— Я в тебя еще верю. Слушай. Мне здесь трудно одному. Я одинок. Мне важен каждый свой человек, каждая душа. Я хожу один как волк в лесу, как волк. Лес полон капканов, из-за каждого пня смерть. Ты понимаешь? Ты понимаешь о чем я? — значительно и высокомерно повторил он. — Для них я — волк. В случае беды — помоги. Поняла? Понимаешь, зачем я здесь? Ну я — белый, белогвардеец, белый!.. — почти воскликнул он. — Поняла?..
Она посмотрела на него со страхом и жалостью:
— Понимаю.
— Поможешь?
Вдруг она заговорила быстро и невнятно.
— Ты же знаешь… Как я могу… У меня ребенок… муж… это нечестно.
— Не можешь?
— Ну, Мишенька. Не нужно. Ничего этого не нужно. Оглянись, поживи здесь, приглядись. Не сердись на меня, Мишенька… Подумай и не сердись. Жалко тебя, ужасно жалко.
Она встала и оглянулась. Он не смотрел в ее сторону. Тогда она быстро пожала ему руку и ушла, не оглядываясь и ускоряя шаг.
Печерский вынул портсигар и несколько раз щелкнул зажигалкой. Вспыхивал огонек, он не замечал его, гасил и опять зажигал. Наконец он закурил и затянулся. — «Моя — конечно моя», наконец решил Печерский, встал и увидел, что человек, сидевший на скамье в стороне, тоже встал. Только тогда Печерский заметил и вдруг вспомнил белый картуз. И сразу вдруг потянуло в Париж, в свое кафе, в свой отель, к мосье Бернару и гарсону Габриэлю.
— Узнаете? — спросил неизвестный.
— Что?.. — отодвигаясь и сразу слабея сказал Печерский.
— Два месяца назад в Париже. Помните — Мамонова, кавказский духан на Пигале.
— Александров! — задыхаясь прошептал Печерский.
— Да. А вы — поручик Печерский? Я вас узнал… Подошел, чтобы проверить. Оказывается — вы.
— Кстати, о нашем разговоре в Казбеке, — припоминая, сказал Печерский. — Что же вы, наконец, решились?
— Да. Я решил, — просто ответил Александров.
Митин провел четырнадцать часов в вагоне. Ночью были две пересадки. Поезда были товарно-пассажирские, местного сообщения. Два часа он дремал, затем уступил место молочнице, а сам ушел на площадку. Однако, в Москве, на вокзале, он был свеж и бодр, гораздо бодрее, чем три дня назад, когда оставлял Москву. Это произошло потому, что он провел двое суток в лесу, в болотах у большой полноводной реки. В эти два дня он сделал тридцать верст пешком и восемьдесят верхом на донском, тощем и злом иноходце. Он проваливался в ямы, ломал сапогами тростники, давил сочные, широкие, как клинки сабель, болотные стебли. Все на нем пропахло сырым, освежающим запахом этих трав и камыша и болотной птицы. На другом берегу реки пахло стружками, тесаными бревнами и лесом. Полчаса Митин лежал на бугре и смотрел в реку. Вода шла тяжелая, как металл, местами гладкая, как студень. Вода неслась на юг с ровной, неубывающей силой. Позади, за спиной Митина, разнообразно тихо и звонко стучали топоры владимирских плотников и, вздыхая шипели пилы. Он посмотрел в реку и с удовольствием прочитал вслух:
— На берегу пустынных волн
Стоял он…
Затем посмотрел назад. Свежие срубы, клетки бараков и кубы заготовленного леса развернулись вправо и влево по берегам. Жалостно надрываясь, свистел паровозик узкоколейки.
— Здесь будет город заложен…
прочитал Митин, глубоко вздохнул и почувствовал, что запах тесаного леса и стружек опьяняет его как старый мед. Затем он встал и пошел на стройку. Дальше были будни: похвалы, брань, прямой провод, телеграммы и телефон.
Пятьдесят верст до широкой колеи он сделал в шесть часов на иноходце. Затем поймал уходящий на север «Максим» и через четырнадцать часов вышел на Каланчевскую площадь в Москве.
Было одиннадцать часов утра, когда он позвонил у дверей Мерца. Ему открыла Ксана. Она посмотрела на болотные сапоги, вымазанные известкой и глиной, вдохнула еще не выветрившейся запах болотных трав и стружек. Митин и Ксана посмотрели друг на друга с некоторым смущением, затем она покачала головой и пошла в комнаты. Мерц лежал на диване в верблюжьей куртке с забинтованным горлом. В комнате был слабый запах компресса и лекарств.
— Как здоровье? — спросил Митин. — Грипп?
— Грипп.
