- Спасибо вам, Виктор Николаевич, в дивизии стало дышать легче...
Окончание съемок в Гайжюнае пришлось на семнадцатое августа девяносто первого года, и в тот же вечер мы выезжали поездом в Москву. Неожиданно на перроне подошел ко мне один литовский полковник, с которым мы сблизились во время съемок, отвел в сторону и, оглядываясь беспокойно по сторонам, тихо проговорил с сильным акцентом:
- Виктор, будь осторожен в Москве: туда идут военные силы... Много!
- Для чего? - не понял я.
- Переворот... Всех резать, убивать хотят, чтобы... - еще тише начал пояснять он, но тут, увидев кого-то, побледнел и устремился прочь.
У меня не было оснований не доверять этому человеку, и я нашел переговорный пункт. Звоню Грачеву - не отвечает. Руцкому, тогда вице-президенту, - никто не берет трубку. Звоню Михаилу Полторанину (с ним сблизился еще до фильма: он обещал мне помочь с бумагой для издания первого романа), результат тот же - не отвечает. Время поджимает - набираю номер Ивана Степановича Силаева. Слышу его голос и облегченно вздыхаю. Скороговоркой представляюсь и передаю полученную от литовского офицера информацию.
- О движении войск к Москве мне ничего не известно, - задумчиво отвечает Иван Степанович. - Но спасибо: обязательно проверю...
Никому из группы я, конечно же, ничего не сказал, но ехал всю дорогу в большом волнении. Прибываем в Москву и на вокзале чувствуем какую-то странную напряженность, видим озабоченные лица. Встречающий нас администратор картины сообщает: военный переворот! Мухой лечу домой и набираю домашний телефон Грачева. Трубку поднимает его супруга.
- Любаша, где Павел Сергеевич? - спрашиваю.
Та в слезы:
- Паша арестован!
- Как арестован? - растерялся я.
- Гэкачепистами! Что делать, Виктор?
- Ничего не делать: успокоиться и верить, что все будет в порядке! Верьте мне, Любаша: все будет в порядке! - твердо повторяю я, а сам прислушиваюсь к радио, где говорится, что все прогрессивные граждане Москвы должны идти к Белому дому. - Любаша, я иду к Белому дому и постараюсь сообщать вам новости! А вы успокойтесь, прошу вас! Договорились?
- Я постараюсь! - Люба тяжело вздохнула и положила трубку: я не обманул, и все эти дни звонил ей и старался подбодрить и вселить надежду на лучшее...
Переодеваюсь в тот камуфляж, что подарил Павел Сергеевич, кладу зачем-то в карман нож-выкидыш и спешу к Белому дому. Было уже около девяти часов вечера. Транспорт не работает, но мне везет: Неопалимовский переулок находится в пятнадцати минутах ходьбы от Белого дома. Там уже собралось несколько тысяч народу. Настроение у всех тревожное, но, несмотря на растерянность, чувствуется какое-то необъяснимое единение. Все заняты сооружением баррикад, сваливая в кучу все, что попалось под руку: железные бочки, куски бетона, части арматуры, листы железа...
Пытаюсь прояснить ситуацию, получить какую-то определенную информацию, но со всех сторон слышатся разные, порой исключающие друг друга слухи. Увидал Стаса Намина, которого окружили фанаты. Поприветствовали друг друга. Мелькали в толпе известные всей стране люди: Шеварднадзе, Попов, Гайдар, Говорухин. Несмотря на то что каждый из них находился в окружении своих помощников, люди прорывались к ним, засыпали вопросами. Добрался и я с вопросами к Шеварднадзе во вторую мою ночь моего дежурства у Белого дома. Незадолго до этих событий нас познакомил Иван Степанович Силаев.
Шеварднадзе узнал меня, сразу остановился, дружелюбно поздоровался. Меня в те часы волновали два вопроса: насколько основательны сведения о подходе бронетехники для атаки на Белый дом и что слышно о Грачеве. Отвечать Шеварднадзе начал со второго вопроса, сообщив, что Грачев жив, но находится под домашним арестом:
- А на первый вопрос... - начал он, сделал небольшую паузу, и его лицо мгновенно стало серьезным и чуть суровым. - Нужно быть готовыми ко всему...
- Думаете, и "Альфа" может пойти на штурм? - Этот вопрос волновал всех "защитников".
- Нужно быть готовыми ко всему... - повторил он. - Только не поддавайтесь провокациям. - Он повернулся, чтобы уйти, но остановился и тихо прошептал: Будь осторожен, Виктор, береги себя...
После разговора с Шеварднадзе я позвонил жене Грачева и пересказал ей разговор. По-моему, Любаша стала чуть спокойнее...
