организму, и направился в туалет.
На проходной остались только охранники и Дмитрий Игнатьевич. Охранник постарше сидел за пультом и нажимал кнопки, всматриваясь в два помигивающих монитора. Его молодой напарник стоял и листал толстый служебный журнал.
– Что, дед, ночевать остаёшься? – хамовато спросил молодой, когда Дмитрий Игнатьевич подошел к стойке.
– Добрый вечер! – хотел он улыбнуться.
– Пропуск давай! – потребовал молодой, с усмешкой взглянув на медведя.
Дмитрий Игнатьевич отдал пропуск и поставил на стойку сумку.
– Ой, лучше не открывайте, – поморщился он, когда охранник потянулся к торчащему из сумки термосу. – Там у меня борщ пропал. Простоял несколько дней. Надо было вылить. Забыл я…
Охранник, продолжая усмехаться, уверенно открутил крышку термоса и по инерции уже хотел заглянуть в горловину, но тут его как взрывной волной ударило:
– Что за вонь, дед? На хрен! – молодой пытался говорить и одновременно задерживать дыхание. – Ты что туда…
Беднягу заткнуло рвотным позывом.
– Что ещё за черти на карусели? – подключился к беседе второй охранник. – Убирайте это отсюда, – он посмотрел в лежащий на стойке пропуск, – Красенков, быстро убирайте и давайте сюда медведя.
– А, медведя. Сейчас, момент, – Дмитрию Игнатьевичу показалось, что время стало вязким.
Он сделал движение, будто хочет перекинуть пакет с игрушкой через термос. Но пакет «случайно» зацепил его, и тот полетел за стойку, выплёскивая содержимое на всё, что попадалось на пути. Особо проворные капли долетели и до брюк молодого охранника.
– Дед, сука! – заверещал он, осматривая свою форму.
Его старший товарищ самоотверженно бросился на борьбу за жизнь журналов, бумаг и пульта, к которому хищно подбиралась зловонная лужица цвета марсианских пустынь.
– Дед! – не унимался молодой. – Ты сейчас вылизывать будешь тут… Нет, ну ты глянь!
– Хорош визжать! – второй охранник одёрнул напарника. – Иди-ка, посмотри, не ушла уборщица… Как её…
– Тётя Роза, – подсказал Дмитрий Игнатьевич.
– Да, иди позови её. А вы…
– Я понял, извините! – Дмитрий Игнатьевич не заставил себя упрашивать. Он схватил термос, пропуск и медведя и выскочил на улицу.
Сколько времени он шёл пешком, Дмитрий Игнатьевич не помнил. Придя в себя, он еле-еле добрёл до ближайшего телефона-автомата:
– Алло, Коля? Как хорошо, что ты дома! Ты меня не заберёшь? Что-то мне плохо.
– Каэш, Гнатич! Ты где завис?
– Я… – Дмитрий Игнатьевич огляделся, – на углу Науки и Ковалевской, тут…
– Ничё се, тя черти носят! Лан, ща подтянусь. Присядь куда-нить, не падай.
Дмитрий Игнатьевич проглотил очередную валидолину, обнял одной рукой медведя, другой сумку и примостился на одинокой грязной лавке. Думать ни о чём не хотелось. Хотелось спать. Вокруг гудел и ворочался в пятничной вечерней суете апрельский город, роились пешеходы и перекликивались машины. Дмитрию Игнатьевичу казалось, что он смотрит на размытую пёструю мозаику через толстую стеклянную стенку тесного аквариума, и что к нему ни эти цвета, ни эта жизнь уже не имеют никакого отношения. И только с далёкого дна аквариума поднимаются пузырьки. В тех, что побольше – воспоминания, в маленьких – обрывки мыслей. Вот Зоя Андреевна – покойница – молодая совсем, с маленькой Лидой на коленях. Лида всю жизнь о чём-то шушукалась с матерью. Увидит Дмитрия Игнатьевича, замолчит. Вот Лида говорит, что бросила этого своего спортсмена – Павлика. Вот беременная Кристина выходит замуж за Михаила. Дмитрию Игнатьевичу он сразу понравился: образованный, деловой. Вот «колокольчики» увозят по неизвестным адресам. «А там их могут положить на склад и не вспоминать годами, – от приступа тоски Дмитрий Игнатьевич зажмурился. – И напрасно, тогда, я выпил столько валидола». «Эх, как я сразу не понял, – он сокрушенно опустил голову. – Надо было как-то так сделать, чтобы Танька увезла-таки «колокольчики» назад, в «баньку». А теперь поди знай, когда и где их пересчитают в следующий раз».
