— Этого никто точно сказать не может. В любом случае, это был единственный веселый замысел твоего отца. Он нанял его как «прислугу за все». Йен — это открытие мистера Моффета. Голландец родом с какой-то Суматры. Одно время он вроде бы служил в голландской армии, а потом вроде бы демобилизовался, сама не знаю, как там было дело. Ростом он, наверное, выше восьми футов, телосложения такого, как мужчины с обложек изданий министерства здравоохранения — но совсем не таких, «из-под прилавка». Всегда улыбается, всегда ходит в одних плавках. Отец и мистер Моффет обожали его, потому что он не пьет и не курит.
— И ему безразличны сексуальные дела? — спросил я.
— На эту тему нам ничего не известно, — задумчиво сказала Селена. — Но ты знаешь? Это простак — в общем-то не в плохом значении этого слова, — и он либо не может, либо не хочет выучить английский, поэтому совершенно нет смысла спрашивать его о чем-либо. — На её лице промелькнула хитрая улыбка. — Но я когда-нибудь все из него вытяну — на пальцах.
Она приблизила ко мне лицо и словно в легкой рассеянности поцеловала меня в щеку.
— Ну вот… Такой была, естественно, в очень сокращенном изложении, твоя жизнь до сих пор. И ты, действительно, ничего из этого не помнишь?
В моем воображении возник полустершийся образ какого-то моряка и ириса… Мне казалось, что снова приближается гул пропеллеров. Однако это была только галлюцинация. На какой-то миг близость Селены, прикосновение ее тела утратили свою магическую силу. Я чувствовал себя как-то неловко, как в тумане.
— Нет, — сказал я. — Я ничего не помню, совсем ничего…
— Ничего страшного, любимый! — Голос у нее был мягкий, успокаивающий. — Никто не требует от тебя, чтобы ты сразу все это вспомнил. Но ты не переживай; давай забудем об этом, отдохнем.
Мы, собственно, еще отдыхали, когда дверь открылась и в комнату величественно вошла мать, держа в руках поднос с разнообразными лекарствами. Увидев рядом со мной на кровати Селену, она остановилась на секунду и посмотрела на мою жену своими спокойными карими глазами.
— Селена, дитя мое, — сказала она, — мне кажется, мы не должны утомлять Горди.
Селена улыбнулась ей.
— Я его не утомляю. Мы как раз отдыхаем…
— Ах, вы отдыхаете… — сказала мать, ставя поднос на столике у кровати. — Это очень хорошо. Я только не уверена, сможет ли он отдохнуть, если ты будешь лежать возле него. А сейчас исчезни, малышка!
— Но мамочка, любимая. — Селена села на кровать и послала матери мужа одну из своих наиболее обезоруживающих улыбок. — Прошу тебя…
— Ты и так уже была здесь слишком долго, любимая!
Селена встала, потягиваясь и оправляя платье. В этот момент у двери раздалось повизгивание и в комнату вбежал маленький черный спаниель. Он вспрыгнул на кровать и, переступая косматыми лапами, принялся лизать мое лицо.
— Питер! — строго вскричала моя мать. — Питер, слезь с кровати!
Пес лизал мое лицо, радостно помахивая хвостом. В тот момент, когда мать назвала его кличку, я почувствовал, что все тело мое покрывается гусиной кожей. Это было такое же ощущение, как тогда, когда при мне произнесли слово «ирис», однако на этот раз оно было гораздо более сильным. Ни восторг ни страх перед чем-то совершенно очевидным, но перед чем именно, я никак не мог уловить, это ускользало от моего сознания.
— Питер? — повторил я. — Этого пса зовут Питер?
— Ну, конечно, любимый, — сказала Селена. — Ведь это твой пес. Он тебя помнит… а ты его не помнишь?
— Питер… Да… да. Мне кажется, я что-то помню. Впервые мне кажется, что я действительно что-то помню.
Спаниель перевернулся на спину и игриво замахал в воздухе всеми четырьмя лапами.
Питер…
Гусиная кожа на теле заставляла меня вздрагивать. Снова загудели пропеллеры, громко, почти оглушительно. Я почувствовал головокружение. Почти не отдавая себе отчета в том, что я говорю громко, я сказал, как во сне:
— Этого пса не зовут Питер… Это меня зовут Питер. Питер! Я вовсе не Горди Френд! Я Питер!
В залитой ярким солнечным светом комнате внезапно возникла какая-то тень. Все показалось мне кошмарным сном; хороший погожий день и безопасность неожиданно сменились грозой, тучами и странным, затаенным страхом. Эта внезапная перемена коснулась также и обеих женщин. Они стояли у кровати и с беспокойством смотрели на меня. Обе были в своем роде красавицами… Селена вся золотистая, как лето, а мать прекрасная, как буйная осень… Однако на их лицах я заметил какое-то странное выражение… Жестокость… а может быть, даже… враждебность?
