— Отчего же, позвольте спросить?
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Нет? Ух… Ты же алексеевский выкормыш! Наивный, как и все алексеевские выкормыши старших выпусков. Ваше предназначение — быть маврами! Сделал дело, хоть мокрое и кто бы его ни заказал, лишь бы платили, и — убирайся! Желательно прямиком в свою православную преисподнюю… Вас гоняли гестапо, абвер, эн-ка-вэ-дэ, гоняют интелидженс сервис, це-эр-у, фэ-бэ-эр и эти… эф-эс-бэ! Вы недостойно тулитесь по частным сыскным конторам, подрабатываете сомнительной практикой в ожидании пришествия некоей Третьей России. Не было, нет и не будет такой страны!
Шум в ангаре затих. Рауль, топая бутсами, прогрохотал по трапу, рывком распахнул дверь на антресоль и, сбросив на ходу рабочий матросский бушлат, хлопнулся в кресло. Кисти рук у него были длинные, на фалангах пальцев, как у боксеров, вздутости. С тщанием наколотый якорек со звездой и надписью КБФ по ленте, обматывающей силуэт подводной лодки, украшал левую ладонь.
— Служили на краснознаменном балтийском? И по нынешней специальности? — спросил я, кивнув на символ.
— Дважды краснознаменном… Действительно.
— Чаю хочешь? — спросила его Марина.
— Не знаю, наверное — нет… Всех расставил по местам, пусть горбатятся, с меня хватит на сегодня… Покрепче бы чего… Насладились воспоминаниями, месье и мадам французы? Как насчет поужинать, скажем, завтра послезавтра у нас дома в Пирита? Действительно?
— Завтра, — сказала Марина, взглянув на Рауля. — Лучше завтра.
— Отлично, заметано, действительно, — сказал я. — Было бы великолепно!
В конце пирса, взглянув в последний раз на фотографию, приклеенную поверх тахометра, я попросил высадить меня из кремового джипа «Рэнглер».
На войне в джунглях я понял, что в природе цвета и оттенки всему придает ветер, а не солнечный свет. Смятая шквалом опушка становится серой. И патруль, обвешанный ветками, выряженный в зеленый камуфляж, вдруг выставляется как на расстрел. Еще контрастнее ветер перекрашивает реки. А море?
Пока мы торчали в ангаре, разведрилось. Выглянуло солнце, бриз набрал силу и сдул всех уток. Коричневые сосны скрипели, раскачивая вершинами. Шуга у берега рассосалась, и небо поднялось.
Я прикинул, сколько ведерных банок с финской краской лежало пирамидой в мастерской у Рауля. Сто, сто пятьдесят штук, не меньше. «Серая», «черная», «синяя», «зеленая» — значилось на ярлыках.
Сквозь сосны трудно было определить, какие оттенки принимает море вдали, у горизонта, там, где оно настоящее и, наверное, достаточно глубокое, чтобы скрыть «Икс-пять». Какую краску положит Рауль на бортах?
Ветер выжимал слезы. И я отвернулся. Какое, в конце-то концов, мне дело до транспортных махинаций бывшего офицера краснознаменного, да ещё оказывается дважды, Балтийского флота?
Маятник часов, тело висельника, налившееся яблоко — подтверждение одного закона, закона земного притяжения. Тест на комиссии перед зачислением на Алексеевские курсы формулировался так: «Какое сравнение вы предпочтете?» Я ответил, что никакое из трех, хотя бы потому, что в практической работе опровергать закон тяготения не придется.
Какое сравнение выбрал бы Рауль Бургер? Или Марина Бургер-Хохлова? Или Тоодо Велле? Или генерал Бахметьев? Или Ефим Шлайн?
Ефим Шлайн собственной персоной валялся на моей постели, не удосужившись снять дешевое пальто из свиной кожи с погончиками и черными пуговицами. С ботинок натекала лужица на коврик, где стояли казенные, пансионатские шлепанцы. Картуз «под Жириновского» Ефим надвинул на лоб, видимо, пытаясь вздремнуть. Бутылку кьянти, две консервные банки, кулек с яблоками, кулек с пирожными и пакет халвы он разложил на журнальном столике. Туда же поставил два стакана, при этом один ему пришлось, вынув из него мою зубную щетку, снять с умывальника в ванной.
По выстуженной комнате гулял сырой ветер, вздымая занавески. Проветривание помещений перед совещаниями входило в административные комплексы Шлайна.
По серым отекшим щекам нетрудно было догадаться, какой мощи недосып гнездился в этом человеке. Глаза ввалились и влажно блестели, как если бы Ефим напропалую пьянствовал и теперь заявился, как говорится, в рассуждении опохмелиться.
