— Импровизация, — сказал я.
— Что? — переспросил Ге-Пе.
— Так, к слову… Ничего нового. Господа Шлайн и Дубровин обсуждали со мной возможность такого варианта. На макете все правильно с этой точки зрения, — солгал я, чтобы не потерять, как говорят на Востоке, лицо. Иначе выходило, что меня за моей же спиной продавали свои. Они, конечно, и продавали. Но мне хотелось, чтобы внешне, для чужих хотя бы, это выглядело нашей общей хитростью. Чтобы Шлайн и Дубровин не предстали подонками, а я сущим простофилей.
— Значит, господа Шлайн и Дубровин обманывали не вас, а меня?! заорал Ге-Пе, разворачивая свою тушу в их сторону.
— Благородно, очень, — сказал Шлайн.
Я сделал ему полупоклон. Желваки на скулах Ефима шевелили дужки очков. Он в упор смотрел на Дубровина. Вот она, их контора в действии, подумал я. Правая рука предает левую.
— Ладно, хорошо же, ладно, хорошо же, — пробубнил Ге-Пе и выбежал из залы.
— Благородно, очень, — повторил Шлайн. — И ловко.
Дубровин рассматривал устройство аквариумного компрессора и управление магнитами.
Я молчал.
— И вы ему поверили? — спросил меня Дубровин.
— Поверил. Потому что он потерял огромные деньги, может, и все его дело теперь погибло. Он потерял веру в ваши обещания. Что вы за люди, а? сказал я. — Ну, что вы за люди? Откуда порода ваша взялась, а?
Шлайн побежал вокруг аквариума. Я до такой степени кипел мелковатой злобностью, что чуть не подставил ему ножку.
— У вас ведь есть какой-то свой план, господин Шемякин? — спросил Дубровин официальным тоном.
Я посмотрел на Ефима. Он понял и кивком дал согласие.
— Есть. Я хочу обсудить его лично с моим оператором.
Дубровин посмотрел на часы, двинулся к выходу.
И в это время ворвался с початой бутылкой коньяка Ге-Пе.
— Ладно, ладно! — проорал он. — Ладно! Толстый — дерьмо! Толстый никто! С ним так и нужно поступать! Кинуть запросто! Толстый — никто! Ату! Лажай его! Обувай!
В дверях с каменными лицами грудилась его братва в кожаных куртках. Пять или шесть человек. Это не было истерикой, блатным спектаклем. Начиналась увертюра для разогрева перед разборкой.
Дубровин уставился на них. Шлайн в задумчивости трусил вокруг аквариума.
— Да заткнись ты, твое превосходительство! — крикнул и я. — И без того тошно!
— А-а-а, — вдруг перешел на шепот Ге-Пе. — Смотрите-ка… Как поднасрали! Не перешагнешь! Транспортник Рауля замазали заложником… Ангар в Лохусалу засветили. Меня выставили треплом перед местным начальством… Это ведь я сказал им, что Бахметьева подменят на вот этого белогвардейца из-за бугра, они и успокоились. Лажал и их, выходит! Армянина московского разлива, или кто он там, захватили. Его братва решит — я выдал… Корефаны мертвых азериков тоже осерчают! Хана мне… Кругом — ноль!
Я обнял его за толстые плечи. Перехватил руку с занесенной бутылкой, припал к горлышку сам, потом перенес его к расквасившимся от плача губам Ге-Пе. Чтобы на время сбить с толку братву в дверях. Толстяк, навалившись на меня в обнимку, отчего пронзила острая боль в бедре, сосал коньяк, чмокая и всхлипывая, давясь и кашляя.
— Успокойся, твое превосходительство, — шепнул я в волосатое ухо с отвисшей, как у Будды, мочкой. — Успокойся. Все устроится. Даю слово.
Влажные, слезившиеся глазки вдруг взглянули серьезно и холодно.
— Не дури, — сказал я тихо, — не понимаешь, на кого потянуть собрался?
И толкнул его мягко в створчатые двери.
— Поспи, поспи, твое превосходительство, поговорим попозже.
Дубровина в комнате уже не было. Стартер его «Ауди» визгливо крутанулся во дворе.
Теперь Шлайн отрешенно рассматривал устройство аквариума.
— Ефим, — позвал я. — Все идет по плану, ты видишь?
— Вижу, — сказал он мрачно. — Твоя жена звонила. Подтвердилось. Так она сказала.
— Значит, жить не страшно.
— И умирать, я думаю. Живучий, — ответил Ефим. — Снаряжение я подготовил. Стартуем в восемь от лавки Велле. В моей машине — я, ты и Чико. Во второй — Вячеслав Вячеславович, двое москвичей и агент полиции безопасности как наблюдатель. Это их условие… Машина «Экзобанка» присоединится на Пярнуском шоссе… Все ясно? Ночуешь здесь?