Они обменялись понимающими взглядами. Да, в этом я был уверен.
Через минуту обе подошли ближе и сели на кровать. Я ощущал тепло их тел, мягкая близость женщин почти душила меня. Мать взяла меня за руку. Длинные тонкие пальцы Селены дотронулись до моего плеча. Улыбка матери была такой ласковой, что мне казалось невозможным, что минуту назад я видел на том же самом лице совершенно другое выражение.
— Мой дорогой мальчик, — сказала она своим низким заботливым голосом, — уверяю тебя, что ты Горди Френд. Что за странные мысли приходят тебе в голову? Мы ведь без устали повторяем тебе, что ты Горди Френд. А кто, как не твои мать и жена, могут лучше знать это?
Селена ушла, забрав с собой пса, а мать осталась возле меня. Ее грудь, обтянутая черным плотным вдовьим платьем, находилась очень близко от моего лица. Резкие экзотические духи заглушали аромат роз. Она не выпускала из рук мою ладонь, и на ее лице была улыбка, которая, казалось, говорила: «Все будет хорошо, мой мальчик»!
— Мое бедное дитя, — сказала она через несколько секунд. — Представляю себе, как это должно быть страшно для тебя, что ты ничего не можешь вспомнить…
Недавний взрыв постепенно стирался в моем сознании. Я уже забыл что, собственно, произошло и что я сказал. Я помнил только, что это было связано с каким-то псом. Что-то на миг блеснуло в моей памяти и оставило после себя пустоту и чувство беспокойства. Что-то там, глубоко, на самом дне сознания, еще оставалось во мне недоверием к сидящей возле меня женщины. Однако мне не удалось понять, в чем причина этого чувства.
Она нежно гладила меня по голове, и ее мягкие холодные пальцы передвигались взад-вперед по бинтам.
— У тебя не болит голова, любимый?
Белое декольте, ласковое лицо, благородная шея, небрежно разбросанные и слегка растрепанные каштановые волосы, — все это объединялось в одном, успокаивающем, впечатлении. У меня не было ни малейшего повода для подозрений… Разве что я сумел бы вспомнить что-нибудь конкретное…
— Да, — сказал я. — У меня немного болит голова. Но что это было минуту назад с этим псом? Что я такого сказал?
— Да ничего, любимый, абсолютно ничего, — рассмеялась мать.
— Я наверняка что-то сказал, — уперся я. — И это было как-то связано с кличкой пса…
— Не терзай себя, любимый! Успокойся. — Говоря это, она склонилась надо мной и поцеловала меня в лоб. Я подумал, что с той минуты, как я пришел в сознание, все стараются усыпить мою бдительность поцелуями.
— Нэйт предупредил меня, — продолжала мать, — что у тебя могут быть какие-то галлюцинации, видения. Что ты будешь мысленно сопоставлять определенные вещи в убеждении, что это что-то реальное, в то время как в действительности это будут только твои видения. Вот и все, сынок.
Она похлопала меня по ладони и подошла к столику с лекарствами.
— Тебе уже пора принять таблетку, — сказала она. — Короткий укрепляющий сон пойдет тебе на пользу. Для первого дня у тебя и так уже было слишком много впечатлений. Я, Марни, Селена… Боюсь, мы слишком утомили тебя.
С таблеткой в одной руке и стаканом воды в другой она, улыбаясь, села возле меня.
— Открой рот, любимый!
У меня возникла мысль о бунте, о том, чтобы отказаться принять лекарство. Однако эта мысль была очень слабой, мне не приходила на ум никакая отговорка. Кроме того, в этой женщине было что-то такое, что склоняло меня играть роль инвалида. Её фигура, её спокойствие — все это вместе приводило к тому, что я перестал задумываться над мучающими меня проблемами и без остатка поддался убаюкивающему действию подушек. Какие же это были проблемы? Я позволил ей вложить мне в рот таблетку и подать воду, чтобы запить лекарство. Я проглотил и то, и другое.
Она похлопала меня по руке.
— Любимый мальчик, — сказала она. — Улыбнись мне еще раз…
Я улыбнулся, как она хотела. Между нами протянулась нить понимания. — Любимый. — Она еще раз поцеловала меня. — Ты даже оглянуться не успеешь, как спокойно уснешь…
Действительно, произошло так, как она предсказала. Я еще какое-то мгновение смотрел сонными глазами, как она поправляет розы в вазе, а уже в следующий миг погрузился в глубокий сон.