— Знаешь, о чем я тут думал? — сказал он, надевая очки, лежавшие на груди, и усаживаясь на кровати. Подергал плечами, чтобы выпростать руки из кожаного пальто, и сбросил его за спиной.
Я закрыл окно, задернул занавеси. Перенес пальто на вешалку. Поворошил принесенные деликатесы. Подковырнул сургуч на горлышке бутылки.
— Бабье угощение, — сказал я. — И о чем же ваше превосходительство изволило размышлять?
— О твоих непомерно претенциозных замашках… Вот ты считаешь себя профессионалом. Ты виртуозно, допустим, владеешь набором стереотипных приемов в таких-то обстоятельствах и для решения таких-то задач. Соответственно и следуешь им. А профессионализм — иное. Это как раз умение преодолеть то, чему учился и что навязывалось практикой…
Пространства для пробежек в номере не оказалось. Поэтому Ефим поднялся, оставив вмятину от задницы на покрывале, и шмыгнул в ванную. Там он, судя по шуму воды, выкрутил краны, вернулся и повис на косяке двери, обхватив его волосатыми руками и раскачиваясь.
— Разливаю? — спросил я про бутылку. Может, выпивка поможет ему заткнуться, подумал я.
— Давай… Так вот… Нынешняя задача требует отхода от стереотипов. Ты не должен повторять себя, ни в чем!
Кьянти отдавало жженой пробкой. Ефим подошел и вгляделся в этикетку на бутылке. Он всегда покупал продовольствие наспех и разглядывал, только расплатившись. В отличие от информации.
— Говоришь так, — сказал я, — словно тебе заранее известно, что кто-то берет мой след. Предупреждаешь? Ты что-то знаешь заранее?
Ефим любил сладкое. Мог употреблять под пиво пирожные. Раз я видел, как он хлебал борщ, заедая его ломтем белого хлеба, густо намазанного сгущенкой. Теперь он кромсал халву перочинным ножиком, которым открыл банку шпрот.
— Осталось пять дней до приезда известного тебе лица, — сказал Ефим, не отвечая на вопрос. — Генерал на пути в Минск.
С этим сообщением он, конечно, и приехал. И ещё с предупреждением, которое сделал.
— Поэтому разговор на данную тему следует нетрадиционно глушить шумом воды. Как всякий мудрый начальник, ты подаешь пример преодоления стереотипов. Я горжусь тобой, — ответил я. — Скажи-ка… а нельзя ли повернуть генерала назад в Москву? Объяснив ему без обиняков, что разговоров здесь не получится, а ставка в игре, которую он затевает, его жизнь, и, как говорится, компетентным органам про это точно известно…
— Вариант обсуждался на совещании в представительстве. Принимая во внимание характер генерала, можно предвидеть его реакцию. Он кто угодно, только не мямля… Потребует доказательств. А у нас лишь анонимка на руках. Генерал учинит разнос.
— Ужасы какие, — сказал я.
— Ты где был?
— Дышал воздухом, совершал оздоровительную прогулку. И под этим прикрытием плел паутину заговоров, простирал щупальца, вербовал слабохарактерных, провоцировал вражескую агентуру на промахи и все такое…
В дверь постучали.
— Войдите, — распорядился Шлайн.
Где начальник, там и его кабинет, даже если это номер пансионата. Впрочем, расходы за жилье несет он…
Буфетчица внесла поднос с помидорными салатами и картофельными, судя по их цвету, котлетами. У Ефима случались диетические припадки.
— А, Вэлли, здравствуйте, — сказал я. — Вы, что же, выполняете заказы в мое отсутствие?
— Господин назвался вашим издателем. Я подумала, что немножко подхалимажа с моей стороны не помешает. Господин издатель попросил эти блюда.
Она старалась держаться подчеркнуто сухо. Мы вступили в сговор, считала Вэлли, и должны скрывать это. Вчера вечером я расспрашивал её, есть ли в пансионате нескромные девушки. Для писательского вдохновения.
Когда она вышла, я рассказал Ефиму о девушках.
— Не работай под дурачка, — назидательно изрек он, снова зависнув на дверном косяке.
И тогда я дал себе волю. Подошел к Ефиму и нос к носу, словно старослужащий салажонку, рявкнул:
— За мной ваши не ходят?!
Он снял руки с косяка.
— Ты заметил?
Усевшись за журнальный столик, неловко согнувшись, он разминал и перемешивал котлеты с помидорами, создавая в тарелке розоватое месиво.
— Они ждали в буфете, здесь. Ночью открывали «Форд». Утром смотрели в бинокль, как я прогуливался вдоль моря, с балкона второго этажа… Ветром с одного унесло кепку… Один высокий с белесыми бакенбардами, второй ернический и корявый, с такими же. Прохаживался с финскими санями, загрузив в них бутылки, и делал вид, что знаком со всем побережьем.
— Не думаю, чтобы это были наши.
