Когда я проснулся, в комнате, кроме меня, никого не было. Солнце исчезло, и серо-зеленый свет, проникающий в окна, наполнял всю комнату каким-то подводным спокойствием. Голова у меня перестала болеть. Мысли были исключительно ясными. Я прекрасно помнил всех людей, которые навещали меня в этот день. И каждое сказанное ими слово.
— Я Горди Френд, — громко объявил я. — Я попал в автомобильную катастрофу и в связи с этим потерял память.
Я неподвижно лежал в кровати. Постепенно начал осознавать неподвижность ноги и руки, заключенных в гипс; впервые осознал эту неподвижность не только как атрибут болезни, но также как помеху свободному передвижению. Я лежу в кровати, подумал я, и у меня нога и рука в гипсе. Я беззащитен. Я не могу двигаться. Не могу отсюда уйти. Я беззащитен…
Однако зачем мне уходить отсюда? Ведь я Горди Френд и нахожусь в своем собственном доме. Меня окружают любовью, опекой… стараются. И все же сознание собственного бессилия пробуждало во мне какое-то предчувствие приближающейся опасности.
Мои глаза, лениво передвигающиеся по комнате, наконец остановились на маленьком столике сбоку. На нем стояла ваза с белыми и пунцовыми левкоями. Но разве, до того как я уснул, в ней не были ирисы?
Ирис… Я подсознательно чувствовал, что ирисы имеют для меня какое-то таинственное значение, и то, что их убрали из комнаты, должно что-то означать. Во мне начало нарастать беспокойство, переходящее почти в чувство паники.
А если я не Горди Френд? Что тогда? Эта мысль сформулировалась у меня в голове без какой-либо разумной причины.
Я понял, что в этом нет ни малейшего смысла. Моя мать, сестра, жена и мой друг-врач, — все вместе заявили, что я Горди Френд. Только какой-то заговор, ничем не объяснимый заговор, враждебный, безумный, мог заставить их всех внушать мне неправду.
Один раз родившаяся мысль, однако, упрямо засела в моем мозгу, набухая, как вскрывающаяся язва.
…А если я не Горди Френд?..
Дверь тихо приоткрылась, и в щели появилось лицо Марни. Оно выражало сосредоточенность, характерную для того, кто наблюдает за спящим.
— Привет! — тихо сказал я.
— О!.. Ты уже не спишь?
Она открыла дверь шире и подошла к кровати. Так же как и в первый раз, она держала в одной руке миксер с коктейлем, а в другой — маленький бокал. Резким движением откинула назад блестящие черные волосы, села у столика с розами и принялась внимательно меня разглядывать.
Её молодое овальное лицо с холодными спокойными глазами и ярко-красными губами было милым и приятным. Не знаю почему, но оно вызывало у меня большее доверие, чем заботливость матери или взрывной темперамент Селены.
— А ты еще пьешь? — удивился я.
— Глупый! То был завтрак, а теперь ужин. Сейчас я тебе тоже принесу. — Она налила коктейль в бокал. — Я подумала, что ты, возможно, перед ужином захочешь немножко выпить и поэтому потихоньку заскочила к тебе. Хочешь?
Убаюканные на минутку подозрения пробудились во мне с новой силой.
— Но ведь ты говорила раньше, что мне нельзя пить…
— Ну, конечно же, тебе нельзя пить, любимый, — рассмеялась она, показывая мелкие белые зубки и кончик розового языка. Она почти страстно склонилась надо мной, подсовывая мне бокал. — Но это маленькое исключение из правил останется между нами…
— Меня соблазнила женщина, — сказал я, беря у неё из руки бокал. Обжигающий вкус, который я почувствовал нёбом, доставил мне удовольствие.
Марни положила ногу на ногу и по-прежнему внимательно смотрела на меня.
— Селена… — внезапно сказала она. — Ну, как она тебе понравилась?
Напиток еще больше обострил мою бдительность. Я чувствовал, что мне непременно нужно соблюдать осторожность. Сам не зная перед кем, не понимая почему.
— А тебе? — ответил я вопросом на вопрос.
Марни пожала плечами.
— Это не имеет никакого значения. Селена ведь не моя жена, а твоя.
— В самом деле? — Не знаю, почему я задал ей этот вопрос.
— Что значит «в самом деле»? — Густые изогнутые ресницы Марни затрепетали. Она вырвала у меня из руки наполовину полный бокал. — Ну знаешь, Горди! Чтобы какие-то несчастные полбокала так ударили тебе в голову…
Дверь снова открылась, и в комнате появилась мать. Ее взгляд остановился на Марни.
— Марни, надеюсь, ты не давала Горди ничего выпить?
— Конечно, нет, — с невинной миной ответила Марни.