Митин сел, посмотрел на Мерца, подумал, почему Мерц выглядит старше, чем всегда, и решил, что это от седой щетины на подбородке. Мерц сидел в профиль. Митин видел его желтое, восковое ухо и шею над компрессом. Конечно, это старость… Но почему это начинается так внезапно, почему со стороны этого долго не замечаешь, а когда заметишь, то ясно, что перед тобой старик. Он поднял глаза, встретил взгляд Ксаны и понял, что у них обоих одни и те же мысли.
— Ну? — нетерпеливо сказал Мерц.
— С транспортом все благополучно, — по военной привычке, точно рапортуя начал Митин, — вопрос о закладке пока остается открытым. Дело в том, что до официальной закладки придется устроить выезд на места. И выезд надо обставить как следует. Чтобы не как в прошлый раз по узкоколейке переть пятьдесят верст чуть ли не четыре часа. Люди занятые — члены правительства.
— Что ж, можно на дрезинах, на новых авто-дрезинах, — подумав сказал Мерц.
— На дрезинах куда лучше. Вроде прогулки. Воздух, как на даче… Давайте, вот что — я пойду переоденусь, потом в баню и опять к вам.
— Как хотите.
— Так-то лучше. Притом вы больны.
— Думаю, к четвергу поправлюсь.
— А вы не торопитесь. Чего вам….. Д-да не очень запущены. Справимся. Все как будто хорошо. И о переменах затихли. А вы горячку пороли. Чудак человек!
— Да. Затихли. До поры до времени… В конце концов меня слопают. Почитайте «Кельнише цайтунг».
— А что? — спросил Митин и опять сел.
— Вы почитайте. Там черным по белому написано о моем уходе.
— Ну что ж что написали. Не очень вас слопаешь. Вы колючий.
— На теннисе сегодня будете? — спросила Ксана.
— Куда там. Времени не хватает.
— Раньше, небось, хватало, — сказала она, упирая на «раньше».
— Мало ли что раньше.
Ксана ушла к себе, внимательно взглянув на Митина. Митин встал и встряхнулся. В комнате его разбирал сон.
— Кстати, был у вас этот… Ну, как его… Ну, тот белый… шофер?
— Печерский? Не был.
— И хорошо, что не был. Тип, я вам скажу. Гоните вы его…
— Почему? Жалкий человек…
— Все они жалкие, пока под конем. Ну нате, — он протянул руку Мерцу. — Через часок забегу.
— Заходите.
— А вы куда? — спросил Митин, замечая, что Мерц встает с дивана. — Вам бы лежать.
— Пойду почитаю журналы.
Мерц ушел в кабинет, слегка шаркая туфлями. Митин постоял мгновение в раздумьи и нерешительности, покачал головой, вздохнул, и пошел в комнату Ксаны. Между тем в кабинете зазвонил телефон. Мерц взял трубку и внятно и тихо сказал:
— Вас слушают.
— Говорит Ричард Клемм, корреспондент «Пресс-корпорейшен».
— А, — сказал Мерц. — Мне звонили из управления относительно вашей просьбы. Раньше четверга, к сожалению, невозможно.
Но господин Клемм вежливо настаивал на том, чтобы его приняли именно сегодня, хотя бы на квартире. Шестьдесят газет с тиражом в шесть миллионов экземпляров не могут ждать до четверга.
— Хорошо, — сказал Мерц, — приезжайте. — Положил трубку на рычаг, подумал и медленно пошел в столовую. В столовой он поправил диванные подушки, взял подмышку плэд и увидел на стуле портфель и кэпи Митина. «Хорошо», вслух подумал Мерц и пошел в комнату Ксаны. Если бы человек со стороны наблюдал Мерца, его удивило бы странное поведение Николая Васильевича. Николай Васильевич взялся за ручку двери, но вдруг отпустил ее и отступил на шаг от дверей. Лицо Мерца выразило некоторое недоумение, даже смущение. Однако он опять взялся за ручку, на этот раз прислушался и опять отступил. В эту минуту дверь открылась и навстречу Мерцу вышли Ксана и Митин. И в лице Митина тоже было некоторое замешательство.
— А я вот… — не совсем ловко начал он и поискал глазами портфель и кэпи.
— Хорошо, что не ушли. — Совсем спокойно сказал Мерц. — Сейчас звонил мне Клемм, — корреспондент «Пресс-корпорейшен». В управлении я могу его принять не раньше четверга. Он звонил и просил принять его здесь, дома. Мне кажется — не совсем удобно. С другой стороны иностранный корреспондент, представитель крупного агентства. Было бы очень полезно. Это, вероятно по поводу заграничных заметок.
— А вы примите. Разумеется полезно. Примите.
— Я так и сделал. Он зайдет сегодня.
— Ну, всего, — сказал Митин, взял портфель и кэпи и, стараясь не слишком торопиться, ушел.
Ксана стояла у дверей и рассеянно смотрела на свет. Мерц боком, как то мимо Ксаны, пошел в кабинет и мимоходом сказал:
— Однако, у вас дружба.
— Что?
— У вас дружба, — повторил Мерц.