Дмитрий Игнатьевич и сам не понял, заснул он или просто глубоко задумался, но вдруг он вздрогнул, сознание включилось, вокруг стало шумно, и он понял, что его трясёт за плечо Джинтоник:
– Эй, Гнатич! Ты живой? Слышь?
– Да-да, Коля, живой, живой.
– Может, тя в больничку закинуть, а? Чёт ты доходной какой-то.
– Нет-нет, домой меня отвези, – Дмитрий Игнатьевич почувствовал унизительную зависимость от Николая.
Джинтоник усадил Дмитрия Игнатьевича на заднее сиденье «копейки» с тонированными стёклами. В салоне горели разноцветные лампочки непонятного назначения и громко выл шансон: «Таганка, все ночи, полные огня. Таганка, зачем сгубила ты меня?»
– Коль, ну что это, какая таганка? – укоризненно возмутился Дмитрий Игнатьевич, показывая пальцем на магнитофон.
– Ага, понял! – Джинтоник поменял кассету и по салону разнеслось душещипательное: «Разведены мосты. Разведены дороги. Это Кресты, это Кресты и разлука для многих».
– Пуф! – Дмитрий Игнатьевич шумно выдохнул и бессильно махнул рукой.
Пока ехали, он нашел в кармане куртки бумажку с телефоном Михаила, и у дома, выйдя из машины, попросил у Джинтоника сотовый.
– А… Миша? Это папа. Не спишь ещё?
– Нет, не сплю. Здрасьте, Дмитрий Игнатьевич.
– Привет-привет! Слушай, как там девочки наши, ты им звонил?
– Да, звонил, нормально всё. У Вас как? Выходили на связь эти, с металлоломом из «Гемтреста»?
– Нет, Миш, больше я их не видел. Думал, ты с ними как-то договорился уже. Но, ты знаешь, мой… этот… ученик, можно сказать, видел, как они какой-то прокат грузили прям из офиса. Как ты думаешь, мне им сказать об этом?
– Скажите, скажите, – отвлеченно ответил Михаил.
– Так а ты с ними как, не уладил?
– Скоро, папа, уже скоро.
– А, ну, хорошо, Миш. Давай, тогда. Я тебе перезвоню ещё.
– Да, папа, пока!
Дмитрий Игнатьевич отдал телефон Джинтонику.
– «Перезвоню! Перезвоню!» – передразнил его Николай. – К хорошему быстро привыкаешь! Да, Гнатич?
– И к плохому тоже… Спасибо, Колян!
Дома Дмитрий Игнатьевич швырнул медведя на банкетку в холле и попросил Лиду, как у нее будет время, убрать его подальше:
– Зойка приедет, ей подарим, – объяснил он появление мягкой игрушки.
– Ладно, спрячу, – пообещала Лида. – Канарейка очень нравится моим ученикам. Одному, во всяком случае, точно. Стоял сегодня, смотрел на нее, мать насилу увела.
– Хм, – Дмитрий Игнатьевич подошел к клетке, – еще недели нет, как она у нас, а уже, смотри-ка ты, разъелась пичужка.
От ужина Дмитрий Игнатьевич отказался. Он закрылся в комнате, повалился на диван, в чём был, не раздеваясь, и мгновенно заснул.
Поиск своей фамилии в списках поступивших для Лиды был чистой формальностью. Она шла в приемную комиссию, не испытывая тех эмоций, которые обычно захлёстывают абитуриентов. С утра она надела тёмно—бирюзовое платье в белый горох и с белым кушаком, новые босоножки под цвет платья и, в знак окончательного прощания с детством, подвела глаза чёрным карандашом.