— Я уверена, что Нэйт был бы этим очень недоволен, — сказала мать и улыбаясь подошла ближе к кровати.
— Ты голоден, любимый? Сейчас я принесу тебе ужин.
— Я охотно что-нибудь съем, — сказал я.
— Это замечательно! Ты выспался?
— Да. И вообще чувствую себя прекрасно.
Я украдкой наблюдал за матерью, стараясь уловить какие-либо проявления неискренности в ее поведении. Она полушутя, полусерьезно улыбалась мне, словно догадывалась о моих неясных подозрениях и старалась показать их неуместность.
— Только без каких-либо огорчений, любимый, без каких-либо бессмысленных галлюцинаций, — сказала она.
— Без того, что я не Горди Френд?
Марни снова захлопала ресницами. Она повернулась было в сторону матери, однако потом передумала. Мать погладила ее по голове.
— Уходи, доченька, — сказала она. — Мы уже садимся ужинать.
Когда Марни вышла из комнаты, мать обратилась ко мне:
— Ну так как, сынок? Ты уже вспомнил что-нибудь? Может быть, хотя бы меня?
— Еще нет, — ответил я.
Та же самая горничная, которая раньше доложила о визите врача, на этот раз вошла с подносом в руках.
— А вот и ужин для тебя, любимый, — сказала мать. — Когда ты закончишь есть, я пришлю сюда к тебе Йена. Он займется мужской стороной твоего туалета. — После чего она, как бы с облегчением при виде ужина, который стал прекрасным предлогом для ухода, пробормотала еще раз свое «любимый» и вышла.
Горничная придвинула ночной столик и поставила на него поднос с ужином. На ней был, очевидно, рабочий наряд, и она явно старалась придерживаться стиля тактичной, хорошо подготовленной и постоянной горничной. Однако ей это не очень удавалось. Она была довольно толста, а уложенные в сложную прическу обесцвеченные перекисью водорода волосы наводили на мысль о барах. Я помнил, что мать называла ее Нетти.
— Спасибо, Нетти, — сказал я. — Все выглядит очень аппетитно.
— Это очень хорошо, что вы начали есть, мистер Френд, — захихикала она. Ужин, поданный в красивом сине-белом сервизе, действительно выглядел многообещающе. Вот, подумал я, мне представляется прекрасная оказия раз и навсегда покончить с моими безумными подозрениями. Если здесь существует какой-то заговор, то эта девушка наверняка в нем не замешана.
Поэтому я спросил её как бы от нечего делать:
— Как по-твоему, Нетти? Я стал намного лучше выглядеть после этой автомобильной аварии?
Она снова захихикала, поправляя скромный чепчик на менее скромной прическе.
— О, мистер Френд! Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом, я не знаю.
— Почему же?
— Вы потеряли память, правда? — С каждой минутой её тактичность и осторожность уменьшались. — Кухарка говорила об этом на кухне. О Боже! Это ужасно!
— Но какое отношение это имеет к моей потере памяти?
— То отношение, что вы меня спрашиваете, стали ли вы лучше выглядеть после этой аварии. — Она расхохоталась, демонстрируя розовые десны с сетью красных прожилок. — Но ведь я вас никогда в жизни не видела! Я впервые увидела вас, когда вас привезли из больницы…
— Ты новенькая?
— Ну, ясно, что новенькая! Меня приняли на службу сразу после того как… как умер старый мистер Френд. Они уволили тогда всю прислугу, за исключением Йена. Мистер Френд отказал ему от места в самый день своей смерти, однако после смерти старого мистера Френда его снова приняли на службу.
Я изумленно уставился на нее.
— Но ведь мой отец умер месяц тому назад. А автомобильная катастрофа произошла две недели назад. Ты ведь могла видеть меня между двумя этими событиями.
— Нет! Я не видела вас, мистер Френд! — В ее хихиканье прозвучала какая-то странная нотка. — С момента смерти вашего отца вас здесь не было.
— А где я мог быть?
Она немного поколебалась, а потом выпалила:
— Где вы могли быть, мистер Френд? Старая кухарка рассказала мне, когда уходила отсюда. Они говорили, что вы куда-то уехали. Но вы не появились даже на похоронах отца. Старая кухарка говорила, что это… Скорее всего одна из ваших…
Она замолчала, и у меня создалось впечатление, что она хотела прикрыть себе рот рукой.
— Одна из моих?.. Говори же, — настаивал я.
— Ой!.. Я в самом деле не должна… — со смехом начала она выкручиваться.
— Одна из моих?..
— Одна из ваших… штучек, — наконец сказала она, снова широко улыбнулась и, словно это признание создавало между нами какую-то связь, подошла ближе. — Потому что вы… немножечко любите… ну, это, — закончила она выразительным жестом.
