— Хорошо, Миша, действуй. — Стацюра опять закрутился на своем кресле. — И привет супруге!
«Разве мог я спросить его, где он был в пятницу вечером? — задал сам себе вопрос Миша, выходя из кабинета председателя инвестиционного фонда «Святая Русь». — Он ведь не дурак. Сразу поймет, что я проверяю его алиби. Стацюра — маньяк! Какая чушь! Юрка совсем засрал мне мозги!»
— Иван Сергеевич освободился? — обратилась к нему секретарша.
Миша кивнул, и она впорхнула в кабинет.
В секретарской не было посетителей. Он бросил взгляд на стол секретарши — там лежал раскрытый ежедневник. Миша перелистал две страницы, нашел пятницу, когда пропала Ксюша. На этом листочке красовалась единственная запись: «10.00. Звонил А. А., перезвонит в 12 часов». «А ну-ка теперь — другая пятница!» — приказал он себе и перевернул еще несколько страниц. «10.00. Звонил А. А. насчет акций, перезвонит в 12 часов». «Что за чертовщина?» Блюм выскочил на лестницу и вслух пропел заставку известной телепередачи: «Программа А».
«Какого хрена этот А. А. звонит ему по пятницам? «Насчет акций» — синдром МММ? Боится проворонить закрытие фирмы? И каждую пятницу названивает бедному Ване — не сдох ли? Чепуха!» У парадного входа Миша замедлил шаг. Старик Прокофьич, которого он в свое время порекомендовал Стацюре в шоферы, драил заляпанный грязью «мерседес». Блюм даже не сразу признал машину Ивана.
— Здорово, Прокофьич! — хлопнул он по плечу старика.
— Здорово, коли не врешь! — буркнул Прокофьич.
— Где это вы с хозяином так уделались? — присвистнул Миша.
— А ты его спроси, — сплюнул старик, — где он вчера куролесил, мать его за ногу! Машину не жалко, так хоть старика бы пожалел! Пацан я ему, что ли, щеткой метелить?
Миша обошел вокруг «мерседеса» и решил записать номер: «Радуйся, Соболев, ради нашей нерушимой дружбы — я слежу за своим шефом! Только попробуй мне еще раз сказать про деньги!»
До бампера Прокофьич еще «не дометелил», и номер был тоже заляпан грязью. Миша хотел было его протереть, но вдруг заметил, что из-за таблички с номерным знаком торчит крохотный стебелек — изломанная увядшая купавка. «Видно, не я один — любитель лесной экзотики! — усмехнулся про себя Блюм. — А Юрка говорит: «Никакой мужик!» Вот тебе и никакой!»
Лариса проспала завтрак. И если бы не Элла Валентиновна, проспала бы и хоровые занятия. Только перед обедом она выкроила пару минут, чтобы позвонить на работу Крыловой. А дозвонившись, сразу метнулась к домику Соболева.
Юра лежал на кровати в одежде и читал пьесы Гельдерода. Лариса влетела без стука.
— Я дозвонилась! Юрка, я дозвонилась! Два дня не слышала в трубке человеческого голоса — одни гудки!
— И что? — Соболев спрыгнул с кровати. — Дома?
— Кто? — не поняла Лариса.
— Ксюша?
Тренина покачала головой. Обратила внимание на незаправленную Мишкину кровать и уселась на нее, нежно поглаживая матрас. Эта нежность не ускользнула от Юры, и он сразу понял, почему Блюм явился среди ночи такой возбужденный. «Когда он только спит, этот дуралей?»
— Я звонила ее матери на работу. Она работает в туристическом бюро и сейчас находится в Испании с группой туристов. Прилетает завтра в восемь утра. Так что будем ждать в гости.
— А Буслаева не приехала? — почему-то спросил Юра.
Лариса покачала головой, она тоже хотела о чем-то спросить, но стеснялась.
— Миша вот-вот должен прибыть, — ответил он на не заданный ею вопрос.
— В десять часов дискотека, — напомнила она массовику-затейнику.
— Я думал, что в связи с последними событиями лагерь перейдет на карантин…
— Чтобы ты мог спокойно читать книжки и поплевывать в потолок? Ни фига! — Он ее не узнавал — всегда такая чуткая к нему, она сегодня дерзила. «Последствия бурной ночи!» — предположил Юра. — И вообще ты стал слишком много бездельничать! — заявила она. — Галка не зря наказывала следить за тобой!
— Следить? — переспросил Юра. — Она так и сказала?