Еще в первую ночь меня поразило, что и военные, охранявшие Белый дом, и другие, находившиеся среди граждан-ских защитников на баррикадах, были растеряны настолько, что пребывали в некоторой прострации, хотя и пытались подбодрить друг друга: кто взглядом, кто жестом, а кто и выкриком какого-нибудь популярного лозунга. Постепенно пришел к выводу, что лично меня происходящее на баррикадах не устраивает: я жаждал каких-то действий, и желательно полезного свойства. Неожиданно словно сам Господь решил дать мне подсказку: передо мной мелькнуло знакомое лицо одного бывшего афганца. Я окликнул его, и мы дружески обнялись.
- Камуфляж из-за Речки? - спросил он.
- Нет, подарок Паши Грачева...
- Правда? - Он так обрадовался, словно услышал сообщение о его награждении. - Я ж под его началом года три в Афгане служил. Отличный комдив был!
- Послушай, Аркадий, ребята с тобой? - спросил я.
- Я - один, но человек двадцать наших видел, а что? - Его глаза странно заблестели.
- Мысль одна есть! - подмигнул я. - Можешь собрать их в кучку?
- Где?
- А вот здесь! - кивнул я в сторону одного из трех танков, ставших на защиту Белого дома.
- Через полчаса все будем здесь! - заверил он.
- Действуй, Аркадий! - бросил я.
- Есть, командир! - вытянулся тот и исчез в толпе.
С его легкой руки ко мне прилепилось прозвище Командир. Это прозвище вызвало к жизни занятную историю. Увидев, как вокруг меня деловито суетятся люди, а я в камуфляже (забыл сказать, что звезды с погон я, естественно, снял), ко мне подошел пожилой мужчина и говорит:
- Извините, могу я спросить, в каком вы звании? Подполковник или полковник? И фамилию вашу, если можно... Борода ваша меня смущает...
- Отец, у меня одно звание: российский кинорежиссер, который пришел сюда защищать демократию! А зовут меня - Виктор Доценко! - с некоторым пафосом ответил я (какой же я все-таки был тогда наивный).
- Извините меня, старика, я полковник в отставке: может, сгожусь на что?
Вполне возможно, я и не вспомнил бы о нем, если бы двадцать четвертого августа, то есть после провала путча, мне не позвонила журналистка "Вестей". Оказывается, этот полковник дозвонился до их программы и рассказал, как "кинорежиссер Виктор Доценко, наверняка в прошлом кадровый военный, профессионально и четко руководил отрядами защитников Белого дома, а своей верой и оптимизмом вселял надежду во всех людей, находящихся на баррикадах". Руководство "Вестей" поручило сделать со мной интервью у баррикад, которые еще не были разобраны. Около часа мучила меня журналистка, но два вопроса важны для меня до сих пор. Как я отношусь к Горбачеву и что я думаю: известно ли было ему о готовящемся путче? Я сказал честно, что Горбачев наверняка был одним из разработчиков этого путча и никто его не изолировал в Форосе. Он просто там спрятался, выжидая, чем все кончится и не рисковал ничем: при любом раскладе Горбачев не проигрывал. Он рассчитал все, не учтя лишь одного фактора, которым был Борис Ельцин.
Не знаю, из-за моих суждений о Горбачеве, а может, еще почему, но мое интервью так и не вышло в эфир, а жаль...
В те три дня у Белого дома мы искренне верили, что действительно защищаем демократию, и нам по-настоящему было страшно ТАМ. Никто не мог дать гарантию, что бронетехника не двинется на нас, "защитников Белого дома", и что группа "Альфа" не начнет штурм.
Вскоре Аркадий действительно привел человек двадцать афганцев. Выяснив, что у некоторых есть машины, я отправил их в разведку в разные стороны Москвы, чтобы узнать, есть ли движение воинских частей в сторону центра города. Кроме того, снабдил их пачками листовок, переданных нам из штаба обороны. И очень просил их не просто раздавать военным эти листовки, но доходчиво объяснять им, что воевать со своим народом аморально: все равно что поднять оружие против своих матерей и отцов. Но разговаривать просил культурно, интеллигентно, без крика: они же люди военные и выполняют приказ.
Отправив разведку, я неожиданно заметил великолепного актера Льва Дурова, который ходил среди "защитников", явно не зная, к кому притулиться.
- Лева, иди сюда! - позвал я.
Он довольно улыбнулся, как же, увидел знакомое лицо, однако мне показалось, что он тогда меня толком и не узнал. Я оказался прав: ближе мы познакомились, случайно встретившись перед домом. Выяснилось, что живем в одном доме, в разных подъездах. Пригласил его к себе, подарил свои книги. Посидели за "рюмкой чая", повспоминали "боевые будни". А через несколько лет он звонит мне и говорит, что тоже готов вручить свою книгу: "Грешные записки", в которых он упоминает и "наши баррикады".