— Здесь, — сказал я. — Забери Тургенева. Вызови москвичей к Велле, пусть сторожат они. Это — профессионал. Прока поедет с тобой как конвойный при Чико и дождется москвичей. Потом отошли его сюда, ко мне.
Ефим переложил нелепый «Стечкин» из кобуры на подвязке под блейзером в боковой карман кожаного пальто. Прока пристегнул наручниками руку Рума, одетого во что удалось ему собрать у Ге-Пе, к своей левой. В правой держал финскую пушку. Где он только добывал патроны-то к ней?
— С Богом, — попрощался я с ними на крыльце виллы. И невольно усмехнулся в темноте, когда Марика, кивнув, вывела «Опель» со двора. Шлайны, отчего не сказать и так, переживали медовый месяц.
Братвы в пределах видимости не наблюдалось. Ге-Пе проводил сходку?
Вернувшись в дом, я набрал на деревянном, под старину, телефонном аппарате, стоявшем на камине, номер Марины. Она ответила сразу:
— Слава богу… Все?
— На выезде с гоночной трассы к яхт-клубу через двадцать минут, сказал я, повесил трубку, вырубил подсветку аквариума и отправился выпрашивать у Ге-Пе подходящую одежку и для себя. На мне все ещё болталось подобие халата, переделанного из спального мешка на меху, а на ногах хлобыстали резиновые опорки, пожалованные на катере из милости сердобольным евроистопником Линьком Рэем.
Глава девятнадцатая
Казнь на рассвете
Сказав Марине про двадцать минут и положив телефонную трубку, я спохватился. Забыл про рану. И за полчаса не доковыляю к месту…
В холле Ге-Пе понуро висел локтями на кромке аквариума. Окунув в подсвеченную воду руки, казавшиеся от этого сломанными, он пинцетом отдирал от катера с заложниками второго кукленка, то есть меня. Выслушав просьбу насчет экипировки, понимающе кивнул. К шерстяному исподнему, вязаным носкам, джинсам, армейскому свитеру с налокотниками, высоким ботинкам и куртке-пилоту на сером меху Ге-Пе, порывшись в платяном шкафу размером с контейнер, прибавил трость с мельхиоровым набалдашником.
— Для закрепления возникшей дружбы, — выспренно провозгласил пьяный толстяк и, подняв с пола и помахав початой бутылкой бренди, приложился к горлышку. — Слово-то данное держи!
— Ты меня коррумпировал, — ответил я, примеряясь к трости. — Откуда вещичка?
— Не краденая, — соврал Ге-Пе.
И мы оба засмеялись.
В прихожей я вытянул из кармана его дубленки на вешалке кожаные перчатки.
Полчаса я тащился вдоль глухих заборов, ориентируясь в темноте по разделительной полосе на шоссе, к выезду на основную магистраль в Пирита. Оглядывался и прислушивался в надежде на такси или сердобольного водителя, но не прошло ни одной машины. «Раймон Вэйл» показывали четверть после полуночи.
У знака «основная дорога» автомобильные фары, дважды мигнув дальним светом, дважды положили мою трехногую тень на ели и асфальт. Чтобы не слепили, я, не оборачиваясь, махнул рукой: подъезжайте. Когда машина поравнялась со мной, изнутри открыли переднюю дверь. Я сел, «девятка» набрала скорость.
— Поговорим откровенно, — сказал по-русски с сильным акцентом человек с заднего сиденья за моей спиной. — Мне нужны гарантии, что через двадцать четыре часа в этой стране не останется никого их тех, кто варит этот отвратительный суп. А именно и прежде всего — вас, господин Шемякин, или как вас ещё величать, затем генерала Бахметьева, некоего Чико Тургенева, а также Вячеслава по прозвищу Калининградский. Обещаете?
Полуобернувшись, я разглядел, что этот третий, присоединившийся к носителям белесых бакенбард, грузен, бородат, в старомодных, с огромными стеклами, очках. Борода и очки могли быть и естественным, и суррогатным камуфляжем.
— В части, касающейся меня, — ответил я, — могу. А если нет, то что?
— Со вчерашнего дня, — сказал третий, — в ящике моего рабочего стола лежит постановление о вашем аресте, господин Шемякин. Несколько убийств, разбойное нападение, шпионаж, участие в поджоге, переход государственной границы под чужим именем… Достаточно поводов, чтобы прокуратуре задуматься о необходимости защитить от вас конституционный порядок?
— Достаточно. Я не спрашиваю о ваших полномочиях. Но, как бы это сказать поделикатнее… У меня, знаете ли, вызывают сомнения мои собственные полномочия. Подобными согласованиями в этой стране, мне кажется, занимается исключительно господин Дубровин, не так ли?
— Так, — сказал бородатый очкарик.
— Тогда отчего разговор со мной?
— Контакт с Дубровиным утрачен.
— Что значит — утрачен?
— Это значит, что его больше нет… Приехали.