— В переносном, разумеется, смысле. — Лариса принялась заправлять Мишкину кровать. — С завтрашнего дня будешь вставать со всеми вместе, делать зарядку…
— Петь у тебя в хоре, — продолжил Юра, — играть на виолончели у Эллы в оркестре… Что еще? Послушай, Лариса, я понимаю, что теперь я третий лишний, — он указал на Мишкину кровать, — но зачем же так сразу! Если мешаю, могу переселиться в гостевой коттедж. А завтра, например, ночевать в городе. Полагается мне хоть раз в месяц увольнительная?
— Завтра по программе «Вечер памяти Вертинского». — Лариса сникла, ей стало стыдно за свои слова.
— Перенеси на другой день. Мне необходимо завтра быть в городе.
— Хорошо, я поговорю с Эллой, мы что-нибудь переставим. — И, уходя, попросила: — Не сердись.
Дискотеки в лагере проводились на открытой площадке, и только дождь мог помешать девчонкам порезвиться вдоволь, а июнь выдался на редкость сухой и теплый для этих мест. Ди-джей Дима, первая скрипка в оркестре Эллы Валентиновны, сегодня был не в ударе, рассеян и вял — ставил подчас не те композиции, что объявлял, правда, девчонки воспринимали это как розыгрыш и отвечали взрывом смеха.
— Что сегодня с Димочкой? — удивлялась Лариса. Элла Валентиновна хитро улыбалась.
— С твоим-то опытом, Лара, не знать, что творится с мальчиком?
— Что? Влюбился? — Лариса, несколько замявшись, поправила кулон на груди. — В кого бы это? — произнесла она таким тоном, словно хотела сказать: «В кого же здесь можно влюбиться?»
— Я ведь ему не духовник. Он мне не исповедуется. — Элла Валентиновна смерила хоровичку строгим взглядом: «Чего вырядилась, дура? Кругом дети! Какой ты им пример подаешь?»
Десять лет назад она непременно произнесла бы это вслух, но сейчас промолчала. Сама же одета была, как всегда, довольно неприглядно — в турецкую гофрированную юбку первых лет перестройки, в черную футболку с золотым драконом на груди, какими обычно увешаны дешевые барахолки, и в домашние тапочки. «Совсем не следит за собой баба!» — подумала Тренина. Она все время оглядывалась по сторонам, но тот, кого она ждала, отсыпался, а Соболев выполнял свои обязанности — проводил с детьми игры, розыгрыши, лотереи. Девчонки любили Юрия Викторовича, особенно те, что участвовали в опере. Когда он к обеду появлялся в столовой, они просто млели, глядя на него. Они не давали Трениной покоя, ежедневно выспрашивая — не будет ли Юрий Викторович еще что-нибудь ставить? Самого Соболева спрашивать стеснялись, даже отважная Ленка не решалась. Ларисе же было не до того. «Не пора ли просыпаться?» — сказала себе Тренина и направилась к Главной аллее.
— Куда ты? — спросила Элла Валентиновна.
Лариса жестами объяснила ей, что пошла покурить.
«Курящая хоровичка! — со злостью отметила про себя Элла Валентиновна. — Я бы и дня не продержала ее на работе! Она бы у меня со свистом вылетела из школы!» Элла Валентиновна была директором музыкальной школы, но, к счастью, не той, где заведовала детским хором Тренина.
Лариса твердым шагом направлялась по Главной аллее к дому Соболева. Вдруг она отчетливо услышала всхлип. Остановилась. Всхлип раздался снова. Он доносился от трибуны.
— Это еще что такое? — громко, как воспитательница в детском саду, произнесла Лариса и уже мягче, с улыбкой в голосе спросила: — Кто это тут всхлипывает?
Ей не ответили. Все смолкло. Она взобралась на трибуну — никого. Огляделась вокруг — пусто.
— Что за чертовщина? — растерянно развела руками Лариса и уже без улыбки в голосе добавила: — Кто тут?
Тишина. Она слезла с трибуны и быстро пошла прочь, время от времени оглядываясь.
Она вошла без стука, зная, что Соболев на танцплощадке, и в полной уверенности, что, кроме Блюма, в доме никого нет.
— Мишка, вставай! — крикнула она в темноту. Ей не хотелось зажигать свет. Она снова жаждала чего-нибудь острого, как вчера на пирсе, когда он ухватил ее за ноги в воде. Но, постояв так с минуту, она поняла, что в доме никого нет.
