял интереса к московскому партнеру этого засранца Лазарева?
— Иларион Владимирович… О чем вы! Я же жду не дождусь вашего звонка.
— Тогда слушай сюда, как говорит мой друг Марк Натансон. Но сначала один вопрос. Ты слышал когда-нибудь о художественной галерее «Рампа»? Это у вас, в Москве.
«Рампа…»
И словно ассоциативный сдвиг в голове:
«Генеральный директор Центра искусств «Галатея» Герман Венгеров и его пропавший, точнее говоря, украденный мобильник, по которому звонили Рудольфу Даугелю…»
Головко вдруг почувствовал, как у него екнуло где-то под ложечкой.
— Да, конечно. Владелец некто Неручев.
— Отчего же «некто»? — хмыкнул Воронцов. — Весьма известный коллекционер старинных икон и картин русских живописцев. По крайней мере именно таким он известен американским коллекционерам.
Головко молчал, и Воронцов счел нужным сказать главное:
— Так вот, дорогой мой. Этот самый Неручев является тем самым московским компаньоном Лазарева, я имею в виду владельца «Джорджии», который поставляет ему на аукционные распродажи весьма ценные иконы и картины русских художников.
Подумал немного и добавил:
— Включая, естественно, и фальшаки.
— Вы имеете в виду того фальшивого Левитана, на котором обжегся в свое время владелец московской «Галатеи» Венгеров?
— А ты-то откуда об этом знаешь? — удивился граф.
— Работа такая.
— Что ж, уважаю, — с ноткой одобрения в голосе произнес Воронцов. — Чувствую, времени зря ты не терял. А что касается того «Левитана», из-за которого произошел грандиозный скандал… У меня есть все основания полагать, что это была не единственная попытка господ Неручева и Лазарева подсунуть покупателю старого цыганского мерина с изъеденными зубами вместо породистого, чистокровного рысака.
Вслушиваясь в раскатистый баритон графа, который пытался донести до московского следователя свою версию совместного бизнеса господ Неручева и Лазарева, Головко пытался выстроить в единую цепочку не стыкующиеся, казалось бы, звенья этой самой цепочки.
Нью-йоркский аукцион, проводимый художественной галереей «Джорджия»… предварительный показ «Спаса» Андрея Рублева и те переговоры с владельцем «Джорджии», которые начал вести граф Воронцов, дабы еще до официального начала аукциона купить эту икону… Сомнения Державина и его командировка в Москву, где он должен был встретиться с сыном Луки Ушакова — Ефремом… Замаскированное убийство Державина в московской гостинице и следом за ним тщательно продуманное убийство Рудольфа Даугеля… Но чуть раньше — попытка Неручева «восстановить отношения» с Венгеровым и здесь же похищение его мобильного телефона…
Эту цепочку можно было бы продолжать и дальше, однако на языке Семена вертелся один-единственный вопрос:
— Скажите, Лазарев мог знать или хотя бы догадываться о тех сомнениях относительно «Спаса», которые терзали Державина?
— Безусловно!
«Безусловно…». Казалось бы, на этом можно было поставить точку, однако в этой цепи кровавых событий не хватало какого-то связующего звена, причем очень важного, без которого невозможно было считать это дело закрытым.
Распрощавшись с Воронцовым, которого, как порой казалось Семену, он знает уже давным-давно, Семен тут же перезвонил Бусурину.
— Леонид Яковлевич, я, кажется, вышел не только на американского заказчика, но и на его московского подельника.
— Господи! — пробурчал Бусурин. — Кому не спится?.. Семену Головко да еще, пожалуй…
Он нарочито громко откашлялся и уже чуть тише произнес:
— Ты хоть бы поздоровался сначала, а то — заказчика… подельника… Ты лучше скажи, как ты там? Врачи, небось, уже всю задницу искололи?
— Нормалёк! — хмыкнул Семен, которому действительно за прошедшие сутки всандалили столько уколов и в руку, и в плечо, и в обе ягодицы, что он теперь даже сомневаться стал в том, сможет ли сидеть на стуле, когда выйдет на работу. — Живу, как на курорте.
— На курорте… — вновь вернулся к привычному бурчанию Бусурин, на своей собственной шкуре познавший, что такое больнично-госпитальный «курорт» и с чем его можно сравнить. — Ну ладно. Чувствую, что не унываешь, значит, живой еще. Что там у тебя?
— Я только что звонил Воронцову… Короче, граф вышел на московского компаньона Лазарева, который, судя по всему, и спланировал акции по ликвидации как Державина, так и Даугеля.
— И кто же этот умелец?
— Неручев! Владелец художественной галереи «Рампа». И я бы просил вас копнуть относительно его завязок с художественной галереей Лазарева в Нью-Йорке. Да, и вот что еще…
— Однако Бусурин уже не слушал Семена.
— Как?.. Как ты назвал фамилию? Неручев? — И тут же: — Господи! Вот же старый пенек! Видно, действительно пора на пенсию. Как же я сразу-то не вспомнил? Неручев!
— Леонид Яковлевич… — напомнил о себе Семен.
— Да! Да, да. Прости, Семен. Но, кажется, действительно пора рапорт подавать. Неручев! Змей подколодный! Ведь тот седой бобер на фотографии из ресторана — это и есть твой Неручев!
— Что, неужто старый знакомый?
— Знакомый… — хмыкнул Бусурин. — Я этого «знакомого» разрабатывал, когда еще в капитанах ходил, а он на ту пору в аппарате ЦК партии весьма значимое кресло занимал, в отделе культуры.
— В ЦК партии?!.
— Да, в том самом ЦК, на Старой площади!
— И… и что?
— Понимаю, конечно, твое состояние, но пока что ничего конкретного сказать не смогу, придется денек-другой потерпеть. Все-таки четверть века, считай, прошло, многое подзабылось, так что надо будет архив запросить. Однако одно могу сказать точно: калач тертый, предельно осторожный и жестокий.
О последнем полковник Бусурин мог бы и не говорить. В жестокости бывшего партийного функционера Неручева Головко убедился сам.
К характеристике, данной полковником ФСБ, он мог бы добавить и свое видение владельца художественной галереи «Рампа», сложившееся на основе того, как он попытался подставить Германа Венгерова, известного на Москве коллекционера, владельца Центра искусств «Галатея».
За этим, судя по всему, что-то стояло, но как минимум можно было предполагать, что это почти патологическая зависть, перешедшая в лютую ненависть к более успешному и более признанному на Москве коллеге. И подстава эта была хорошо продуманной акцией, чтобы на долгие годы, а возможно, что и навсегда, запечатать Венгерова на зоне.
Вот и верь после этого эстетам от психологии, которые утверждают, будто общение с большим искусством делает человека духовно насыщенным, прекрасным и благородным. Не-ет, господа эстеты, здесь,
