хороший?
— Может быть. Ведь люди, которые легко обманывают других, не могут считаться хорошими. Ему гораздо лучше мести улицы.
— Как его нога?
— Хорошо. К вечеру он устает, но это пройдет. Сеньора Алива разочарована. Теперь у нас больше денег, а у нее меньше поводов для беготни к священнику, раз мы можем позволить себе заботиться о Пако.
Гарри посмотрел на нее и спросил:
— Каким был твой дядя-священник?
София печально улыбнулась:
— Мама и папа переехали из Таранкона в Мадрид в поисках работы, когда я была маленькая, а дядя Эрнесто отправился в Куэнку. Хотя мои родители республиканцы, они поддерживали отношения: семья в Испании — это главное. В детстве мы каждое лето ездили к дяде Эрнесто на несколько дней. Помню, меня зачаровывала его сутана. — София засмеялась. — Однажды я спросила маму, почему дядя носит платье. Но он был добрый. Разрешал мне чистить подсвечники в церкви. Я оставляла на них полно отпечатков пальцев, но дядя говорил, что это ничего. Наверное, потом он звал одну из своих святош, чтобы заново их отполировать. — Она взглянула на Гарри. — Когда война закончилась, мама сказала, что кто-то из нас должен съездить в Куэнку и узнать, жив ли дядя. Но даже если бы мы могли себе позволить такую поездку, не думаю, что новости были бы утешительные. Я слышала, со священниками и монахинями там не происходило ничего хорошего.
— Печально.
Пользуясь толкотней, София на мгновение взяла его за руку и сказала:
— По крайней мере, у меня есть родные, они заботятся обо мне. Меня не отправили в какую-то частную школу, как тебя.
Впереди улица расширялась. Обстановка там была особенно оживленная, и Гарри увидел неожиданно много хорошо одетых покупателей, которые с напряженными, хмурыми лицами толпились вокруг одного прилавка. Рядом стояли двое гвардейцев и наблюдали за происходящим.
— Что тут такое? — поинтересовался Гарри.
— Здесь в конце концов оказываются вещи, которые забрали из домов богачей в тридцать шестом, — ответила София. — Тем, кто их растаскивал, нужны деньги на еду, и они продают изъятое хозяевам киосков. Богатые мадридцы приходят сюда в поисках своего семейного достояния.
Они пошли мимо прилавков. Тут стояли дорогие на вид вазы и обеденные сервизы, фарфоровые статуэтки и даже старинный патефон с серебристой трубой. Гарри прочел гравированную табличку: «Дону Хуану Рамиресу Давилу от коллег из банка „Сантандер“, 12.07.19». Пожилая дама рылась в куче брошек и жемчужных ожерелий.
— Мы никогда не найдем его, Долорес, — устало пробормотал ее муж. — Тебе лучше забыть о нем.
Гарри взял в руки фарфоровую фигурку женщины с отколотым носом, в платье по моде XVIII века:
— Эти вещицы, наверное, много для кого-то значили.
— Они куплены на деньги, украденные у народа, — резко возразила София.
Они подошли к столу с огромной кипой фотографий. Вокруг него толпились люди, перебирали снимки, их лица были печальные, потрясенные; некоторые с явным отчаянием копались в куче изображений чужих родственников.
— Откуда все это? — спросил Гарри.
— Фотографии вынимают из рамок перед продажей. Сюда приходят за карточками своих родных.
Некоторые снимки были недавние, другие сделаны лет пятьдесят назад. Свадебные фотографии, семейные портреты, черно-белые и цвета сепии. Молодой человек в военной форме улыбается в камеру; юная пара сидит рука об руку перед таверной. Гарри пришло в голову, что большинство этих людей наверняка уже мертвы. Неудивительно, что у тех, кто перебирал снимки, такой напряженный вид: здесь они надеются отыскать единственный сохранившийся образ погибшего сына или брата.
— Так много людей ушло, — пробормотал Гарри. — Так много.
София прильнула к нему:
— Ты знаешь вон того человека? Он на нас смотрит.
Гарри обернулся и резко втянул ноздрями воздух. Рядом с киоском, где продавали фарфор, стоял генерал Маэстре с женой и Милагрос. Он был в штатском — в теплом пальто и мягкой фетровой шляпе. Без форменной одежды его помятое лицо казалось старше. Сеньора Маэстре рассматривала серебряный подсвечник, а генерал хмуро взирал на Гарри. Милагрос тоже глядела на него, ее большие глаза на пухлом личике источали печаль. Гарри встретился с ней взглядом, она покраснела и опустила голову. Потом кивнул генералу, тот слегка приподнял брови и коротко кивнул в ответ, дернув головой.
— Это министр из правительства, генерал Маэстре, — прошептал Гарри.
— Откуда ты его знаешь? — Голос Софии вдруг стал резким, глаза расширились.
— Пришлось как-то переводить для него. Мне неловко. Однажды я выходил в свет с его дочерью, меня вынудили. Пойдем отсюда.
Однако толпа вокруг стола с фотографиями была такой плотной, что им пришлось повернуть в другую сторону, к Маэстре. Генерал заступил дорогу Гарри и без улыбки приветствовал его:
— Сеньор Бретт, доброе утро. Милагрос удивлялась, не исчезли ли вы с лица земли.
— Простите, генерал, я был очень занят, я…
Маэстре посмотрел на Софию. Та ответила ему холодным злым взглядом.
— Милагрос надеялась, что вы ей позвоните. Хотя теперь перестала. — Он покосился на свою семью. — Моя жена часто приходит сюда, пытается найти что-нибудь из украденных у нас фамильных ценностей. Я говорю, что она подхватит какую-нибудь заразу, пока трется здесь среди потаскух из трущоб.
Он вскинул бровь и смерил взглядом Софию, в ее старом черном пальто, после чего развернулся и ушел к жене и дочери, притворявшейся, что ее крайне заинтересовала статуэтка дрезденской пастушки. София уставилась ему в спину, сжав кулаки и тяжело дыша. Гарри прикоснулся к ее плечу:
— София, мне очень жаль…
Она скинула его руку, повернулась и хотела нырнуть в толпу, но двигаться в ней можно было лишь мелкими шагами, поэтому Гарри быстро поймал ее.
— София, София, мне очень жаль! — Он мягко развернул девушку лицом к себе. — Он свинья, грубиян, так тебя оскорбил.
К его удивлению, она рассмеялась резко и горестно:
— Думаешь, люди вроде меня не привыкли к оскорблениям от таких, как он? Думаешь, мне есть дело до того, что несет это старое дерьмо?
— Тогда в чем дело?
— О, ты не понимаешь, мы говорим об этом, но ты не понимаешь, — покачала головой София.
Гарри поискал ее руки, взял их в свои. Люди смотрели на них, но ему было все равно.
— Я хочу понять.
Она тяжело вздохнула и отняла свои руки:
— Лучше пойдем, мы оскорбляем общественную мораль.
— Хорошо.
Гарри зашагал рядом с ней. София подняла на него взгляд:
— Я слышала об этом человеке. Генерал Маэстре. Во время блокады его имя внушало нам ужас. Говорят, в одной деревне он приказал марокканцам привести на площадь жен всех членов совета социалистов и отрезать им груди на глазах у мужей. Я знаю, было много пропаганды, но я ухаживала за человеком из той деревни, он уверял, что это правда. И
